Двадцатое июля

О том, что в Берлине готовится смещение фюрера, не подозревали только круглые идиоты. Мартин Борман таковым не был. Его осведомители прекрасно справлялись со своей работой, и потому, он постоянно находился в курсе всего, что происходило в столице и в рейхе в целом.

Бормана не удивило то, что в Штутгарте знают о готовящемся перевороте. Но то, что на донос представителя власти гестапо совершенно не отреагировало – нечто новенькое. Кто, как не глава партийной бюрократии, не знал, как в рейхе относятся к бумаге. Простой клочок переработанной древесины мог изменить судьбу любого человека. Кальтенбрунер не отреагировал на донос. Он не выполнил свои прямые обязанности. Конечно, в НСДАП, точнее в его верхних слоях, прекрасно знали о пагубной склонности главы РСХА напиваться до бесчувственного состояния ещё до обеденного перерыва, введённого в традицию рейхсфюрером. Но такое письмо могло отрезвить кого угодно. При этом Кальтенбрунер, несмотря на пагубную склонность, отменный служака и прекрасный исполнитель. Он просто должен был ухватиться обеими руками за донос. Так что выходит, письмо прошло мимо него. У кого оно могло задержаться? Оставалось два варианта: Гиммлер и Мюллер. И у того, и у другого позиции очень сильны. (У второго за спиной гестапо, у первого – весь аппарат РСХА.) А это сила. Большая и очень убедительная сила. Если арест или гибель Гитлера состоятся, то позиции второго человека в партии, то есть его, Бормана, позиция, резко пошатнётся. Этого рейхслейтер допустить не мог.

Свой стремительный рост в НСДАП он начал … с доноса на своего непосредственного руководителя Рудольфа Гесса, улетевшего в сорок первом году в Великобританию. Через два дня после исчезновения одного из основателей партии, Мартин Борман был назначен Гитлером на пост начальника партийной канцелярии, со всеми вытекающими последствиями. Занимая эту должность, Борман контролировал партийных руководителей на всех уровнях, и гаулейтеров рейха. Именно тогда, в мае 1941 года, он впервые вплотную познакомился с гестапо – Мюллером. Гитлер, пришедший вне себя от измены Гесса, приказал Гиммлеру «навести порядок в партийной канцелярии». Тот, естественно, дал соответствующее распоряжение Мюллеру. Гестапо рьяно взялось за чистку. Было арестовано более 700 человек. Сотрудники Гесса, его врачи, астрологи, оккультисты. Однако, первого помощника Гесса, Бормана, Мюллер не тронул. Даже, наоборот, в канцелярии остались все его люди. С того часа Борман стал «основным» человеком в НСДАП. Хотя, полная для него власть началась только тогда, когда он стал лично открывать различные партийные фонды, через которые рекой потекли партийные деньги. При этом, кроме Гитлера, мало кто в НСДАП догадывался о том, что солидная часть протекающего финансового потока оседала в виде золотого запаса за рубежом. Гиммлер догадывался. И неоднократно Борману об этом намекал.

Рейхслейтер ещё раз перечитал письмо, и, аккуратно сложив его, спрятал во внутренний карман. Ну, что ж, господин Мюллер, пора напомнить вам о себе.

Второй человек в партии отпил кофе и поднял трубку телефона:

– Гестапо? Говорит Борман. Соедините меня с Мюллером.

Через секунду хрипловатый мужской голос доложил:

– Господин рейхслейтер, группенфюрер в данный момент находится на допросе. По какому номеру вам перезвонить, когда он освободится?

– Передайте, что я сам перезвоню через сорок минут.

Куркову снился расстрел.

Линию фронта он пересёк без проблем. «Зелёнка» свою роль выполнил. Признал в нём сокамерника. Потом бегство, стрельба с обеих сторон. Пришлось попетлять, словно зайцу. Не дай Бог, зацепили бы, а фрицы не подобрали. Так бы и истёк кровью.

У фашистов тоже всё прошло так, как предполагали Старков и Ким. Допросы. Днём и ночью. Били. Не давали спать. Грозили расстрелять. Потом успокоились, когда узнали, что имеют дело с «зеком».

А после приказали расстрелять троих. И все трое из его батальона.

В то утро Куркова вывели из блиндажа, дали в руки автомат, и показали на маленький строй. Сергей вскинул глаза и увидел сержанта Ложкина, из его разведроты. Фамилии второго солдата он не помнил, но знал в лицо. А вот замыкающим в строю стоял лейтенант Ступников. Из особого отдела. Тот самый лейтенант, который отвечал за «уход» Куркова за линию фронта.

Что же вы, мужики… – на глаза навернулись слёзы. Сзади в спину упёрся ствол пистолета:

– Стреляйте, Политов. Или становитесь рядом с ними. У вас есть выбор.

