На одном дыхании. Хорошие истории

Водителю, который возил нас в Агру, я задал прямой вопрос:

– Если случится экстремальная ситуация на дороге и придется врезаться или в корову, или в человека, кого выберете?

– Конечно, это будет зависеть от района и ситуации, – уклончиво начал мой собеседник. – Но скорее всего, я наеду на человека. Возможно, удастся доказать, что он был сам виноват, оказался пьян или еще что-нибудь в этом духе. А сбив корову, виноват в любом случае буду я. Корова же не может быть пьяной!

Конечно, не все индийцы – индуисты, конечно, в стране есть рестораны, где в меню вам предложат говядину, и все же в большинстве штатов и городов корова – священное животное, на практике обладающее большими правами, чем сам человек. Недавно соцсети взорвал проект двадцатитрехлетнего фотографа Суджатро Гоша, который запечатлел индийских женщин в коровьих масках и задал вопрос: «Кто в Индии важнее – женщина или корова?» Задачей проекта было привлечь внимание к тому факту, что пережившей насилие женщине (а в Индии изнасилования случаются каждые пятнадцать минут) сложнее добиться правосудия, чем корове. В том смысле, что дела о нападениях на коров (они, понятно, становятся жертвами преступников с другой мотивацией) суды рассматривают в сто раз оперативнее.

Короче, если вы натворите в этой жизни глупостей и в следующей инкарнации вам предстоит родиться коровой, просите Пространство, чтобы это произошло в Индии.

История одной маленькой реинкарнации

– Ты на самом деле больше не пьешь? – Глаза Алексея округлились, когда в самолете «Москва – Симферополь» я отказался от протянутой мне фляжки с коньяком.

– А потом бросил пить, потому что устал, – попытался улыбнуться в ответ я.

– Ну поешь хотя бы! – Друг подвинул комплект аэрофлотовского обеда.

– Мне вообще ничего оттуда нельзя.

– Кучер, я тебя не узнаю. Ты и диета? Ты и осторожность? Ты что, на самом деле собрался умирать?

– Не забудь главное: труп надо сжечь, а прах развеять над Кара-Дагом, точнее, над морем, но с одной из скал Кара-Дага. В общем, разберешься.

Произнося это, я понимал известный комизм ситуации и где-то внутри даже смеялся над собой. Я вспоминал свою мнительность и героя Джерома К. Джерома из «Трое в лодки, не считая собаки», который, открыв медицинский справочник, обнаружил в себе симптомы всех смертельных болезней, включая родовую горячку. Но еще я вспоминал диагноз того врача из Москвы, который прямым текстом сказал, что на восстановление моего организма (физическое и психическое истощение, нарушение работы поджелудочной, печени, да чуть ли не вообще всего!) уйдет не один месяц, и прописал строгий постельный режим. На протяжении полета я несколько раз уходил в туалет блевать (хотя блевать было нечем) и возвращался настолько зеленым, что друг, как он рассказал мне потом, в какой-то момент всерьез пожалел о том, что склонил меня к этой авантюре. В конце концов, он рассматривал поездку в Крым как тренировку перед путешествием на Кубу, то есть рассчитывал, что мы вместе будем вечерами выходить на «охоту», ночами устраивать невероятные сексуальные приключения, а днем отсыпаться, чревоугодничать, купаться и готовиться к новым подвигам… А тут вместо проверенного партнера-авантюриста – реальный полуживой труп, который, возможно, надо будет и правда кремировать и развеять над потухшим вулканом…

По дороге из аэропорта в Коктебель я несколько раз отключался в такси, погружаясь в подобие кошмарного сна. Плохо помню, как мы доехали, как поселились в гостиницу, как дотянули до вечера, как Леша ушел на разведку ночной жизни, а я сумел, наконец, заснуть.

А потом начались чудеса. Часа в два ночи я проснулся с чувством невероятной решимости положить всему этому конец. Физических сил по-прежнему не было, есть тоже не хотелось (хотя я жил на одной воде уже трое суток как минимум). Перед глазами стояла приснившаяся мне скала в море, до которой я любил доплывать в далеком детстве, когда летом приезжал в Коктебель с мамой. Я встал, надел плавки, шорты, футболку, взял бутылку с водой, вышел на набережную и зашагал в сторону Кара-Дага. В те минуты я не был даже уверен, существовала ли эта скала в реальности, – если я и доплывал до нее когда-то, то последний раз это было лет тридцать назад, в середине 80-х. Но ноги уверенно вели меня в темноту, на самый край поселка, где не было ни людей, ни фонарей и только виднелись очертания одинокого волнореза на фоне возвышавшейся над морем легендарной горы. На краю волнореза я разделся, засунул в плавки бутылку с водой, попробовал разбежаться и то ли нырнул, то ли упал в море.

