Embryos

– В целом, все хорошо. Он-то всегда был немного странненьким, необщительным, но очень умным и добрым. Вот только после того случая теперь постоянно жалуется на сильную головную боль, – ответила дочь, придя в себя. Стоять тяжело, ветер все сильнее бьет в спину. Она сейчас рухнет в снег и больше не поднимется. Не было бы тут отца, она бы так и упала камнем, свернулась бы и лежала.

– К врачу ходили?

– У меня нет денег на нормальную помощь, бесплатные только отнекиваются и прописывают бесполезные лекарства.

– Ясно все. – Дед резко метнулся мимо дочери и пробубнил напоследок: – Есть у меня одно лекарство.

– Боже мой… – простонала она, потерев лоб, и медленно зашагала к дому.

– Мам, все хорошо? – Подбежал к ней сын, пока дед пошел за ножами и тряпками.

– Да, я просто устала. Мне нехорошо, слушайся дедушку, но… – мать замялась, не выказывая никаких эмоций. Она еле дышала и смотрела на ребенка сквозь пелену, – будь умным, пожалуйста. Береги себя и все обдумывай.

Мальчик вникал в нее, пытался обнять, повиснуть на шее, но та не поддавалась. Она даже не поцеловала его, не притронулась, а просто слегка подтолкнула к деду.

– Беги. Маме нужно прилечь, у меня нет сил.

3

– Бери кишки и кидай в ведро, – твердо приказал старик.

Мальчик скривился и, утирая бесконечные слезы, отшвырнул кишки вон.

– А вот и твой подарок. – Мужик вложил в ладони внука заячье сердце. – Ха-ха, да что ты как баран на него уставился? Страшно, что ль?

Орган продолжал слабо биться: мышца пульсировала перед лицом малютки, и стужа стремительно пронзала по самые пятки. В мороз при -45°С стало еще холоднее.

– Нет, я не хочу этого! – Ребенок бросил сердце. Его замутило, затрясло… В глазах потемнело, и он резко надул маленькие щечки, выпучив глаза. Подбежав к ведру, мальчик вырвал.

– Там же потроха для собак! – разозлился дед и, развернув мальчика к себе, всадил ему хорошую оплеуху. – Не научил тебя твой папаша-отморозок быть мужчиной – научит дед. Завтра, пока не убьешь дюжину зайцев – еды не получишь.

Старик ушел в дом, оставив внука один на один с потрохами. Он осторожно взглянул на зайца – тот смотрел на него мертвыми глазами, но мальчик не отвернулся, а просто задубел в потрясении. Ему почему-то вспомнилось выражения маминого лица, но сразу поплохело от сравнения ее милого, поникшего личика с уродливой, кровавой, дохлой рожей зверя. Но оно было таким же – это факт – изнеможенным и высохшим.

Ребенок побежал в дом; скинув валенки, забитые мокрым колющим снегом, он снял сырые носки и кинул их к камину. Шапку и варежки положил рядом и осторожно подошел к спящей маме. Истощенное и костлявое тело приподнималось и опускалось с каждым вдохом и выдохом. Женщина прижала худющие ноги к животу, подрагивая от прохлады и легкого сквозняка с кухни. Там что-то бубнил и кричал дед, ставя чайник на плиту.

– Это ты? Все в порядке? – Мама вдруг расклеила заспанные глаза, когда сын прикрыл ее одеялом. Два огромных сине-фиолетовых полукруга утяжеляли ее взгляд, а на коже было несколько мелких белых прыщиков. Мальчик вспомнил небо со звездами, космос – это так завораживающе, насмотреться за всю жизнь нельзя. Все будешь изучать, догадываться, а понять никогда не сможешь: не дано это бедному, низкому человеку.

– Мам… – промяукал ребенок, сжимая губки. – Я потрошил зайцев, сейчас дедушка готовит суп на ужин. Гороховый.

– Не люблю гороховый, – тихо сказала женщина, укрываясь по нос.

– Он плохой человек.

– Неправда, просто он сложный и упрямый.

– Мам, а если он так делает со зверями, то, может быть, когда-то кто-то сделает то же самое с ним?

Женщина приподнялась на локтях, схватившись за шею.

– Что ты сказала? Да как ты можешь даже думать о таком?

Загорелась, она загорелась.

– Господи… милый, не бойся, не надо так говорить. – Мать неуверенно и пугливо прижала маленькое тельце к груди.

– Хватит с ним как с нюней! – загремел дед с кухни, звеня посудой. – Вырастишь тепличный цветок! Он уже, черт возьми, Галимый Амебный Дрыщ!!

– Да что ж он так ругается? – Мать сильнее обняла сына.

– Ничего, мам, он постоянно так меня называет, я даже привык, – он проговорил это с тихой злобой и обидой, насупив нос, но при этом не отпуская маминых рук. Это простое детское сопротивление с каждым днем перерастало в настоящую ненависть.

– Милый мой…

Мальчик замер, упиваясь чудом и божественным снисхождением. Он не понимал, что происходит, но тепло охватывало все тело. И нет, это не камин и не огонь в нем. Это что-то необычное, новое и, казалось бы, правильное. В маленьком сердечке забилась радость: решено! Оно решено!

– Мам, я боюсь, что он может тебя обидеть. Он же может?

– Я не знаю, – спокойно призналась женщина, посмотрев на испуганного сына. – Но у нас нет другого выбора.

– Я защищу тебя, мам, честно. Чего бы мне это не стоило.

– О чем ты говоришь? – отстранилась женщина, боязливо и по-звериному заглядывая в глаза ребенка. Два серовато-голубых стеклышка уставились на нее, передавая будто бы чужую душу, не ее ребенка.

В ее голосе прозвенела тревога, мысли словно вновь занесло пургой. Апатия, слабость и раздражительность накатили новой лавиной.

Ася Крапивина не знала, что ответить, и просто отвернулась, прячась в одеяло с головой.

Часть 2

Рождественская

1

Герман стоял на станции, в непонимании смотря куда-то вдаль, на колышущиеся деревья.

– Э, парень, ты, может, сесть хочешь? – Мужик подвинул свой драный пакетик с лилиями и котятами.

Юноша присел, и в нос тут же ударил острый аромат беляша. Он повернул голову, осматривая человека рядом: походу, бездомный. Красный нос, расквашенное лицо, на усах крошки, а зубы как у пираньи. Они с ним даже чем-то похожи.

– Ты едешь куда?

– Я не знаю, – потерянно ответил Герман, уронив руки между ног. – Я предал важных для меня людей, и теперь не знаю, как быть. Куда вообще бежать?

– К ним? Разве нет?

Паренек слегка засмеялся, осматривая наивного человека рядом. В такие моменты кажется, что тот, у кого есть только пакет и беляш из мусорки, вероятно, имеет куда больше, чем все остальные.

«Ну, или мне кажется…»