На одном дыхании. Хорошие истории

– А что теперь с этим самолетом? – зачем-то спросил я. – Он что, там, где-то в тундре, упал и валяется?

– Да, сын, – просто ответила мама.

– И дядя Сережа тоже там, где-то в тундре, упал и валяется? – снова спросил я.

Следующий момент я помню так отчетливо, будто это было только что. Отец налил себе стакан водки, чокнулся с армейской флягой, выпил, набрал в легкие воздуха и сказал:

– Конечно нет, Стас. Дядя Сережа – он настоящий мужик, понимаешь? А настоящие мужики, даже когда умирают, они нигде не валяются. Они… уходят в тундру. Или улетают за сопки. Точно никто не знает, потому что больше никто их не видит. И ты Сережу больше не увидишь. Стреляй теперь из пушки и вспоминай, какой он был хороший дядя.

Пушку я поставил на балкон и никогда из нее не стрелял. И глубоко внутри еще месяц, наверное, обижался и на маму с папой, и на дядю Сережу, и вообще на всех взрослых.

А через несколько лет я узнал вот что. Дядя Сережа, хоть и был отличным репортером, другом семьи, балагуром и собутыльником отца, никогда не отличался обязательностью и вниманием к детям. Видя, как я к нему привязался, мой отец всегда заранее покупал что-нибудь или делал своими руками, а потом передавал Сереже, чтобы тот уже как бы от себя делал подарок мне. Так было и с тем самым уникальным танком, так, видимо, должно было стать и с пушкой. Но однажды Ил-18 не долетел из Красноярска в Норильск, и в нем правда был дядя Сережа. И родители правда не знали, как мне об этом сказать, – таскали сувениры от его имени, а потом отцовские приятели с какого-то завода сделали, наконец, давно обещанную пушку.

Несколько лет назад, чокаясь со мной в питерской квартире и вспоминая эту историю, отец вдруг произнес:

– Конечно, надо было тебе сказать правду сразу. Похоже, мы все-таки были плохими родителями.

Я просто обнял его и в очередной раз почувствовал: каким бы в разное время ни был по отношению ко мне и моей маме этот человек, я никогда бы не пожелал себе другого отца.

От тех, кто там сидит, пейзаж не зависит

Летом 1984-го мы с мамой приехали в Москву на каникулы. Шли по Большому Каменному в сторону Замоскворечья (я хотел в Парк культуры, но мама уговорила в Третьяковку). Остановились полюбоваться видом на Кремль и Москву-реку. Мама достала из сумочки трехрублевую купюру, и я увидел, что на ней один в один тот же пейзаж.

– Поэтому в народе этот вид называют «трехрублевкой», – объяснила мама. Затем она, видимо, решила немного поднять пафос беседы с сыном и сказала: – А вон там, за кремлевской стеной, сидят и работают руководители страны. Представляешь?

От великодержавных фантазий нас оторвал веселый уверенный голос. Расположившийся с мольбертом поодаль старичок (которому мы, кстати, частично загородили натуру), с доброй улыбкой изрек:

– И не представляй, юноша! От того, кто там сидит, пейзаж не меняется.

Моя мама явно оценила глубину мысли художника, но пасовать перед сыном тоже не собиралась:

– Ну как же, дедушка, не меняется? И дома новые строят, и города целые, даже реки, говорят, раньше вспять поворачивали! Да вы, наверное, и сами помните…

– Я-то помню, дочка, – уже серьезнее, но тем же добрым голосом ответил дед. – Я вот этими руками и дома, и города строил, пока, спасибо Никите Сергеевичу, домой не вернулся…

За время работы журналистом в Норильске моя мама общалась со многими репрессированными. Наверное, если бы не я, она и с этим дедом пооткровеннее и подольше поговорила. Но тогда, заглянув художнику в глаза, мама произнесла только:

– Вот видите… Получается, пейзаж от них все-таки зависит.

– Нет, дочка, не зависит, – все тем же ровным, совсем не старческим голосом ответил дед, глядя куда-то сквозь нас, сквозь кремлевские башни и вообще сквозь время. – Они же там, за стенкой, меняются, вон сколько их, что там на моем, на твоем веку сменилось! А пейзаж, я его двадцать лет уже рисую, не меняется. Пейзаж… – тут дед философски вздохнул, – от меня зависит, от того друга моего, что «стукнул» на меня в 38-м, от тебя, дочка, каким ты юношу вот этого воспитаешь. Вот от нас только пейзаж и зависит. Как сами нарисуем, так и будет.

– А можно посмотреть, как у вас получается? – вероятно решив закончить «опасную» для моего пионерского мозга тему, спросила мама.

Дед охотно кивнул и чуть развернул мольберт. Мы подошли.