В тот момент Курков и не думал выбирать. Ступников, видимо, увидел в глазах разведчика решимость развернуться и дать последнюю очередь по немцам, а потому крикнул:

– Что ж ты, сука, Москву забыл? Зато она тебя помнит! Помнит тебя Москва! Стреляй, падла! – а зрачки двадцатилетнего лейтенанта потемнели от страха. Как же так, почти не жить, и умирать….

Курков нажал на крючок. Автомат выплюнул порцию свинца, и выпал из рук.

Солдат упал без чувств в ноги умерших. И земля в рот, чтобы не завыть….

– Встать! – пронзительный крик поднял Куркова с постели. В одном исподнем он вскочил с кровати и вытянулся перед несколькими офицерами, во главе которых стоял капитан Шталь.

– Капитан, а он что, действительно из России? – спросил один из пьяных офицеров.

– Я из Украины. – проговорил Курков.

– Молчать! – рявкнул Шталь. – Откуда бы ты ни был, всё равно для нас русская вонючая свинья!

Видимо, слова капитана, и вид сонного солдата сильно развлекли офицеров.

– Посмотрите на данный экземпляр. – Шталь находился в состоянии более сильного опьянения, чем вся компания, и от того его речь звучала несколько замедленно. – Сапиенс советикус. Двуногое, двурукое, безмозглое существо. В простонародье именуемое быдлом. Выполняет примитивные команды на уровне подсознания.

Компания разразилась смехом.

– Шталь, говорят, Отто поручил вам за ним наблюдать?

– Совершенно верно. Как оно жрёт, спит и испражняется.

– И каковы первые наблюдения?

– Он всё делает, как свинья.

Гогот прокатился по казарме. Курков спокойно обвёл компанию взглядом. Из них он знал двоих: самого Шталя, и ефрейтора Бохерта. Шесть пьяных лиц, практически похожих одно на другое, смеялись над глупой шуткой кретина.

– Мне тоже за вами интересно наблюдать, господин капитан. – голос Куркова перекрыл офицерский хохот, – Особенно в клозете. Как вы принюхиваетесь к русским испражнениям.

Шталь сорвался с места и с кулаками бросился на Куркова. Тот мгновенно ушёл в сторону, и пьяное тело капитана рухнуло между кроватей. Тяжёлая тишина обрушилась на казарму. Никто не понял, что произошло, но все видели: русский стоит, а капитан бесчувственно валяется на полу.

Один из офицеров попытался достать пистолет из кабуры. Удар в подбородок свалил его с ног: получай за Ступникова! Правой ногой Курков чуть не сломал челюсть обер-лейтенанта: за сибиряка Ложкина! Одновременно, схватив кисть руки гаупштурмфюрера, он заставил того, взвыть и упасть на колени: а тебе за неизвестного солдатика, могилу которого никто никогда не найдёт!

Казарма проснулась, но никто из солдат в потасовку встревать не стал.

– Ещё одно движение, и я ему сломаю руку! – выкрикнул Курков и с силой нажал на кисть. Гаупштурмфюрер заорал не своим голосом.

Ефрейтор Бохерт, наконец, сумел дрожащими руками вытащить из кабуры пистолет и навести его на русского рядового.

– Прекратить! – голос Скорцени заставил головы повернуться в сторону входа. Штурмбаннфюрер стоял, заложив руки за спину, в пороходе, и из подлобья наблюдал за развернувшейся картиной.

Бохерт опустил пистолет. Все, тяжело дыша, смотрели на командира.

– Курков, отпустите руку Конрата. Не лишайте меня хорошего снайпера. – Скорцени прошёл в глубь казармы. – Неплохо отдыхаем, господа. Бохерт, если я не ошибаюсь, вы сегодня сменились с дежурства?

– Да, господин штурмбаннфюрер.

– В таком случае, у вас есть время собрать свои личные вещи. Завтра отправляетесь на восточный фронт.

Руки Бохерта плетью упали вдоль тела.

– Кто ещё хочет составить компанию нашему ефрейтору? – Скорцени обвёл взглядом компанию. – Никто? Тогда запомните: он – палец штурмбаннфюрера упёрся в грудь Куркова, – нужен мне, лично. И если у кого-то руки чешутся поквитаться с русскими, то первым же эшелоном поедет на передовую. Вопросы есть? Вопросов нет. Разойтись.

Скорцени повернулся к русскому:

– Что ж, я за себя рад. Кажется, я в вас не ошибся, господин рядовой.

Развернулся и пошёл к выходу.

Эльза не спала. Штольц пришёл домой поздно ночью, часов в двенадцать. Пройдя в спальню, он увидел, что жена лежит на кровати с книгой в руке. Маленькая. Хрупкая. Прозрачная.

Штольц положил пакет от Шелленберга на одеяло.