– Одно другому не помеха. В тылу горячо стало. Нашего брата к стенке ставить начали пачками. А если не к стенке, то в штрафбат. Вот я умишком пораскинул, да и решил, лучше самому правильно определиться, чем тебя власть опеределит. Встретил военного из госпиталя, позаимствовал у него документы. Так и стал Михаилом Самойловичем Политовым, младшим политруком.
– А если бы встретили настоящего Политова?
– Исключено. – Курков хотел было сплюнуть, но передумал, – У него сердце слабым оказалось.
Скорценни понимающе усмехнулся:
– Я просмотрел фотографии, на которых запечатлено, как вы убиваете своих соотечественников. Спокойно, уравновешенно. Неужели не испытывали никаких чувств?
Курков вскинулся:
– А что я должен был испытывать? Там, – бывший зек кивнул головой себе за спину, – я убивал ваших солдат. Вы же не спрашиваете меня об этих чувствах. А мясо оно везде мясо.
– Грубо, однако, точно. На первом допросе вы заявили, что… – переводчик прочитал, – «приходитесь сыном царского генерала, и хотите отомстить за своего отца». Зачем обманывали нас?
– Так вы же сами говорили, терпеть не можете предателей. Или уже поменяли к ним отношение?
Скорценни наклонился к переводчику. Курков смог расслышать немногое, но и того, что он услышал, было достаточно.
– Пауль, – обратился Скорценни к переводчику, – вы позвонили генералу Власову?
– Так точно, господин штурмбаннфюрер. С ним работал генерал Жиленков. Отзывы положительные. Рекомендация: годен к проекту.
– В отличии, от самого Жиленкова, который кроме бумагомарания ничем больше заниматься не может. – Скорцени указал на Куркова пальцем. – Подключайте сына царского генерала к подготовке, и ежедневный доклад о нём. Полный доклад. Как работает, что ест, что пьёт. Как спит, о чём говорит, о чём думает.
– Пожалуй, последнее невыполнимо, господин штурмбаннфюрер. – улыбнулся обер-лейтенант.
– Должно быть выполнимо. То, для чего мы его готовим, требует этих знаний….
Грейфе затушил сигарету:
– Господин Курков, наш шеф снова желает видеть вас. Мы отправляемся в Берлин.
– Когда? – голос Куркова прозвучал устало и безразлично.
– Через два часа. Возьмите с собой всё, что посчитаете нужным. Сюда вы, судя по всему, не вернётесь.
9 июля рейхсканцлер Адольф Гитлер прибыл со своим штабом в Восточную Пруссию. В последний раз он посещал «Вольфшанце» пять месяцев назад. За пройденное время «Волчье логово» заметно преобразилось. Старые блиндажи перекрыли железобетоном толщиной в семь метров, с расчётом, что ни одна бомба не сможет повредить строению. Рядом с ними возвысились новые укрепления, своим мощным видом никак не гармонировавшие с лесистой местностью, однако обнадёживающие своей крепостью.
Первым делом фюрер осмотрел личный блиндаж. Внешние работы по его укреплению завершили три дня назад, однако, внутри пахло побелкой и покраской: рабочие из организации «Тодт» продолжали заниматься внутренней отделкой.
– Очень медленно работают. – пожаловался Гитлер, после осмотра помещения, своему лейб – врачу Теодору Морелю. – Сыро. Тяжело дышать.
– Мой фюрер, – вскинулся Гейнц Ланге, личный камердинер Гитлера, – Вам, как вы и указали, приготовлены гостевые апартаменты. Там суше и теплее.
Гостевые апартаменты представляли собой настоящий лабиринт внутри железобетонного саркофага. От входной двери человек сразу попадал в «шлюз», коридор с бронированными дверьми, и круглосуточно дежурившей личной охраной фюрера. Дальше шёл первый поперечный коридор, в котором располагались жилые помещения: спальни секретарш, адъютантов, самого Гитлера, его врача. Следующий «шлюз» вёл к комнатам адъютантов и ординарцев. От них зигзагообразные ходы уходили к столовой, залу совещаний, библиотеке.
