Двадцатое июля

– Здесь лекарства. – он улыбнулся, – Теперь всё будет в порядке.

– От Вальтера? – голос Эльзы слабым эхом прошелестел по комнате.

– Да. Он тебе передаёт привет.

– Напрасно ты взял у него это. – рука с трудом отодвинула пакет от себя.

– Почему? – Штольц скинул пиджак, и присел рядом с женой.

– Вальтер ничего и никогда не делает просто так. У него расчёт на всё. За каждое движение. Он что-то от тебя хотел?

– Нет. – попытался солгать Штольц. – Да разве у меня, кроме тебя, что-то есть?

– Есть. – Эльза немного приподнялась на локте, чтобы лучше видеть лицо мужа в вечернем сумраке. – По вечерам ты куда-то уходишь. И не к женщине. Я чувствую. В последнее время стал сильно озабочен. Плохо спишь. Тебя что-то беспокоит. Вальтер дал лекарства именно по этой причине?

Штольц несколько минут молча сидел на кровати, не зная, что ответить. Затем прошёл в ванную комнату, умылся, вернулся в спальню, и только тогда ответил:

– Родная моя. – он прилёг рядом с женщиной, взял её маленькие руки в свои ладони, – Тебе нужно уехать. И не возражай. Выслушай меня. Скоро в Берлине произойдут кое-какие события. Плохие события. Тебе нельзя здесь оставаться. Тем более город постоянно бомбят. Я каждый день думаю о том, чтобы одна из этих стальных болванок не упала на наш дом. Самое лучшее место, где можно переждать, пока всё не закончится, у тёти Марты, в Гётенбурге.

Эльза слабо улыбнулась:

– А чем сейчас Гётенбург отличается от Берлина?

– Отличается. – убеждённо проговорил Штольц, – Там нет ни одного оборонного объекта. И он центр европейской культуры, как и Дрезден. Его бомбить не станут. И англичане, и русские наши враги, но не варвары.

– Нет, Карл. Я не поеду. Останусь с тобой. Если суждено умереть, то умрём вместе.

– Нет, родная моя, – Штольц нежно провёл рукой по щеке супруги, – Умирать я не собираюсь. И тебе не позволю. Но мне будет легче выполнить обещание, когда ты будешь находиться далеко от Берлина. В случае, если события, которые произойдут в столице, пойдут не по тому пути, как я ожидаю, мне будет проще выбраться одному, чем нам вместе. А потому, тебе нужно уехать раньше. И ты будешь ждать меня в Гётенбурге.

Эльза улыбнулась. Штольц поднялся и хотел, было напрвиться на кухню, но голос жены остановил его:

– Карл, Вальтер тоже в замешан в вашем деле?

Штольц решил, что дальше не стоит врать.

– Да.

– В таком случае, будь осторожен. Он не такой, каким себя выставляет.

На что Штольц устало ответил:

– Я знаю.

Альберт Шпеер, министр военной промышленности Германии закрыл служебный дневник, в который только что внёс одну запись: «Странно, как я мог ошибаться раньше, но, оказывается, генерал Вагнер полный кретин. Или превосходный перестраховщик. Сегодня, во время совместного ужина в отеле «Берхтесгаденер-Хоф», он неожиданно заявил, будто не видит никакой критической ситуации на Восточном фронте. По его словам выходило, что нам сопутствуют временные неудачи, которые вскоре прекратятся. А все трудности, которые преодолевают наши войска, незначительны».

Шпеер прикрыл глаза. Трусы. Все мы трусы. – билась в голове одна мысль.

Буквально, две недели назад тот же самый Вагнер на совещании у Гитлера обрисовывал ту же самую обстановку, но в таких красках, что даже у Шпеера, знакомого с обстановкой на фронте, волосы на голове встали дыбом. И генерал вынес тогда приговор: Германия катится в пропасть. После его выступления, фюрер тут же закрыл совещание. Все покинули помещение. Остались только Гитлер и Вагнер. О чём у них шла беседа, неизвестно, но, её результат был на лицо.

Да, Гитлер умел работать с людьми. Сам Шпеер пришёл к нему молодым архитектором и дослужился до чина министра. Что ни о чём ещё не говорило. Гитлер мог сегодня похвалить твою работу, а завтра снять с занимаемой должности без объяснения причин. Нет, главное достоинство фюрера состояло в том, что он умел убеждать. Гитлер мог, после долгих встреч, заставить противника поверить в свои убеждения, после чего тот становился верным союзником рейхсканцлера. Шпеер и сам не раз попадал под такое влияние. Но чтобы вот так, на сто восемьдесят градусов…

Министр откинулся на спинку кресла. Тупик. Полный тупик.