С листа ватмана на нас смотрела все та же «трехрублевка», только вместо звезд кремлевские башни венчали кресты, а на сам Кремль с неба сурово взирало суровое лицо с усами и бородой. Нечто среднее между Сталиным и Богом (впрочем, в двенадцать лет я слабо представлял себе обоих).

– Мама, а странный этот дедушка-художник, правда? – спросил я, когда мы, откланявшись, продолжили прогулку.

– Оптимист-авангардист, – задумчиво резюмировала мама, доставая из сумочки сигарету (при мне она почти не курила). – Слушай, сын, ты же так хотел на аттракционы, ну так пойдем! Я передумала: ну ее на фиг, эту Третьяковку!

Ты тоже сын божий

Мой прапрадед по материнской линии служил священником в Курской губернии. Фамилия у него была соответствующая – Попов, звали отец Георгий. Бабушка рассказывала семейную легенду о том, как однажды на городской ярмарке к нему, пошатываясь, подошел известный хулиган и пропойца Семен.

– Ну что, батюшка, научишь меня, грешного, жизни праведной? – громогласно, играя на публику, спросил он. – Или меня теперь только могила исправит?!

– Христос воскрес! – улыбнулся ему в ответ мой прапрадед.

– Да ты еще пьянее меня, батюшка! – заржал Семен. – Уж месяц прошел, как разговелись-то!

– А Пасха здесь ни при чем, – все так же улыбаясь, ответил отец Георгий. – Я ж не приветствую тебя, а напоминаю: Иисус воскрес! Значит, и ты сможешь.

– Так он же сын Божий, а я и сам толком не знаю чей! – оглядываясь вокруг, снова засмеялся Семен.

– Ты тоже сын Божий, вот поймешь это однажды и тоже воскреснешь, – сказал батюшка. – А пока пойди выпей квасу, а то совсем худо тебе, я вижу…

Засим отец Георгий вложил парню в ладонь монету и пошел своей дорогой.

Бабушка говорила, что Семен после этой встречи сильно преобразился, стал ходить к деду на исповедь, завел свое дело, обзавелся семьей – короче, превратился в приличного человека. Не знаю, так ли оно все было, но верю, что близко к тексту, – уж очень мне нравится эта история.

Ведьма

– Алло! Здорово! Жду на волейбольной площадке. На фиг уроки! Не пожалеешь!

Красная телефонная трубка, казалось, взорвется – настолько возбужденным был голос Макса, законопослушной «флегмы», который обычно в выходные просиживал штаны дома за чтением ненаучной фантастики и приключенческой попсы типа «Одиссея капитана Блада». Его услышала даже бабушка на кухне – несмотря на симфонию шкворчащих на сковородке котлет и страшных радиопомех, из-за которых временами прорывался концерт Вертинского по «Голосу Америки». Мне повезло с бабушкой по многим причинам. Например, не каждого внука в одиннадцать лет вот так легко, даже не проверив домашнее задание, отпускают в воскресный вечер на улицу:

– Беги сейчас же! И без сенсации не возвращайся! Иначе сама съем твои любимые котлеты!

На краю волейбольной площадки, в тени старого клена, меня уже ждали Макс и наш приятель Юрка, который, как выяснилось, и был автором ошеломляющего открытия.

– Она совсем недавно в наш двор переехала, – почти шепотом сообщил Юрка. – Про нее еще почти никто не знает! Я случайно столкнулся с ней вчера.

– А я о таких пока только читал, – с предвкушением осязаемой мистики проговорил Макс. – Но она – самая настоящая. Сомнений тут быть не может. Она сидит здесь только в сумерках, когда нормальные бабки по квартирам прячутся.

– Да кто «она»?!

– Ведьма!

Я посмотрел на угловой подъезд нашей девятиэтажки, куда были прикованы взгляды моих друзей. На скамейке, которую обычно, глотая семечки и выплевывая сплетни, оккупируют бабульки в платочках, сидела в целом очень похожая на них старуха. Разница была только в том, что ее язык не поворачивался назвать бабушкой. Бабкой, старухой и… Присмотревшись, я понял, что она и правда напоминала ведьму – ну, как о них рассказывал Гек Финн или изображали в сказках Гофмана. Сгорбленная спина, длинная кривая клюка в костлявой руке и, главное, густая копна нечесаных седых волос, из-за которых я не мог рассмотреть лицо. Еще она курила и беззвучно шевелила губами.

– А теперь, настоящий индеец, – глубоко дыша, торжественно обратился ко мне Макс, – ты сам добудешь главное доказательство того, что она ведьма. Ты должен пройти мимо нее, приостановиться, улыбнуться и что-нибудь спросить.

Было только начало седьмого вечера, мимо нас с работы брели люди, да и вообще весь мир знал, что, как настоящий индеец, я мог ночь на кладбище провести и не пикнуть! И все равно по спине у меня пробежал холодок.

– А зачем?

– Ты же сам говорил, что индейцы узнают жизнь на ощупь!