Оценить:
 Рейтинг: 0

Всю жизнь я верил только в электричество

<< 1 2 3 4 5 6 7 8 ... 21 >>
На страницу:
4 из 21
Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля

-Я таких в документальных киножурналах в нашем клубе видел. Часто перед фильмом военную хронику показывали, хоть войне уже почти пятнадцать лет как хана. Глядел он прямо и глубоко внутрь того, с кем говорил, глаза не гуляли влево-вправо как у мелких воришек, которых я видеть уже устал. А в этом человеке, в лице его, прямой гордой осанке, в движениях рук и пальцев, в неторопливом повороте головы, выдающем спокойное превосходство над суетливой обыденностью, виделось его благородное прошлое, а, может, даже само происхождение. Дома в разных книгах я видел иллюстрации и фотографии проклятых офицеров-белогвардейцев голубых кровей, а ещё с позором изгнанных из нашего светлого настоящего бывших аристократов, которым не было места в рядах трудящихся. Осанка, взгляд и поворот головы, прогиб спины, показывающий высокое достоинство – всё это было явно видно у Ивана большого. Маленький Иван, атлет, сделанный целиком из пружинистой мускулатуры, мало чем отличался от большого такими же признаками принадлежности к офицерскому чину и  благородному происхождению. У него были такие же четко сформированные черты лица, тонкие губы, прикрытые сверху аккуратными, опущенными до уровня нижней губы черными усами, короткий уверенный шаг и прямая под линейку спина. Мягкий, но пронзительный взгляд, уверенный и спокойный как гладь озера в полный штиль.

Почему они были ворами, причем «в законе», то есть высшей кастой в том мире, почему их не только как огня боялись, но искренне уважали и кустанайская гопота, и блатняк , почему их, приседая, слушались даже самые отпетые наши урки и кто доверил им держать порядок в нашем городе не запугиванием, как  делала милиция, а только одним своим авторитетным присутствием. Я уже догадался тогда, что никто Иванам обратную дорогу в Ленинград не перекрывал, а, наоборот, посадили их старшие по воровской иерархии смотрящими за городом. Однажды летом, когда мне было лет четырнадцать уже, мы с пацанами во дворе у Иванов отливали из свинца в земле кастеты. Уговорили их показать, как правильно это делается. Драк было так много, что иногда приходилось что-нибудь брать в руки, чтобы отбиться. Ножами никто не пользовался. Крови не хотел никто, да и на зону не спешили даже самые кондовые блатные романтики. А сесть можно было даже просто за то, что наряд милиции на улице мимоходом пошарил у тебя за поясом или под брюками возле ботинок и находил финку. Иваны сами носили только кастеты самодельные и ничего больше. Их не проверял никто, но если бы и нашли кастет, то всё обошлось бы пятнадцатью сутками. А ,может, и без них вообще. Кастет и палка, прут железный тогда почему-то оружием не считались.

Так вот. Отливаем мы как-то раз кастеты, ждем когда свинец в земле остынет, чтобы его выкопать. А тут к приоткрытым воротам  дома Иванов подъезжает черная «Победа». Из неё выходят двое плотных мужчин в серых двубортных костюмах. В руках у каждого по дорожному чемодану. Оба Ивана тихо приказали нам сесть на землю и не вставать пока они не скажут, а сами ровным коротким уверенным шагом пошли к машине. Минуты три они о чем-то неслышно перекинулись парой слов с гостями. Потом подняли с земли чемоданы, синхронно, по-военному, повернулись на каблуках и так же четко и ровно пошли в дом. Машина сдала назад и уехала, а Иваны вышли и присоединились к нам с теми же прибаутками и выражением лиц, как и до приезда явно непростых гостей. Хотя даже самому известному нашему тугодуму Жалмаю понятно было сразу, что в чемоданах деньги. Много денег.

Очередная доза в общак, который хранить доверили Иванам, смотрящим по воровскому рангу.

Потом много лет прошло. Я отслужил. Вернулся. Иванов в угловом доме уже не было. Там жил тихий старик, который развел во дворе кур и пил сырые яйца из лукошка, поставленного  рядом с ним на скамеечке перед воротами.

Старичок этот, как потом выяснилось, отсидел в общей сложности тридцать лет, был тоже вором в законе и теперь смотрящим вместо Иванов. Он и рассказал о том, кем на самом деле были наши друзья – два Ивана.

