Шара

Я долго тренировал уверенный взгляд, старался научиться излучать спокойствие и даже начал делать успехи, но, как только задумался всерьез о приближающейся встрече, полностью растерял все результаты упражнений.

Умоляю тебя доехать до Новгорода к концу следующей недели, поспешив мне навстречу!

Прошу тебя сердечно: когда выслушаешь и поймешь всю хлипкость моего положения, не суди. Я сам для себя самый безжалостный прокурор, требующий у суда праведности, ведь для меня благочестие – давно чуждое знаменье, погребенное под ложью и коварством.

Доносить – нижайшее, гнусное, подлое действо, а доносить о любимой – смертный грех. Если я откажусь от задания, то сразу же с высокородной плахи полетит благородная гулявинская голова, я же буду разорен.

Грех делаю, всем лгу, себя предаю.

Умоляю, Илюша, в среду, 28-го, к обеду прибудь в «Новгородский двор».

Твой Родион.

Уважаемый Карл Павлович!

Не хватает слов, чтобы описать пустоту прошедших месяцев.

Хотела бы знать, какую пользу Вы имели в виду, отправляя меня за 150 верст от Петербурга! Надеюсь, что причина существует, потому как иначе чем ссылкой я не могу назвать бессмысленное заточение в Лугах.

За что Вы велели мне ехать в эту глушь? Чем я плохо жила и трудилась в Петербурге? Может, я опорочила свое мастерство? Так извольте мне об этом дать знать!

Вы ждете от меня сильного слова, а как я могу его излить и Вам предоставить, когда мое ремесло рождалось в буйном темпераменте большого города?

Привычка трудиться в шумных насыщенных обстоятельствах настолько сильна, что тишина селенья меня отупляет. Я делаюсь замедленной, глухой к самой себе.

Мне приходится заставлять себя работать, ведь иначе я не в силах выразиться.

Читая написанное Вами, например, с англичанами, перебираю крепкие указания: усилить позицию, проявить несгибаемость, упорно настоять на принятии нашего слова. Я исписываю листы, подготавливая Вас к визиту в Лондон, но всё, что получается, похоже на выпрашивание милостыни стоя на одной ноге с протянутой рукой.

Поэтому рекомендую придумать отговорку, которой Вы станете разъяснять свой провал по возвращении, так как объяснение «Сашенька провела в Лугах три месяца» заведомо неверное.

Требую возвращения в Петербург!!!

Динамичности в городке никакой. Одна радость – сосны. Вдыхая терпкий запах хвои, я радуюсь и оживаю, но стоит покинуть границы ершистого бора, как глаза и горло застилаются песчаной пылью, напоминая о том, где я. Усадьба, где Вы меня поселили, прекрасна. Господский дом стоит на холме, доступный для любого ветра, но это мелочь – малая цена виду из окон. Весь городок как на ладони: виден и большой пруд, и железная дорога. Спокойный будничный вид оживает в воскресенье, когда городские собираются в храме на религиозные ритуалы. Я люблю наблюдать за тишиной, которая сменяется шумом толпы, получившей божью благодать. Каждый раз жду минуты, когда церковная постройка под колокольные усилия звонарей исторгнет из себя прихожан, гоня подальше от оставленных под сводами грехов. Смотрю на их счастливые лица, пытаясь разглядеть в радости искренность и покой, а не дозволение на новые проступки.

Вокруг дома расположились несколько клумб с акациями и сиренью, а позади – беседка. Всё тут создано для отдыха и размышлений. Но всё мне тюрьма: и беседка, и большой дом на холме, и храм у подножья.

Ангелина – хозяйка усадьбы – милая, но крайне беспокойная дама, ко всему остальному мне приходится поддерживать ее, упражняясь в психотерапии. Наблюдать, как рядом страдает от расстройства человек, которому Вы меня вверили, невыносимо. Но я не удивлюсь и тому, что именно она – истинная причина моего визита. Если Вы, сослав меня в деревню, решили оказать помощь ее душевному здоровью, то цена поступку безумно высока.

Ангелина покладисто слушает меня, как будто понимает и меняется; от этого мне неуютно: я думаю, что будет с ней, когда я уеду и не смогу продолжать свои сеансы. Я тактично не интересуюсь, что вас связывает, трактуя ее грустный взгляд при упоминании Вашего имени по-своему. О прочем она умалчивает, да и я не спрашиваю.

Вот и все мои невеселые развлечения – уныло, скудно и по-предательски однообразно.

