– Странный у нас с вами происходит разговор. Что вы подразумеваете под тем, будто люди изменчивы?
– Я подразумеваю предательство.
– По отношении кого к кому?
– К примеру, военных к своему долгу, своей родине, рейху!
– Ну, – протянул фельдмаршал, – по отношении к долгу, родине, я могу понять, но вот рейху… Вы ведь, Вирмер, наверняка, под словом рейх подразумеваете фюрер и партия. Так ведь?
– Предположим.
– В таком случае, простите меня за небольшую лекцию, но я ещё не знаю ни одной партии, которая бы смогла пережить родину. А уж тем более человека. В Германии я могу вам назвать десятки партий, которые существовали в двадцатых годах, и имена сотен людей, которые были им беззаветно преданы. И где эти партии сегодня? Где преданные этим партиям люди? Они пропали, канули в лету, оказались поруганными такими же преданными людьми. Предательство… Измена, мой дорогой Вирмер, вещь тонкая. Жена изменяет мужу, а на самом деле она с ним просто не может жить. Вправе ли мы её судить?
– Это совсем не то…
– Но корни одни. Впрочем, давайте прекратим этот спор. По крайней мере, отложим его на будущее.
Адъютант отвернулся к окну.
Так, – Роммель уже принял решение, – сразу по приезду нужно будет проследить за молодым человеком.
Офицер, сидящий рядом с шофёром, вскинул руку:
– А что там впереди летит?
Водитель оторвал взгляд от дороги:
– Господи!
Оунс направил свой самолёт на немецкую автоколонну. Первая бомба накрыла последнюю машину, тем самым, преграждая путь к отступлению.
Следующие авиамашины принялись методично накрывать автомобили смертельными снарядами. Из горящих машин люди выпрыгивали в разные стороны, пытаясь отбежать как можно дальше в поля, но пулемётные очереди истребителей сопровождения доставали их, превращая тела в кровавое месиво.
– Штурман, что вы там говорили про инструкцию? – спросил Оуэнс, заводя бомбардировщик на второй круг.
– Кэп, – перекрикивая рёв двигателей, прокричал Рисс, – нам приказано накрыть легковую машину. В колонне она третья. Уничтожить всех её пассажиров.
– Приказ есть приказ! – философски заметил Оуэнс и направил самолёт на «хорьх» фельдмаршала Роммеля.
Мюллер крикнул в приоткрытую дверь:
– Гюнтер, пригласите ко мне Губера, Пиффрадера, Гейслера и Мейзенгера. Срочно.
Всё. Работа началась.
Только что по телефону Гизевиус передал самую свежую информацию: нападение на фюрера состоится 20 июля.
Мюллер, положив после разговора трубку на телефон, ещё некоторое время в раздумии смотрел на аппарат связи. Звонить Гиммлеру, или нет? Нет, после долгих размышлений, решил-таки он. Если люди Бормана успели установить «прослушку», его сообщение рейхслейтер может воспринять, как измену. А потому, рисковать не стоит. Самому Борману он сообщит о дне покушения с нейтрального аппарата в одном из полицейских участков. И только после того, как даст задание своим людям.
Шеф гестапо не мог знать о том, что Гиммлер уже знал о времени покушения. Час назад Шелленберг сообщил главе РСХА последнюю тнформацию, которую, в свою очередь узнал за три часа до встречи от Штольца.
– Гюнтер, – Мюллер крикнул и стукнул кулаком по столу. – Вы передали мою просьбу?
– Да, господин группенфюрер. – помощник резво показался в двери, – Разрешите доложить. Только что поступило сообщение. Тяжело ранен фельдмаршал Роммель.
– И что? – иногда Гюнтер был невыносим, – Мне поехать во Францию, положить ему примочки на голову? Вы передали мою просьбу?
– Да, господин группенфюрер.
– Свободны. И прикройте, в конце концов, эту чёртову дверь.
Очень хотелось есть. Мюллер давно отвык от нормальной домашней пищи. Женился он в двадцать четвёртом году, на Софи Дишнер, дочери книгоиздателя. Из-за её папаши, оппозиционера Гитлера, в своё время, в тридцать третьем, у него были проблемы. У них родились сын и дочь. После в семье начались раздоры. Если бы не католическая вера, давно развёлся бы. К тому же, другие женщины его, особенно с годами, возбуждали больше, чем жена. Особенно нравилась бывшая секретарша, Барбара Хельмут. Тугая бабёнка. Если бы не война, то за стеной сидела бы она, а не тугодум Гюнтер.
– Хайль Гитлер!
Мюллер вскинул голову.
– А, Губер. Присядь, сейчас подойдут остальные, и начнём разговор.
– Ты плохо выглядишь, Генрих. – старые сослуживцы Мюллера, которых он перевёл в Берлин из Мюнхенской полиции, без свидетелей всегда называли его по имени. Так требовал сам группенфюрер. Старая гвардия должна верить в него безгранично, и для своего парня, каковым они его считали, разобьются в доску, но выполнят всё невозможное.
– Мог бы и промолчать. Я каждое утро смотрю в зеркало.
– Проклятая работа. – Губер похлопал себя по карманам, – Совсем не хватает времени не то, что отдохнуть, а даже выкурить сигарету.
– Ты же бросил курить.
– Мог бы и промолчать.
Дверь приоткрылась, и в кабинет проник Гейслер.
Мюллер усмехнулся. С каждым из тех, кто сейчас заполнит его кабинет, он проработал не один год. Знал всех, как облупленных. И как профессионалов, которые из под земли умеют добывать информацию, и сколько им понадобится на это времени. Но, самое главное, все они будут держать язык за зубами, прекрасно зная цену каждому слову.
Наконец, пришёл последний из приглашённых.
– Кто из вас лично знаком с полковником Штуффенбергом? – Мюллер окинул взглядом присутствующих.
– Я. – откликнулся Пиффрадер. – Точнее знаком не столько с ним, сколько с его братом.
– Отлично. Гейслер, подбери две группы для внешнего наблюдения. Объект – Штауффенберг. Они должны постоянно докладывать о всех передвижениях полковника. В любое время суток. Пиффрадер, с третьей группой организуешь наблюдение за Троттом и Хофаккером. Надеюсь, кто эти люди, напоминать не надо?
– Генрих, я всё понял.
– И не вздумай попасть на глаза Бертольду, брату полковника. Мейзингер, организуй постоянное наблюдение за Бендлерштрассе 36.
– За штабом резервной армии генерала Фромма?
– А тебя что-то удивляет в моём приказе? – Мюллер прищурился, – Откуда появилась эта нездоровая привычка задавать вопросы?