Криминальный талант

– Нет, Мария Федоровна, моя с рюкзаком не придет. Уже прокурор вызывал…

– Э-э-э, прокурор. Знаешь, Сережа, что такое прокурор? Это неудавшийся следователь.

Она презирала всякую иную профессию.

– Посуди сам, – кипятилась Демидова, – ведь разные у них работы, у прокурора и следователя. И общего-то мало. Согласен? И вдруг этот самый прокурор, который сбежал со следствия или никогда его не нюхал, начинает мне давать указания, как допрашивать или делать обыск… Я таких прокуроров – знаешь?! Представь, в больнице врач, терапевт, не справился. Его раз – и переводят на хирургию, может, там справится…

Он смотрел на бушевавшую Демидову и думал, что она, пожалуй, энергичнее его, молодого тридцатичетырехлетнего парня, у которого за сейфом стоит двухпудовая гиря.

Мария Федоровна со злостью придавила в пепельнице сигарету, крутанув ее пальцем.

– Пойду на завод лекцию читать.

Она ушла, но тут же легкой иноходью вбежала Маша Гвоздикина, играя глазами туда-сюда. Были на старых часах такие кошки с бегающими глазами в прорезях над циферблатом.

– Вам прокурор дельце прислал. Распишитесь.

– Чего-то очень тощее, – удивился Рябинин.

– Зато непонятное, – сообщила она, засеменив к двери.

В папке было три бумаги: постановление о возбуждении уголовного дела, заявление гражданки Кузнецовой и ее же объяснение.

«Пять дней назад я, Кузнецова В. И., прилетела в командировку в ваш город из Еревана. Вчера родители позвонили из Еревана и сообщили, что в мое отсутствие они получили телеграмму следующего содержания (привожу дословно): ”Потеряла паспорт документы деньги вышлите сто рублей имя Васиной Марии Владимировны Пушкинская 48 квартира 7 Валя”. Родители деньги по данному адресу выслали. Заявляю, что документы я не теряла, телеграммы не посылала и сто рублей не просила и не получила. Прошу разобраться и наказать жуликов».

Рябинину сделалось скучно. Даже в разных уголовных делах бывает однообразие – есть же похожие лица, двойники и близнецы. Наверняка эта Кузнецова сказала кому-то в самолете свой ереванский адрес, может быть, самой Васиной или ее знакомой, а скорее всего, знакомому. Рябинин отложил тощее дело – там пока и дела-то не было…

Получил он сегодня выговор, сидел, удрученный и обиженный, с мыслями, которые разбегались в разные стороны. Но зашел неприятный ему Юрков… Забежала домовитая Базалова… Посидела сердитая Демидова… И кажется теперь, что выговор есть, но получен давным-давно, и его уже стоит забыть.

Рябинин опять пододвинул трехлистное дело и подумал, что Петельников ему раскрыл бы эту загадку в один день – только успевай допрашивать. И тут же зазвонил телефон. Рябинин знал, что это Петельников: так уже бывало не раз – он подумает об инспекторе, а тот сразу же звонит.

– Сергей Георгиевич, – голос инспектора прерывался, будто тот говорил слова порциями.

– Да отдышись ты, – перебил Рябинин. – Наверное, только вбежал?

– Никуда я не вбегал, – быстро сглотнул Петельников. – Любовь Семеновна Карпинская в Якутске.

– Как узнал?

– В Геологическом тресте. Я связался по ВЧ с Якутским сыском, Карпинская сейчас там.

– Что ж она, сюда наездами?

– Гастролерша, самое удобное. Наверное, еще и алиби предъявит.

– Летишь?

– Да, в шестнадцать ноль-ноль.

– Желаю успеха, – вздохнул Рябинин и вяло добавил: – Не упусти.

Петельников, видимо, хотел его в чем-то заверить, но промолчал, вспомнив всю историю, – с этой Карпинской зарекаться не приходилось.

– Всего хорошего, Сергей Георгиевич. Завтра позвоню из Якутска.

Рябинин хорошо сделал, что ничего не сказал инспектору и отринул все сомнения.

Но завтра он не позвонил. Не позвонил и через день. Рябинин поймал себя на том, что думает не о предстоящем допросе Кузнецовой, о чем положено сейчас думать, а о Якутске, Петельникове и еще о чем-то неопределенном, тревожном, неприятном. Но вот-вот должна прийти Кузнецова.

У следователей стало модой ругать свою работу. Рябинин и сам ее поругивал, называя спрутом, сосущим нервную систему. Но он морщился, когда следователи не чувствовали в ней той прелести, из-за которой все они добровольно отдавали этому спруту свое тело и душу на растерзание. Одним из таких чудесных моментов Рябинин считал допрос человека. Энтомолог поймает неизвестную бабочку – и это событие. Следователь же на каждом допросе открывает для себя нового человека, а каждый человек – это новый мир.

Кузнецова оказалась юной элегантной инженершей, только что кончившей институт. Ее на месяц послали в командировку – первая командировка в жизни. Плечи хрупкие; тонкие кисти рук, которые, не будь опаленными ереванским солнцем, казались бы прозрачными; глаза не робкие, но еще студенческие, познающие. В представлении Рябинина, может уже слегка устаревшем, взгляд инженера должен играть разрушительством и созиданием – все сломать и сделать заново. Да и кисти должны быть у инженера покрепче, чтобы собственными руками трогать металл.

– Ну, рассказывайте, – предложил Рябинин.

– Села я в самолет…

– Кто-нибудь провожал? – спросил он, хотя знал, кто мог ее провожать.

– Мама.

– Какой у вас багаж?

– Небольшой чемоданчик я сдала… А в руках сумочка и сетка с пирожками.

– Пирожки с чем? – почему-то спросил Рябинин.

– С мясом, с яблоками… Были с повидлом.

– А с капустой были?

– Нет, с капустой не было, – с сожалением ответила она, серьезно полагая, что все это имеет значение для следствия.

Он уже знал, как она училась в школе: аккуратно и серьезно, с выражением читала стихи, плакала от полученной тройки и с седьмого класса знала, в какой пойдет институт. Но все это не имело отношения к допросу.

– На чемодане вашего адреса не было написано или наклеено?

– Нет.

– А в чемодане были какие-нибудь документы с вашим адресом и фамилией родителей?

– Нет, – подумала она.

– Кто сидел с вами рядом?

– Пожилой мужчина, приличный такой…

– Вы с ним познакомились, поговорили?