Зная мою историю, Вы должны понять: сельская тишина никогда не будет для меня душевным приютом, навсегда останется невыносимым напоминанием о прошлом.

Три последние месяца почти уничтожили мою энергичную неугомонность.

Не имея права Вас ослушаться, я пользуюсь возможностью высказать недовольство.

Прошу Вас разрешить вернуться в Петербург.

Я испробовала все способы создать вокруг привычную шумиху, но нужной для этого фактуры, увы, нет. Сосновая тишина и лучинки вечерами скоро разобьют мой бодрый нрав. Требую спасения.

Служу Вам и Государю, Саша.

Пелагея!

Нам с тобой пришла пора испытать тебя!

Намедни ты убеждала меня, что давно постигла науку счета, знаешь грамоту и чтение.

Жалею, что не удостоверился в твоих умениях заранее. Сейчас, полагаясь на волю случая, рискую, ведь, не разобравшись в наставлениях, ты в лучшем случае их не выполнишь, в худшем же – уготовишь мне хлопоты и вынудишь оправдываться. Поэтому, если сей текст для тебя бессмысленный набор значков, в которых ты узнаешь лишь точки в конце фраз, то сбереги письма до моего возвращения, но если же ты, прочитывая это, понимаешь написанное, велю немедленно исполнить мое поручение.

В том же конверте, вместе с этим посланием ты найдешь второе письмо – оно предназначается не тебе. Приказываю, не открывая, доставить по адресу графини Добронравовой. О моем отсутствии молчи, особенно деревенским. Я уехал в ночь, без фонарей, чтобы скрыть этот факт. Кто бы меня ни спрашивал и ни приезжал в усадьбу с вопросами, говори, что граф болен и никого не желает видеть. А если графиня Добронравова пришлет послание, убереги его в моей спальне и никого туда не допускай.

Смотри ничего не спутай!

Граф.

Милая Сашенька, здравствуйте.

Бесконечно перечитывая Ваши письма, я стал многое понимать.

Всё мое для Вас грех. Должно быть, Вы думаете, нелепое подобно: чем я ближе к Вам, тем дальше от Бога, иначе не могу объяснить Ваши укоры в безнравственности и блуде. Я осознал правоту Ваших слов, хотя, признаюсь, правда досталась огромным трудом.

Связью со мной, пусть даже такой, словесной, легкой, несуществующей, Вы чувствуете причастность к моей телесной слабости и душевным недугам и, вероятно, обвиняете в этом себя.

Ваше желание встретиться стало знаменательным моментом. Я так сильно желал увидеть Вас, что, получив Ваше согласие, понял, что не могу с Вами так поступить. Свидание подарит мне счастье и тем еще больше возбудит лукавые помыслы и одержимость, оттолкнув Вас этим навсегда.

Поэтому я принял решение ехать к Тихону, на Волхов. Стану просить старца выслушать меня и наставить на путь покаяния. Если допустят без епитимьи, то обернусь вскоре, но если путь к таинству затянется священным поручением, останусь у него.

Надеюсь, что еще не поздно всё исправить. Я винюсь за каждое написанное похотливое слово и за то, что пошлостью омрачал Ваши светлые мысли о жизни и любви. Моя душа отравлена удовольствиями, а, как известно, для спасения нужна телесная скорбь, поэтому я предписал себе молитву и пост.

Я вернусь к Вам другим.

С любовью, преданный и тоскующий Родион.

Граф.

Обратиться к Богу – самое верное решение из всех, что у Вас были. Лучшего времени, чем любое, для этого не существует. Я слышу в порыве веление души. Поделившись намерением, Вы вновь меня вовлекли в события своей жизни, наделяя правом подсказать.

Пока будете добираться до Волхова, у Вас появится время поразмышлять: не замыкайтесь на мне, вспомните, как еще Вы грешили за свою насыщенную жизнь. Уверена, что священные заповеди нарушены не только в рукописных практиках и не только со мной.

Вы легко употребляете безнравственные слова и слишком просто подбираете к ним синонимы, что подталкивает думать о тесном контакте с непристойной лексикой.

Перечитывая растленные тексты, догадываясь: Ваши письма – не придумка, в них Ваше мировоззрение. Записки – образец поведения порочного человека, чей аморальный опыт диктует словоприменение.

Ваша природная авантюрность требует бесстыдного поведения, а врожденный темперамент и азарт – решительных, волевых действий.