Вот и свиделись. – подумал Курков, сплюнув в сторону Шталя. – Теперь осталось ждать. Раз сказали, что найдут, значит найдут.
Даже не бросив взгляда на стонущего капитана, он пошёл в противоположную сторону, к автобусной остановке.
Проезжая улицами Берлина, в окне общественного транспорта Курков видел, как берлинцы пытались хоть как-то привести свой город в порядок. Старики, женщины и дети убирали с проезжей части улицы и с тротуаров обломки бетонных плит, кирпича, камни, битое стекло, обгоревшее дерево – следы недавнего авианалёта.
Прямо, как у нас. – Куркову, глядя на эту картину, жутко захотелось закурить, причём, затянуться родной, обжигающей мохоркой. – И ничем-то мы особо не отличаемся. А вот попадётся такой, как Шталь и… Впрочем, и у нас своих Шталей хватает. Даже с перебором. Ничего, как-нибудь, и ними справимся.
Когда автобус подъехал к зданию Потсдамского вокзала, времени до конца увольнения оставалось два с половиной часа. Но Курков решил вернуться в казармы.
Старков кинул старый, прожжённый в двух местах, ватник на землю и сел на него. Ким прилёг рядом. Невдалеке водитель, обнажив торс, возился с виллисовским движком. Кругом стояла тишина. Даже не было слышно пения птиц.
– Ничего, прилетят. – старик, прищурившись, посмотрел на солнце, – Смотри-ка, июль, а жары нет.
– Вы меня сюда привезли о жаре поговорить, Глеб Иванович?
– Не спеши. Дай насладиться покоем. – Старков достал из полевой сумки бумажный свёрток, флягу. Вскоре перед Кимом лежал роскошный обед: два ломтя тяжёлого чёрного хлеба, три луковицы, несколько ломтиков сала. Во фляге плескался разведённый спирт. – Давай, Евдоким, помянём жену мою, Клавдию.
Ким отпил из фляги, закашлялся.
– Вот, молодёжь пошла. – Старков с уважением прикоснулся к сосуду, занюхал хлебом.
– Глеб Иванович, всё хотел вас спросить, да вот повод только сегодня появился. Как вы вдовцом стали?
– А в тридцать девятом. Ты ешь, давай, после водки организм пищу требует. – сам подполковник ел мало, Ким это давно заметил. – В том году у нас полный провал произошёл. Ежова помнишь?
– А как же, враг народа.
– И ещё какой. Он ведь всю нашу зарубежную резидентуру под корень ликвидировал. Людей отзывали на Большую Землю, после они пропадали. Лишь единицы смогли вернуться в строй с приходом Берии. Которых реабилитировали. Хотя, были среди них и те, кто отказался возвращаться в Союз. «Отказники», ты должен был слышать о них.
Ким утвердительно кивнул головой.
– Вот из-за одного такого «отказника» меня и арестовали. Полгода просидел в лагере. Посадили в мае, а в июле Клава умерла. Соседи говорили, сердце не выдержало. Да и у кого бы оно выдержало: знать, что твой муж враг народа. Сгорела, одним словом. Одному рад, что не успели её отправить на Соловки.
– Так, может, тогда бы и выжила? Или вместе с вами вернулась?
– У нашего всесоюзного старосты жену вернули? Вот то-то и оно.
– Как, – Ким растерянно посмотрел на старика, – У Михаила Ивановича Калинина жена …. Не может быть.
– Только помалкивай. Болтать об этом не следует. – старик откинулся на спину, – Вообще-то я тебя сюда не затем привёз, чтобы рассказывать свою семейную жизнь. Вчера ночью меня вызывал Лаврентий Палыч. Интересовался, что мы сделали для того, чтобы предупредить Гитлера о покушении.
– Вы же знаете, отправили сообщения и в Германию, и в Англию. Думаю, хотя бы один из резидентов да смог найти возможность передать информацию по назначению.
– А если нет? Вот ты, будь на их месте, передал бы Гитлеру, о том, что его собираются убить? Молчишь? Вот о чём я и говорю.
– Из семи человек один да должен был выполнить приказ.
– Один— да. Только куда он передал информацию? Гиммлеру? Мюллеру? Кальтенбрунеру? Любой из этой троицы обязан отреагировать на подобного рода сообщение. Тогда, почему нет никакой реакции? Геббельсу передали? Почему молчит немецкая пропаганда?
– Прошло всего четыре дня.
– Не всего, а уже!
– Может, выжидают подходящий момент? – сделал предположение Ким.
– Не тот случай. Время уходит. – Старков повернулся к собеседнику. – «Вернеру» передали информацию?
– Конечно.