Гитлер без всякого оптимизма осмотрел предложенное помещение: потолок, стены, пол: всё руки неизвестных мастеров отделали деревом, на полу расстелили ковры, всюду горело освещение. И всё-таки, что-то внушало неприятные чувства.
– Вентиляция хорошо работает?
– Да, мой фюрер. – Линге показал на трубы под потолком. – Через кислородные шланги к нам сюда постоянно поступает свежий чистый воздух.
– Кислородные шланги? – Гитлер резво повернулся к адъютанту. – А где находятся баллоны? Надеюсь не за этой стенкой?
– Никак нет, мой фюрер. Они спрятаны в отдельном специальном помещении в пятистах метрах от нас.
Гитлер немного успокоился. Ещё не хватало, чтобы они взорвались вместе с кислородными баллонами.
Линге протёр лоб платком. В последнее время общаться с фюрером становилось всё более и более невыносимо. Подозрительность и мнительностьсть вождя нации приняли просто потрясающие размеры. Он везде видел врагов и предателей. Страхи накладывались на заболевания физического плана, что ещё более угнетало фюрера, и, как результат, его окружение.
Гитлера долго просили перенести ставку в Восточную Пруссию. Первым заговорил про отремонтированный укреплённый центр Адольф Хойзингер, генерал – лейтенант, представитель сухопутных войск в генеральном штабе. Но Гитлер противился. Предчувствия не давали ему покоя. Он не мог объяснить, что с ним происходит, но каждой клеткой своего тщедушнрго тела ощущал: в «Волчье логово» ему ехать не стоит. Он стал придумывать разные предлоги, лишь бы оттянуть поездку на Восточный фронт. Да и Ева Браун, его секретарь и подруга, не хотела отпускать «своего Ади» из «Бергхофена». Как она утверждала, из опасения, будто с фюрером вдруг произойдёт несчастный случай, а она будет находиться вдалеке от него. Однако, фюрера на фронте ждали, а потому, Хойзингеру пришлось подключить к уговорам своего боевого товарища, Рудольфа Шмундта, генерал – лейтенанта, начальника управления сухопутных войск. Наконец, после продолжительных и настойчивых уговоров, Гитлер сдался.
В самолёте Линге опасался, что канцлеру станет плохо. Тот сидел в мягком, кожаном кресле, закутавшись в плед, из которого выглядывала одна голова, и, не отрываясь, смотрел в одну точку в обшивке самолёта. Взгляд обречённого, – отчего то подумал Линге. И вздрогнул. Такие мысли не должны посещать голову члена НСДАП и СС. Фюрер рядом, значит всё в порядке. Самолёт приземлился без проблем. Фюрер, несколько успокоенный спокойным полётом и мягкой посадкой, спустился по трапу, ответил на приветствие встречающих. Только тогда, впервые за день, на лице Гитлера появилось нечто, напоминающее улыбку. Линге потряс вид патрона до глубины души.
Рейхсканцлер прошёл в предоставленную комнату. Камердинер хотел, было, проследовать следом, но Гитлер остановил его:
– Я хочу отдохнуть.
– Но мой фюрер, вас ждут…
– Двадцать минут, Гейнц. Всего, двадцать минут.
Гитлер вошёл внутрь небольшой комнаты, в которой находились постель, с мягким валиком вдоль стены, небольшой походный столик с настольной лампой, два стула, полка для бумаг, кресло. На стенах висели репродукции его любимых картин.
Шаркающей походкой фюрер направился к столику.
На людях Адольф Гитлер изо всех сил старался казаться мужественным арийцем: не волочил ногу, пытался выглядеть волевым, подтянутым. Но, когда он оставался наедине с собой, тело тут же начинало вести себя просто предательски. Левая рука постоянно сотрясалась в нервных конвульсиях. Нога, раненая в первую мировую, отказывалась слушаться. Желудок предательски выдавал себя, испуская газы. По этой причине Гитлер старался употреблять пищу как можно менее калорийную, и в небольших количествах. И, как можно чаще, пребывать в одиночестве.