Два дня назад Шпеера посетил старый друг Карл Ханке, гаулейтер Нижней Саксонии. Обычно он приезжал весёлый, энергичный. Всегда находил слово, чтобы подбодрить старого товарища. На этот раз он выглядел подавленным, молчаливым, постаревшим.

Они пили вино. Ханке молчал. Тупо смотрел в пол, и пил. Много пил. А когда собрался уезжать, то неожиданно произнёс:

– Альберт, если тебе предложат посетить концлагерь, то придумай любые отговорки, но ни в коем случае туда не едь. Там страшно. Нет, я даже не могу подобрать слов, чтобы тебе объяснить, что там происходит. Это нужно видеть. Нет, этого нельзя видеть. Это нужно закрыть. Потому что… Альберт, что мы делаем?

Вот так он и уехал, оставив после себя вопрос: что же мы делаем?

Шпеер приблизительно знал, что творится в ведомстве Гиммлера. По слухам, и некоторым докладам. Но одно дело цифры и сплетни, а другое голос друга. Шпеер больше доверял другу.

Куранты пробили два часа ночи. Пора спать. На завтра назначена встреча с генералом Фроммом. Придётся посвятить день резервистам. А теперь спать.

Курков оглядывался по сторонам.

– Что, господин солдат, никогда раньше не бывали в ресторане? – Эрих Шталь, сегодня в форме капитана вермахта, крутил в пальцах серебряную вилку, выписывая замысловатые фигуры.

– От чего же? У нас, в России имеются подобные заведения. И ничем не хуже, чем у вас. Только сейчас они закрыты. Война.

– Спасибо за напоминание, господин воришка.

– Отставить. – Скорцени бросил на стол меню. – Вам обоим скоро представится возможность проверить свои мускулы. И даже значительно быстрее, чем предполагаете.

– Так выпьем за наши мускулы! – капитан Фихте вскинул руку с бокалом, наполненным красным вином. – За наши крепкие мускулы!

Курков поддержал компанию, но тут же поставил бокал на место. Вино оказалось терпким и очень вкусным.

– Угощайтесь, Курков. Может в вашей Московии и есть рестораны, подобные этому, но таких поваров, как в «Бристоле», вы там не встречали. – произнёс капитан Радль, насколько понял Курков, друг капитана Шталя.

– Когда мы были здесь в последний раз, Шульц приготовил великолепные свиные хрящики. – Шталь повязал салфетку под подбородком, – Но у него оказался очень длинный язык. – он быстро взглянул на русского, – И, к сожалению, он уже нас ничем не порадует.

Курков окинул взглядом сидящих вокруг него офицеров. С некоторыми он успел познакомиться. Например, с капитаном Фихте, который недавно вернулся из Польши, и сегодня ночью получил удар в скулу. Что он делал в Варшаве, узнать было невозможно, хотя всюду тот выдавал из себя говоруна и компанейского парня. В цивильном костюме пришёл майор Фалькерзам. Близкий друг Скорцени. Они вдвоём стояли у истоков таинственного батальона «Великая Германия», о котором некоторые из диверсантов упоминали в казарме, в беседах. Справа расположился капитан Хеллмер, пожалуй, единственный из всех, кто спокойно относился к присутствию русского. Кстати, именно по его просьбе Скорцени взял солдата в ресторан. Капитан Радль, сидящий рядом со Скорцени, постоянно осматривался по сторонам, выискивая красивеньких девиц. Из всего окружения Куркова волновал один Эрих Шталь.

Капитан, буквально, клещами вцепился в русского. После вчерашних событий, он повсюду следовал за ним, совершенно не скрываясь, и всем своим видом показывая, что не верит русскому. Это раздражало и одновременно пугало. Следовало срочно дать знать о себе «Берте». Но для этого следовало покинуть казармы. Сегодня утром Скорцени, в присутствии Сергея, дважды сказал о том, что в скором времени русский террорист получит инструкции и отправится на задание, перед тем пройдя тренировку на базе замка Фриденталя. Следовательно, следовало поторопиться. Тем более. Сегодня был день связи.

– О чём задумались, Курков? – Скорцени поглощал пищу быстро, механически. Как животное, которое не утоляет голод, а вталкивает в себя еду про запас.

– Я бы хотел сходить в церковь.

Над столом нависла тишина. Шталь расхохотался.

– Наш новый друг верующий? – Фихте по-новому, с удивлением, посмотрел на русского. – А я думал, что всем большевикам Сталин запретил верить в Бога.

– Меня в детстве крестила мать. В католическом храме. Тогда ещё Советского Союза не было.

– У меня, лично, такое ощущение, что Советский Союз был всегда. – Шталь добавил вина в свой бокал и осушил его в два глотка, – И каждый первый в нём – шпион. Верно, Курков?