Их призвали в армию, но полк  № 2416 Р  в  сорок втором году месяц стоял в резерве в Белоруссии.  И однажды Иваны дезертировали, растворились в пространстве, хотя батальоны их окопались на голой равнине, где виден был каждый суслик, выскочивший из норы. В батальонах решили, что они пошли в деревню к девкам, а по дороге их взяли как «языков» разведчики с той стороны. Потому искать и не стали. А Иваны нашли не очень честный способ переодеться в гражданские шмотки и стали искать выходы на блатных. Они ещё до войны имели грандиозный план масштабных экономических краж, тянущих на миллионы рублей. В сумятице, которая легко покорила себе гражданскую жизнь, планы были вполне  выполнимыми. Долго искали, но всё – таки познакомились с одним из авторитетов уголовного мира. Тот свел их с паханами,  После месячных разговоров с ними и всяких проверок блатные их приняли. Поверили. Они выправили им новые паспорта . По документам  оба стали Иванами с разными фамилиями и  уехали в Челябинск. Там и началась их воровская карьера. Они кроме официальной работы заведующими складами организовывали вывоз тракторов ЧТЗ по левым бумагам сотнями и раскидывали их через устойчивые старые воровские каналы по всей стране. Деньги им доставались такие, что старик просто постеснялся называть суммы. Потом они перебрались в Свердловск, на Уралмаш и три года тем же методом опустошали государственную казну на много миллионов рублей. Вычислили их перед самой победой. К этому времени, год назад, за особые заслуги их короновали в Казани, где на воровской сходке общим согласием дали им высший  неприкасаемый статус «воров в законе». Так что на зоне свои семь лет они отсидели в покое, относительном уюте, с хорошей едой, поездками по субботам в кустанайскую баню. А по воскресеньям  сам кум отпускал их в город отдохнуть, пообедать в ресторане и погулять с девчонками до вечерней поверки перед отбоем. Освободили их через пять лет за примерное поведение и ударную работу, к которой они никогда не прикасались. За колючкой их встретили на трёх «победах» свободные пока «орлы» из Свердловска и сказали, что старшие велели им поработать смотрящими в Кустанае лет пять, не больше. Так Иваны попали в угловой дом на улице Ташкентской и Октябрьской. Стали нашими соседями, друзьями и карающим мечом для наших безмозглых уголовников.

Шестьдесят лет пролетели от нашего знакомства с этими загадочными людьми. Адская смесь их аристократизма врожденного, ума и разума, опыта и глубокого понимания сути существования человека на земле грешной нашей, доброта, редкое умение без труда жить свободно, просто, без зависти, жадности и зла в душе, с работающей совестью и верным словом, переплетенные  с уголовщиной и  угнетающим яркость личности каждого Ивана пышным и пугающим титулом «воров в законе» – это даже не парадокс. Это удар судьбы ниже пояса. Запрещенный и наказуемый.

Но никому ещё и никогда не удавалось даже замечание сделать своей судьбе без ненужных последствий, а чтобы наказать её за злые и губительные подарки – об этом и подумать-то жутко.

Их, конечно, уж нет здесь, на белом свете. И, возможно у кого-то от них не осталось и следа в душе.

Кроме меня. И, возможно, ещё  нескольких внимательных ребят, вникших в простую, доступную и спасительную их житейскую философию.

Это только кажется, что в четырнадцать-пятнадцать лет ты уже переплыл реку детства и выпрыгнул на берег взрослой жизни. Это чушь несусветная. Ты  можешь до пятидесяти лет быть дитем неразумным, если не найдешь до этого времени ни книг, ни людей, которые сумеют без пафоса нравоучений рассказать тебе тяжкую правду о жизни, Которые понятно разъяснят – какие нужно обязательно понять правила, принять их и с ними метаться по судьбе своей. Которые подскажут, как научиться соблюдать неписаные законы,  созданные бегущим из вечности в вечность временем отдельно для мужчин и женщин.