В нос ударил сильный запах водорослей и йода, под водой я открыл глаза, сделал несколько гребков, стараясь погрузиться поглубже, а когда воздух в легких закончился, пробкой вылетел наверх. Помню, что, когда я плыл вперед, у меня возникло полное ощущение, что я переселился в тело себя двенадцатилетнего, я ни о чем не думал, а просто плыл, нырял, выныривал и радовался тому, как здорово у меня все это получается – нырять, плыть, видеть звезды наверху и силуэт Кара-Дага справа. А потом я, ни разу не удивившись, увидел эту скалу. Точнее, большой, почти плоский камень, на котором я когда-то мог валяться часами, читая притащенную с собой в надежно завязанном полиэтиленовом пакете книжку «Одиссея капитана Блада». Я забрался на него, сделал глоток воды из бутылки и уселся… хотел написать «в позу медитации», но это будет вранье – я сел просто так, как мне было удобно.

На этом камне я провел около пяти часов. Я сидел то с открытыми, то с закрытыми глазами – сначала путешествовал во времени, погружаясь в самого себя двадцатилетней давности, потом «втыкал» в горизонт, впивался взглядом в волны и в какой-то момент вообще перестал ощущать себя как самостоятельную единицу. Я не чувствовал ни холода (август был теплым, но ночь все-таки), ни голода, ни прикосновения ветра или брызг – вообще ничего. Были минуты, когда я о чем-то разговаривал – то ли с Богом, в которого не очень верил, то ли с морем, в которое верил точно, то ли со всем пространством одновременно. Может, просил о чем-то – не помню. Но помню, что, когда я осознанно открыл глаза, уже давно рассвело – и я знал, что стал другим человеком. Точнее, как в песне Никольского, я «стал таким, каким я не был, и остался тем, кем был». Нет, никакого просветления, каким его рисуют в разных умных и дурацких книжках. Просто я снова почувствовал себя необыкновенно живым. Каждым миллиметром кожи я ощущал теперь и дыхание ветра, и невидимую влагу, которую он нес, запахи стали острее, краски ярче. Оглянувшись назад, я с чувством приятного удовлетворения обнаружил, что проплыл почти километр от берега, и теперь величественный и могучий Кара-Даг смотрел на меня не справа, а сзади, переливаясь в рассветной дымке всеми оттенками розового и оранжевого. Еще час или два я любовался игрой света и воды. Мыслей было мало – их место заняло очень мощное ощущение спокойной радости от того, что я в принципе есть в этом мире, и этот мир есть у меня.

Не скажу, что мои мышцы мгновенно окрепли, – нет, слабость по-прежнему оставалась. Но это была уже приятная слабость, потому что я точно знал: она пройдет, как по моему желанию придет или уйдет вообще все, что мое тело или ум могут ощущать. Я даже несколько раз отжался от приютившего меня камня, сказал ему спасибо за эту ночь и поплыл обратно.

На берегу, уже одевшись и зашагав в сторону нашего отеля, я вдруг понял, что готов сожрать слона. Слона поблизости не оказалось, а потому в прибрежной закусочной я заказал солидную порцию бараньего шашлыка с острым соусом и свежим лавашом. Уничтожив все это, я закончил завтрак пахлавой и чашкой кофе по-турецки. Затянувшись сигаретой и выпустив дым, я улыбнулся, потому что понял, как зверски нарушил сразу все рекомендации врача. Я даже рассмеялся, потому что ясно увидел себя вчерашнего со стороны. Самое клевое – мне не было стыдно за свои недавние слабость и уныние. Мне было просто очень и очень хорошо. Это был первый момент, когда я понял: при всем уважении к профессиональным эскулапам, я сам себе врач, и лучше у меня не будет. Я и море, небо, горы, Природа, Бог, а точнее, все это вместе. Все, чем является на самом деле каждый.

Мой веселый папа

Спал мало, проснулся рано, сел за руль, встал в пробку. Голова тяжелая, небо и лица вокруг хмурые, народ нервничает, сигналит. Мне звонят по скайпу из Штатов, но связь срывается. Какой-то мужик пытается нагло влезть справа, а гаишник впереди пристально смотрит на мою машину и поднимает свой жезл… В этот момент мой взгляд падает на слегка помятый рисунок дочки, он почему-то оказался на полу. На рисунке – солнце, а под ним существо с огромной головой и зубами вместо лица – «Это мой веселый папа». Я вспоминаю, что зубы Маше помог дорисовать я, и криво улыбаюсь. А еще вдруг вспоминаю любимую присказку одного, в отличие от меня, действительно всегда веселого человека: «Расслабься, о тебе заботятся!» – и улыбаюсь уже во все зубы, как на рисунке. И мне вдруг так хорошо становится. Я включаю поворотник, чтобы подъехать к гаишнику, и тут соображаю, что он остановил не меня, а того чувака, что меня подрезал. Через минуту раздается звонок, которого я ждал, и мы общаемся вообще без помех. Врать не буду, солнце не вышло, пробка не рассосалась, а лица в машинах вокруг по-прежнему разные. Но день уже все равно начинает мне нравиться, чего и вам желаю:)

Назад в будущее

Палатка и подвесной мостик

Они стояли на подвесном мостике и смотрели, как впереди мелкий Орлик перерождался, впадая в полноводную Оку. По легенде, именно здесь остановился однажды с дружиной князь и, увидев парящего над стрелкой орла, назвал в честь свободной птицы будущий город.

