Шара

«Графиня Добронравова – образчик нового женского типажа, который для России пока дик и неприемлем, но набирает должный оборот на Западе».

Пытаясь понять, откуда в Вас эта неукротимая смелость и характерность, вынуждающая заменить женскую покорность живым темпераментом, я всё глубже погружаюсь в Ваш мир.

С любовью, Родион.

Родион Алексеевич!

Я не забыла той самой ребячьей выходки, послужившей причиной нашего знакомства. Я помню все детали эпатажных поступков каждого из участников того представления. То, что вы с Филипповым злословили про меня, устраивали клеветнический террор, организовывали нездоровую атмосферу, испортило немного – только одну жизнь – Вашу.

Нет тайны, что пьяная провокация, блестяще исполненная Данилом Андреевичем, была лишь поводом.

Я удивляюсь тому, что Вы выбрали мне в ближайшие друзья уважаемого господина Ренинского. Почему Вы отказали мне стать забавой, скажем, генерал-губернатора или военного министра? Может быть, я имела на них недвусмысленные виды, и упреком Вы могли бы меня смутить.

Вы же по глупости выбрали для невежественной интриги моего дальнего дядюшку, на чьей шее я ездила в младенчестве и училась опасно размахивать сабелькой.

Этой зарисовкой я ответила на ваш интерес к моему смелому живому темпераменту, чуткости к западным тенденциям просветительства и прекрасным способностям к верховой езде.

Граф, Вы нуждаетесь в занятии! Безделье, несомненно, выматывает Вас, подталкивая к непрерывному анализу своих переживаний.

Вас извела интеллигентская рефлексия.

Безостановочно разбираясь в собственных чувствах, Вы балансируете на грани реальности, понемногу теряя рассудок.

Это пугает Вас и вынуждает искать спасение.

По каким причинам Вы выбрали меня избавителем от собственных страхов, мне неизвестно, но Вы упорно ввязываете меня в интригу, вероятно, надеясь на то, что я не разгадаю неблаговидных действий и скрытных мыслей, Вас к тому побудивших.

Продолжая совершать отчаянные попытки увлечь меня, Вы добиваетесь только того, что отвращаете еще больше. Моя картина о любви преисполнена искренностью и партнерством, Ваша же – карикатура.

Вероятно, услышав это, Вы вскинетесь от обиды, а затем растеряетесь.

Внесу ясность, потому как хочу лишить данное утверждение двусмысленного толкования и объяснить причины резкости своих взглядов.

Вам, яркому образчику дворянской интеллигенции, свойственна нездоровая душевная атмосфера. Вы родились и выросли в разочаровании и апатии, иного не зная.

Присущие вам изнеженность, безволие и мечтательность – основа вашего мировоззрения. Впрочем, Вы в том виноваты лишь отчасти, потому как наш смутный век не способствует духовному формированию личности.

К себе вы относитесь с радостным трепетом. Оживленно и восторженно Вы лелеете свое душевное нездоровье, не считая его болезненным недугом. Потакая собственным прихотям, не требуя от себя ни интеллектуальной отдачи, ни развития высокоморальных качеств, Вы пасуете перед реальной жизнью, заменяя ее капризной игрой воображения и выдумкой сюжетов, в которых наделяете себя всевозможными добродетелями и способностями.

Реальность же не подтверждает уникальных талантов, и это, становясь для Вас болезненным уколом, возвращает Вас в фантазию, укрепляя в искусственном мире еще больше.

Не могу даже представить, чтобы Вас увлекло господство души и счастье духовного раскрепощения, а не фантазии и плотские утехи.

Если в последнем абзаце Вы отыскали множество незнакомых слов, то рекомендую сделать усилие и разобраться в них.

На сегодняшний момент в Вас прекрасно только одно: Вы увлечены мной, а не, к примеру, масонством. Опасная забава, властвующая над умами интеллигенции последние годы, ослабляет религиозные чувства атеистическими настроениями и материализмом.

Во мне же Вы обрели спокойствие, стойкость и смысл, заменив, однако, этим общечеловеческие идеалы о любви и братстве. Вам следует остановиться, граф, пока это возможно. Прислушайтесь.

С уважением, Александра.

Александра!

Вы браните меня, а я млею.

В старательных попытках обидеть меня Вы заметно преуспели.

Из вашей хорошенькой головки вырываются болезненные фразы и приказывают изящной ручке записывать поток едких слов округлыми буквенными значками.

Вероятно, Вы сами по себе драматичны, потому как брань для Вас легка и как будто привычна.

Перебирая оскорбительные выпады, я смеюсь и тем от них защищаюсь, так как словесное коварство набирает силу и против воли проникает вовнутрь, но, встречаясь с сердечным огнем, прогоняется.

Отчего-то я думаю, что, Вы пишете, то наклоняетесь вперед, морщите носик и покусываете свои розовые губки, что передает Ваше напряжение.

Мне хочется отвлечь Вас от глупой затеи писать письма с чем-нибудь дерзким и сфокусировать на себе. Вы еще этого не знаете, но я весьма изобретателен и могу поклясться, что не дам Вам скучать, предложив взамен синтактических упражнений не менее интересные.

Я не про то, что писать – это плохо. Я, как обычно, про то, что Вам нужен я. Если предыдущий аргумент показался неубедительным, то могу предложить Вам еще: представьте, что я – новая, непрочитанная книга; представьте, что Вы отовсюду слышите хвалебные отзывы сюжету и превосходному литературному языку, Вам рассказывают, что автор написал про себя, приоткрыл завесу секрета о жизни и тайнах талантливой души.

Вы обожаете читать и постигать новое, потому-то не сможете остаться равнодушной к новому роману, снискавшему популярность в обществе.

Знайте: я готов к любой практике, послужившей Вашему удовлетворению!

Скажете: «Дурак Гулявин»? Говорите. Говорите всё, что взбредет в голову, ведь тем Вы не обескуражите меня и не отпугнете.

Я и без того в кураже. Прошу судьбу лишь об одном: чтобы так было и дальше.

А теперь рискну прокомментировать написанное Вами.

Размышления о болезненности общества справедливы.

У меня есть что Вам ответить!

Зря Вы считаете меня бездарностью.

Я не меньше Вашего склонен к философствованиям. Но раздумья о русском народе заставляют меня тосковать, а не испытывать энтузиазм, подобный Вашему.

Вы упрекаете меня в отсутствии баланса, а после делаете выводы о страхе и поиске того, что избавит от растерянности. Я не отрицаю: Вы для меня спасение, но не потому, что я нестабилен и зацепился за первое откликнувшееся покоем. Мое спасение – это любовь, а моя любовь – это Вы.

Множество лет я полагал, что возможность счастья, о котором я мечтаю, невероятна, но мне надо было встретить Вас, чтобы понять, как я ошибался!

Графиня, Вы должны меня понять!!!

Я – русский человек, для меня, так же как и для любого участника русского общества, душевное метание – естественное занятие.

Мы все таковы. И Вы, Сашенька. Ваша длительная жизнь во Франции, о которой Вы упоминали в самом начале; не что иное, как утомительное заточение, которое упорядочило Вас, лишило национальной вольности, раскованности и желания любовной игры. Но душа Ваша прежняя, теплая, смелая и от природы талантливая, то есть такая, как у каждого русского человека!

Ведь у русских как?