Я в малолетстве, само-собой, не читал Конституции СССР, морального кодекса строителей коммунизма, Библии, не знал десяти заповедей и семи смертных грехов. Я читал разные книги, умнел, но не одна книга не объяснила мне, каким должен быть внутренний кодекс каждого мужчины,  который желает прожить истинно по-мужски свой маленький кусочек срока на этом свете. Но, к счастью, мне случайно повезло, что в конце пятидесятых в Кустанае на углу Ташкентской и Октябрьской  жили странные уголовники  белой кости, голубой крови и светлого, верного разума – Иваны, чьих фамилий я так и нее узнал. Ни родители, чьи наставления инстинктивно отторгались, ни школа, внушавшая вместе с приблизительными знаниями расплывчатые прописные истины, ни друзья, почти все избитые в итоге судьбой: кто до полусмерти, а кто и насовсем. Только эти два Ивана и брат отца Шурик. Александр Павлович. Благодаря ему я с детских лет и до сих пор  верю только в себя и в электричество. В безграничное могущество великой Энергии,  правящей миром.

А от Иванов впитались в суть мою понятия, почитаемые в уголовном мире по строгому указу этого мира. А в обычную мужскую вольную жизнь не попадают эти понятия по торопливой брезгливости нашей. Не из неволи же  этим бедолагам нас жизни учить.

Но я не побрезговал. И понял, что человек мужского пола может без стыда и самообмана называть себя мужчиной, если готов нести ответственность за каждый свой шаг и слово, за всех, кто ему близок по крови и духу.  Если он свободен от зависти, жадности, упоения самим собой, если он добр и его душа сама желает помогать всем, кому нужны помощь, сочувствие, его сила и уверенность в победе хорошего над плохим. Это всё непросто, но научиться всему правильному можно, если начать ещё в сопливом возрасте.

Мне было десять. Мы стояли посреди двора двух Иванов. Большой Иван уложил мне на плечи гриф от штанги и сказал:

– Иди.

Пока я шел они с двух сторон навесили по десятикилограммовому блину.

– Иди!

Я шел по кругу и через каждые десять шагов на гриф навешивались два десятикилограммовых железных кольца

– Иди!– тихо, спокойно говорил большой Иван.

Подкашивались ноги, грохотало сердце, стучало в висках и я медленно опустился на колени.

Иваны вместо того, чтобы снять штангу, повесили на неё ещё по блину.

-Теперь вставай.

Я поднимался с колен с дрожью ног, кровью из носа и посиневшим лицом. Но поднялся.

– Иди! – прошептал Иван маленький.

И я пошел по кругу. После десятого шага вдруг стало легче. Деревянные ноги стали  слушаться и двигаться свободнее. Перестало ломить плечи и утих сердечный, рвущийся наружу барабанный бой.

И я почувствовал, что на гриф накинули ещё по блину.

– Вот так оно и будет всю жизнь, парень, – Большой Иван улыбнулся и сел на траву. – Больше, чем ты сможешь унести, жизнь тебя никогда не нагрузит.

– Давай, иди дальше!

И я пошел.

И иду так уже долго. Из детства в старость. Не опускаясь больше на колени.

Глава третья

Три дня я не ел. Пил только молоко. Кринками. Примерно три литровых глиняных кринки вливала в меня моя вторая, деревенская, бабушка Фрося. Мама отца моего. Столько в меня вливалось со скрипом, но как-то там размещалось и делало своё спасительное дело. Меня три дня носило легким ветром до дворового «скворечника». На нём с левой стороны дощатой двери со щелями в палец толщиной  коричневым суриком дед написал букву «М», а с другой стороны букву «Ж». А выше них кисточкой потоньше предупредил, что нужник перекрывается на обед с часу до двух и совсем не работает по воскресеньям. Шутка нравилась всем, кроме самого деда Паши. Или Паньки, как звала его вся большая семья. Дед собирался написать ещё буквы «С» для собак и  «К» – для кошек и куриц. И перерыв в работе «ветерклозета» планировал укрупнить. Сделать с часу до четырёх.