На столик заботливая рука адьютанта положила любимую книгу рейхсканцлера. ЕГО книгу. В кожаном чёрном переплёте. С тиснением из чистого золота, с выбитыми по центру, опять же, из чистого золота, буквами в готическом шрифте: АДОЛЬФ ГИТЛЕР. МОЯ БОРЬБА.
Основатель третьего рейха дрожащей рукой открыл шедевр, перевернул несколько страниц и прочитал:
«Поздним летом 1920 года наш партийный флаг впервые увидел свет. Он превосходно подходил к нашему молодому движению. Он был нов и молод, как само наше национал – социалистическое движение. Новое, невиданное дотоле, знамя оказало могучее агитационное влияние.
Это был действительно символ! Перед нами не только сочетание всех красок, которые мы так горячо любили в своё время. Перед нами также яркое олицетворение идеалов и стремлений нашего нового движения. Красный цвет олицетворяет социальные идеи, заложенные в нашем движении. Белый цвет – идею национализма. Мотыгообразный крест – миссию борьбы за победу арийцев и вместе с тем за победу творческого труда, который испокон веков был антисемитским и антисемитским и останется.
Спустя два года, когда наши дружины разрослись и охватывали уже много тысяч штурмовиков, возникла необходимость выработать для этой молодой организации ещё один символ победы: специальный штандарт. Проект штандарта я выработал сам, а затем передал его одному, золотых дел мастеру – Гару, для исполнения. С тех пор штандарт тоже принадлежит к числу победоносных символов нашего движения.
Наши собрания в 1920 году стали происходить всё чаще и чаще. В конце концов, мы стали устраивать по два собрания в неделю. Перед нашими плакатами всегда толпилось множество людей. Самые большие залы Мюнхена всегда были переполнены. Десятки тысяч обманутых марксистами рабочих перешли на нашу сторону и тем самым были возвращены в лоно борцов за новое будущее свободное немецкое государство. Теперь в Мюнхене нас знала широкая публика. О нас заговорили. Слово «национал – социалист» было у всех на устах, и все понимали, что это слово означает определённую программу. Систематически росло число наших сторонников и увеличивалось число членов организаций. Зимой 1920 / 21 года мы выступали в Мюнхене уже как сильная партия…».
Гитлер прикрыл глаза. Рука дрожала, нервно поглаживая лощёные страницы книги.
Зима двадцать первого. Гитлер вспомнил, как той зимой, в январе, он предстал перед судом, на котором его обвинили в срыве выступления Отто Баллерштедта, лидера движения за отсоединение Баварии и создания самостоятельного государства. В те дни, в газетах Гитлера назвали молодым и ловким врагом. Нет, тогда, кажется, сказали не так… Гитлер напряг память и вспомнил: «…молодой, но ловкий враг, несмотря на его раннюю помолвку с дочерью восточного еврея, выходца из Галиции». Подлецы! Как быстро эти крючкотворы тогда раскопали про помолвку. Впрочем, им наверняка помог сам Баллерштедт.
Всё началось в девятнадцатом году. В далёком, но таком восхитительном, девятнадцатом году. Первые выступления в пивных, в составе Немецкой рабочей партии, впрочем, ещё не партии, в полном понимании этого слова, а скорее союза. Выступления против Баллерштедта и его идеи отделения Баварии от империи. Золотые дни. Осенью двадцатого в газете «Мюнхнер нойестен нахрихтен» он оттачивал своё перо в словесной дуэли. Одну из первых своих статей Гитлер помнил почти дословно: «Дунайская конфедерация означает зависимость Баварии от чешского и французского угля. Этого нельзя допустить никогда. Такая конфидерация ни в коем случае не должна состояться! Лучше Великая Германия под большевиками, чем зависящая от французов и чехов Южная Германия!». Затем первое столкновение, драка.
Потом трёхдневные слушания в Мюнхенском суде по поводу жалобы в нарушении достоинства Баллерштадта. На том суде Гитлер выступил с почти трёхчасовой речью, в которой развернул программу национал – социалистической партии. Теперь действительно партии. Его слушали. Им восхищались. О нём писали. Какое прекрасное начало…