– Орлик, ну и куда с тех пор подевались твои орлы? – театрально воззвал к речке долговязый парень в армейской гимнастерке и очках с гигантскими диоптриями.

– Все просто, дорогой, – в тон ему ответила хрупкая девушка в мини. – Вслед за князем пришли люди, развели куриц. А где правят курицы, увы, орлам делать нечего.

– То есть я правильно понял, что, почувствовав себя «белой вороной», ты отправилась в поисках благородных птиц на берега Невы? – продолжал им одним понятный диалог парень.

– Увы, на невских ветрах орлы тоже не живут, – печально констатировала девушка. – Пришлось мне довольствоваться длинноногим, но очень нахальным, нахальнее любого орла, аистом. И вот аист принес в клювике…

Здесь девушка вдруг бросилась к парню, уткнулась носом в его гимнастерку и прошептала:

– Санька, любимый, дорогой, я же все понимаю… Второй курс, жить негде, предки работу бросать не хотят. Закончим универ, устроимся нормально, нарожаем еще… Врач есть отличный… Я готова, ты только скажи!

– М-да, – с напускной задумчивостью произнес потенциальный отец и закурил папиросу. – Вот так просто: раз – и засыпали ручей. И не стал ручеек Орликом, Орлик – Окой, Ока – Волгой. Так иссяк Мировой океан. Знаешь, Натка, говорят же, чтобы ему вон туда попасть, – тут парень с подчеркнутой деловитостью перевел взгляд всех своих «четырех глаз» с собственных брюк на аккуратненький живот своей подруги, – он один из миллионов пробиться должен. Из миллионов. Один! Ему уже повезло! Какой, к черту, врач?! Будет Сан Саныч, родится в Питере, весь курс нянчить станет!

– А может, все-таки Олег? Олежка, такое красивое имя…

– Олежка? Это в честь твоего ухажера из девятого класса?! Который тебе стихи написал? «Ты будешь моею, а то заболею»?! Ну уж нет. Прости, Сан Саныч, придется, раз такое дело, тебя вместе с мамой твоей неразумной сразу с этого мостика в мутные воды Орлика сбросить!

Парень схватил девчонку в охапку и поднял над самыми перилами.

– Эй, молодежь, не идиотничайте! – пригрозил палочкой ковылявший мимо дедок. – Здесь мелко! Будешь потом ей в больницу апельсины носить!

– А я и так ей скоро буду в больницу апельсины носить! И дыню! И даже бананы!

– Санька, мне это все будет нельзя!

– Все можно, нам будет можно все!

– Так, значит, точно – никаких врачей!

– К черту врачей! В баню! В топку!

И они снова обнимались, целовались, залезали на перила и кричали всякие глупости про орлов, куриц и, главное, аистов. Так и я болтался вместе с ними на этом легендарном подвесном мостике, между мутной речкой и синим небом – если родители не врут, в этот летний день 1971-го над Орлом не было ни облачка и вообще стояла жара – поэтому, остановившись у маминых родителей, они проводили ночи в палатке, которую разбили в саду. Видимо, в той палатке и была зачата моя любовь к путешествиям.

Историю этой болтовни на подвесном мостике я тысячу раз слышал и от отца, и от мамы. Они утверждают, что только дурачились, а решили все накануне – и даже уже сняли отдельную комнату неподалеку от университета. Но им типа нравилось подначивать друг друга, особенно маме – напрашиваться на признания молодого мужа-однокурсника в готовности стать отцом. Конечно, каждый из них утверждал, что сомнения если и были, то совсем слабенькие и со стороны другого.

А мне все равно. Как все равно, насколько точно я изобразил их диалог, – мама, во всяком случае, утверждает, что очень близко к тексту. Я просто благодарен им обоим за то, что в их жизни случилась сначала та палатка, а потом этот подвесной мостик.

Четыре года назад, когда незадолго до его ухода мы приехали с отцом в Орел, он первым делом попросил отвезти его к этому мостику. Долго стоял на нем один, курил. Потом достал из кармана мамину фотографию, на том же месте, в начале 80-х. Потом я сфотографировал его, хотя было уже темно. Уходя он, прощаясь, постучал тростью по перилам. А в машине сидел и улыбался.

– Понимаешь, – объяснил папа свое приподнятое настроение. – Всего два раза я был на этом мосту. И оба раза кое-что родил.

– Ну, с первым все понятно, – сказал я. – А что ты родил теперь?

– Афоризм! – с огоньком в глазах ответил отец. – Наша жизнь как подвесной мост. Нельзя по ней толпой и в ногу. Только каждому со своей песней!

Просто мы любим друг друга

Дело было в Норильске. Как-то раз я заглянул в родительскую спальню и увидел, как папа с мамой увлеченно целуются.

– А что вы делаете? – спросил я, нахмурившись.