Но задумывал он весь текст с утра в трезвом виде, а писал после полутора литров на нос бражки, заглоченных совместно с дядей Костей, братом двоюродным, в обед. И после начала разрушительной работы бражки в голове он заученный текст забыл, но всё равно изобразил неверной рукой и мутным мозгом останки замышленного. Дед был вторым по рангу шутником во Владимировке. Первым – дядя Гриша Гулько, которому на войне оторвало ногу выше колена. Он ходил на «культяпке», сложно притягивающей деревянную ходулю с толстым кожаным кожухом к остатку ноги. Кожу он обматывал широким сыромятным ремнем, одним концом прибитым к верху ходули, а потом перебрасывал длинный кусок ремня через плечо, натягивал ремень вниз и цеплял дыркой за крюк на деревяшке. От протеза, похожего на ногу, который предложил кустанайский облвоенкомат, отказался. Все в деревне считали, что он прогадал. На него даже штаны можно было надевать и ботинок. Нет же он ходил на «культяпке», конец которой был похож на чертово копыто.

Вспоминая детство сумбурно, я иногда отвлекаюсь на внезапные проблески нюансов, не очень близких к теме, но выбросить их из текста не хватает сил. Так что, строго не судите.

Так в чем дело-то было? Чего, собственно, я усиленно и неумеренно  навещал быстрым ходом это заведение с художественной росписью? Зачем изводил зверски в таком количестве три дня распрекрасное парное молоко? А вот, представьте себе, прогресс технический стал причиной тому и страсть моя к механизмам всяким, особенно к автомобилям. У младшей сестры отца Валентины (которая, к несчастью, в восемьдесят один год умерла в той же Владимировке как раз в тот день, когда я только начал писать эту главу) имелся очень замечательный муж Василий. По-пацански – дядя Вася. Замечателен он был светлой головой, неукротимой никем активностью бытия, которая швыряла его из одного увлечения в другое с такой силой и скоростью, что в целом деревня наша толком  и не понимала – кто он по профессии, что больше всего ему по душе и куда его чёрт занесёт завтра. Дядя Вася был не наш, не из Владимировки, и как нашел он себе здесь жену – тоже неведомо. Никто мне не говорил. А я даже его не спрашивал и до сих пор не знаю.

Он не делал ничего плохого и ничего не делал плохо. Руки у дяди Васи были даже не золотые, а бриллиантовые. Во дворе у него всё было автоматизировано. Ворота во двор открывались по сигналу машины. На звук срабатывало какое-то хитрое реле и включало моторчики. Они наматывали тросики на катушки. Свиньи и куры с гусями получали еду в нужное время. Руководило процессом устройство, похожее на гидравлику самосвала. Оно сгружало корм куда положено. Им управлял часовой механизм, который параллельно ухитрялся в нужное вечернее время закрывать ставни, а с рассветом – открывать. У всех в деревне, кроме дяди Васи, колодцы во дворах были традиционные – журавлики. Столб возле сруба над колодцем, к столбу вверху прикручен шест. На шесте сверху точно в середину сруба свисала тонкая жердь с прицепленным с ведром, а на другом конце крепился противовес. Что-нибудь железное. Какая-то, может, деталь от трактора. Тянешь  жердь вниз – ведро спускается к воде, наполняется, а потом вместе с противовесом тащишь его наверх. Не шибко трудное, но всё же физическое упражнение.

У дяди Васи отсутствовал журавлик, не было даже бревна с ручками по бокам и цепью на этом бревне. У него из глубины колодца выглядывала  дюймовая труба. Через шланг она соединялась с электрическим насосом.  В противоположное отверстие насоса навинчивалась труба, ведущая в дом. Там, в сенях, на неё ставился вентиль. Кран, проще говоря. Насос через трансформатор подключался к обычному автомобильному аккумулятору. Щелкаешь выключателем, насос подает в дом столько воды, сколько тебе надо. Выключаешь насос и заворачиваешь вентиль. Ручного труда – минимум. Зимой снег со двора убирался маленькой тележкой на гусеницах с мотором от мотоцикла. Спереди на тележку крепилось под углом самодельное стальное лезвие, которое сносило снег в сторону, а крутящаяся боковая щетка с проволочным «волосом» подметала двор почти до грунта. И вот таких  необычных для простой деревни устройств дядя Вася насочинял много. Всё не вспомню. А и вспомню – места нет уже рассказать.

Вот ему первому и пришло в голову сделать из меня мужчину и украсить жизнь мою невеликую настоящей мужской профессией. Он решил вылепить из меня шофера. Водителя, для начала – третьего класса.