Старик вернулся в исходное положение:
– Не нравится мне в последнее время тишина, образовавшаяся вокруг нас. Очень не нравится. Ощущение, будто все что-то знают, и молчат. – старик резко переменил ход разговора, – О чём ты говорил с Шиловым перед отправкой?
– Да так, – Ким повёл плечами, – В основном о работе, о том, как он должен себя вести, что делать.
– Как должен себя вести… О его прошлом общались?
– Конечно. Вернётся, всё ему спишется, вы же сами обещали.
– Обещал. А вот теперь сомневаюсь, что смогу выполнить обещанное. Да и он, я думаю, тебе не поверил.
– С чего вы так решили?
– Не решил. Шилов – мужик тёртый. Тюрьма, брат, она особая школа. Кто в ней побывал, тот розовые очки на всю жизнь потерял. Будь я на его месте, не поверил. «Вернер» молчит о прибытии Шилова. А ведь тот давно должен был объявиться.
– А если не смог выйти на связь?
– Или, как все, выжидает подходящий момент? Знаешь, капитан, интуиция меня никогда не подводила. И сейчас она мне напевает, что странная сложилась ситуация. Сплелась она ненормально чётко. И вовремя. Как по движению дирижёрской палочки. И всё в тумане. А я терпеть не могу туман. Шилов, Шилов. Может, сукин сын, тоже сейчас лежит на лужайке, смотрит в небо и усмехается, как он нас ловко провёл.
– Не думаю, Глеб Иванович. Не подонок он. Есть у него стержень, какой-то он особенный. Сильный. Такому лучше к стенке встать, чем дать себе на горло наступить.
– Думаешь? Что ж, выхода всё равно нет. Будем ждать.
Мюллера подержаный «Хорьх» подобрал на повороте, в том месте, которое указал по телефону Борман. Шеф гестапо редко пользовался машиной. Чаще предпочитал общественный транспорт и пешеходные прогулки. Одни в управлении, по этой причине, считали его скрягой. Другие видели в этом солидарность с бедствующим в военное время населением. Не правы были все. Мюллер, благодаря пешим прогулкам, прекрасно знал город, как пальцы своей руки. Изучил все улицы и переулки, и теперь с закрытыми глазами мог уйти от преследования, или наблюдения. Именно, и только из этих соображений Гестапо – Мюллер вёл подобный образ жизни.
Перед тем, как сесть в авто, группенфюрер ещё раз проверился. Всё чисто.
Рейхслейтер встретил его в своём кабинете:
– Господи, группенфюрер, в цивильном платье вам значительно лучше. Что будете пить? Ах да, простите, конечно, коньяк. Все асы той войны предпочитают французкий коньяк.
– Если, конечно, он есть в наличии. Господин рейхслейтер, ваш звонок застал меня врасплох. Мы ведь должны были увидеться через четыре дня.
Борман повернулся к шефу гестапо спиной, разливая напитки. Тот, в свою очередь, смотрел в спину второго человека в рейхе. Плотное широкое тело Бормана, его тёмные с сединой, зачёсанные назад волосы, прикрывающие мощный затылок раздражали гестаповца. Впрочем, тот так в душе относился ко всем старым наци, к тем, кого арестовывал в двадцатых, сажал в камеры в начале тридцатых, и чьи приказы выполнял, начиная с тридцать третьего года.
Тесный контакт Бормана с Мюллером произошёл в июне – июле сорок третьего. В преддверии намечающейся Курской битвы Мюллер вышел на высшее руководство рейха с инициативой проведения радиоигры с Москвой, посредством провалившейся «Красной троицы», советской разведсети, работавшей в Германии, Швейцарии, Бельгии и даже Великобритании. Гестапо вошло в контакт с абвером Канариса, и вермахтом, чтобы переправлять русским крепкую и убедительную дезинформацию. Однако, радиоигра просуществовала, в том виде, в каком задумывалась Мюллером, недолго. В середине июня Канарис отказался оказывать дальнейшую помощь гестапо, обосновывая свои действия мнением, будто Москва разгадала планы противника. Мюллер вынужден был доложить о провале своей работы, при этом сделав выводы, мол во всём виноваты межведомственные противоречия между СС и СД. Кальтенбрунер отреагировал несколько неадекватно и неожиданно для Мюллера, доложил выкладки шефа гестапо не Гиммлеру, своему непосредственному руководителю, а… Борману.
Как после анализировал Мюллер, Кальтенбрунер поступил так потому, что Гиммлер не стал бы выяснять отношения с адмиралом, а нашёл козлов отпущения в своём огороде. Борман же к тому моменту уже имел непосредственное влияние на фюрера, и, в случае чего, мог прикрыть последнего. К тому же, Гиммлера в те дни на месте не было. А решать вопрос следовало срочно. Как бы то ни было, шеф службы безопасности связался с рейхсканцелярией.