В конце мая, когда школа  радостно сбагривала нас на каникулы,  он тут же приезжал за мной домой и забирал меня на всё лето в деревню. И до осени почти я вкалывал помощником шофера дяди Васи, который на хлеб с маслом

зарабатывал водителем большого бензовоза «УралЗиС-355В. Интересное было время – эти пятидесятые годы. После войны, через десяток лет, страна  из полуразрушенной стала богатой  и доброй к своему народу. Всё было, что людям надо и всё стоило гроши.  Бензин, например, государство хотело, может, разливать народу вообще даром. Но, видимо, постеснялось показывать дурной заразительный  пример. Народ мог запросто пожелать и бесплатной колбасы с бесплатной водкой. Потому цену бензину определили сугубо символическую. Как на электричество и оплату государственного жилья.

А у начальства МТС (машинно-тракторной станции), где дядя мой эксплуатировал здоровенный бензовоз, имелось суровое рабочее условие. Если с утра в машину заливали полный бак, то вернуться вечером он должен был с каплей на донышке. Ну, кружки две-три от силы имел шофер право оставить в баке, чтобы доковылять до МТС. Это обозначало, что он трудился в поту по путевому листу, сам на работе горел и бензин нещадно сжигал, нагоняя нужный километраж. Его тоже до метра начальство расписывало  в путевом листе. Строго было с трудовой дисциплиной. Но никто из водителей, включая и моего родственника, не мог спалить всё выданное на день горючее. Это оказалось  невозможно выполнить. Ну, разве что ездить первые полдня вокруг деревни безостановочно. А по пути пару раз заскакивать в город за сорок километров, а там разворачиваться и дуть обратно, чтобы после обеденного перерыва быстренько, по накатанным маршрутам  закинуть груз или, как мой дядя, бензин по шести бригадам, да на ток.

Но вынудить кататься впустую  матёрого щоферюгу, лет за пятнадцать притомившегося вертеть тугую баранку и  бороться с изготовленной для очень сильных мужиков коробкой передач, никто бы не смог. Все ездили знакомыми короткими путями в нужные места и выработать горючее, да накрутить заданные начальниками километры у них не получалось, хоть тресни. А на въезде в ворота МТС вечером стояла тётка-диспетчер. Она металлическим щупом лезла в бак и замеряла остаток бензина. Потом запрыгивала на подножку и в блокнот списывала со спидометра накатанные километры. Водила, который не выполнял дневную норму по километрам и истраченным литрам, попадал в лентяи и мог запросто помахать ручкой и месячным премиальным и заветной годовой премии в декабре. Но, к счастью, дураков среди шоферов почти не было.

Мы с дядей Васей половину дня крутились меж бригадами и везде успевали. Разливали там по маленьким бочкам бензин из нашей пятитонной, потом он усаживал меня за руль и дрессировал как правильно трогаться, когда и как менять передачи, учил рулить так, чтобы не отваливались руки, добивался, чтобы я по-умному перебирался через кочки и ямки с помощью перегазовки, переключения скоростей и управления тормозами.

Мне тогда грохнуло аж девять лет. Был я для этого возраста рослым пацаном, но всё равно в этом огромном «УралЗиС -355В» я тонул даже на твердом сиденье и глаза мои торчали между верхней дугой руля и приборным щитком. Как я видел и чувствовал дорогу да машину, видя перед носом почти весь капот и только удаленное метров на десять начало дороги, мне загадочно до сих пор. Но сносно ездить я научился месяца за два, причем всего однажды увлекся, выгоняя одной рукой больно кусающих оводов с переднего стекла, и съехал с грейдерной дороги в мелкий кювет. Дядя Вася матюгнул меня в полнакала  для справедливого порядка, а руль не забрал, дал выбраться из кювета самому. Потом мы ехали домой обедать, после чего управлять автомобилем уже никто физически не мог. Я от усталости, а он от непобедимой тяги к кровати, в которой отрубался мгновенно и спал часа три. Ну, а там и рабочему дню подоспевал час сворачиваться.

Пока дядя мой спал, я успевал протереть сухой тряпкой стекла кабины, зеркала, а мокрой – капот, крылья, колеса и боковые отсеки бочки, где прятались шланги и инструменты. Он  просыпался, выпивал две кружки воды, приглаживал мокрыми руками волос и мы ехали ставить машину до утра на прикол в МТС. Проезжали дальше ворот с километр, потом он сворачивал с дороги в степь и катился по ней ещё минут десять. Тормозил, доставал из-под сиденья короткий тонкий шланг, совал один конец его в бензобак, а другой прихватывал губами и втягивал в шланг горючее. После чего резко отводил руку в сторону и вниз. Бензин А-72, красно-фиолетовый от растворенного в нём свинца, плотной струёй и с хорошим напором стекал на траву. Шофером дядя мой был опытным, поэтому успевал выдернуть шланг, когда бензина в баке оставалось литра три. Засунув его обратно под сиденье, он ложился на пол кабины, лез рукой под щиток приборный и колесики на спидометре начинали тихо крутиться. Периодически дядя Вася выныривал, глядел на новую цифирь, ложился снова и наконец устанавливал спидометр так, будто машина прошла на пятьдесят километров больше. Что и требовалось для сохранения шанса иметь и обычные премии и подарочную дополнительную зарплату в конце года. За ударный труд.

Был день обычный. Хороший летний ранний вечер. Мы вернулись с развоза бензина по бригадам  и поехали в степь сливать из бака бензин. Вроде бы как очень много трудился шофер с раннего утра и спалил его до последнего литра. И тут, к моему несчастью и всеобщему впоследствии  волнению за жизнь мою, дядю Васю прихватил банальный понос. Его скрутило почти в узел и лицо перекрасило в синюшный цвет. В таком измененном виде он вывалился из кабины и, зигзагами, со страшной скоростью обогнув бензовоз,  удалился глубже в степь. Там были неглубокие ямки. Куда он и успел-таки добежать и присесть. Ну, сколько дядя мой мог потратить сил и времени в битве с расстроенным кишечником, никто не знал. Поэтому я решил сделать своему наставнику подарок – слить бензин лично. Даже представил картину душевную: вот приползает он, изможденный и ослабевший, чтобы завершить акт обмана родимых начальников, а уже и не надо ничего делать. Способный, даже в меру талантливый ученик уже обдурил руководство наполовину. Останется только цифры на спидометре подкрутить. Плёвое дело. И обнимет меня наставник, похлопает по плечу, как мужчина мужчину, да скажет, что завтра мне положена премия – порулить самому часа на три больше.

Достал я шланг, с трудом свинтил крышку, сунул его в бак, после чего взял  в рот  свободный конец и как дядя Вася сильно вдохнул, чтобы вызвать бензин  на волю. Он с радостью и вырвался из шланга. Я раньше-то и не думал, что сила моего вдоха такая разрушительная и беспощадная. За секунду минимум половина литра А-72 была уже у меня в желудке. В ту же секунду меня заколдовал такой страшный ужас, что я как в сказке окаменел, но по инерции ещё тянул эту вонючую и скользкую жидкость в себя. Только через полминуты, когда бензин невежливо попросился из желудка и рта на траву, я выронил шланг и мы с ним на пару стали поливать землю. Шланг –  легко и весело, извиваясь змеёй под напором. А из меня горючая адская смесь выпрыгивала фонтаном с пузырями, со всеми тремя блюдами обеда и убийственным запахом. Я стоял то на коленях, то на карачках, потом почему-то вскакивал и снова валился на землю. Тут, к счастью, застёгивая на бегу ремень и заправляя рубаху в брюки, с искаженным почти как у меня лицом вылетел из-за машины дорогой дядя Вася, мой наставник и скорая медицинская помощь в одном лице. Он мгновенно выдернул шланг из бака, а меня поставил на ноги, присел, выставил колено и бросил меня на него животом. Бензин хлынул из меня в таком количестве, что на нём запросто можно было бы доехать до города.

– Ни хрена себе! – культурно восклицал одну фразу без пауз мой дядя, попутно заталкивая шланг под своё сиденье, а меня – на пассажирское. Эта же мысль звучала вслух весь наш наземный полет на автомобиле со скоростью самолета до бабушкиного дома. В хате были все. Дед, отец мой, приехавший из города с новой майкой для меня, спортивным трико и кедами, которые я забыл взять. Бабушка и брат отца Шурик под дядино разъяснение события перенесли меня как бак с остатками бензина на кровать. После чего меня вдруг как бы не стало.
<< 1 2 3 4 5 6 7 8 ... 21 >>
На страницу:
4 из 21