Дикая вода

10

Через неделю на трассу прибыли еще два бульдозериста. Одного из них, Геннадия Петровича Панова, поселили в вагончик к Димке. Был он пожилой, почти совсем седой, и Димка удивлялся, как это он до сих пор работает на бульдозере. В тайге, в отрыве от семьи и цивилизации, в большинстве своем остаются только молодые.

– А ты не смотри, что я такой старый, – сказал Панов, когда Димка спросил, сколько ему лет. – Я на всех трассах побывал. Еще нефтепровод Самотлор – Альметьевск строил.

Был он степенный, говорил не торопясь, а если начинал что-то делать, то заранее прикидывал, как обойтись без излишней затраты сил.

– В нашем деле семь раз отмерь, один раз отрежь, – постоянно повторял он. – Головотяпов у нас хватает. Один раз мне выдали отметку, я расчистил трассу, а потом оказалось, что она на полкилометра в сторону ушла.

Паше Коровину Панов не понравился сразу.

– Еще один появился, – сказал он. – Теперь каждый вечер воспитывать будет.

К старости человек укореняется в своих привычках и изменить им бывает выше его сил. Геннадий Петрович вставал, как по будильнику, ровно в шесть, натягивал штаны, надевал домашние тапочки, которые специально привез с собой, и в одной майке выходил в тамбур. Растапливал печку, грел воду и садился бриться. Побрившись, умывался тоже теплой водой, потом надевал рубаху и теплую жилетку. Так он и отправлялся завтракать.

Позавтракав, Панов заглядывал в окно к Зиночке. Та заворачивала ему в салфетку две котлеты и два куска хлеба, в поллитровую бутылку наливала компоту. Все это Геннадий Петрович брал с собой на обед. Сложив провизию в сумочку, шел будить ребят. Он осторожно дотрагивался до плеча Димки и говорил:

– Вставайте, орлы, время завтракать.

Димка открывал глаза, садился на кровать, раза два вытягивал руки вверх, изображая, будто поднимает тяжелые гири. Затем босой ногой начинал искать носки, оставленные с вечера у кровати.

Коровин вставал всегда с неохотой, свешивал босые ноги на пол и долго тер кулаками глаза. Лениво натягивая рубаху, он зевал и обычно говорил:

– Ну и сон же мне сегодня приснился…

– Будто ты едешь на собственной «Волге» по автотрассе Москва – Стамбул, – влезал в Пашин рассказ Димка, – а впереди ишак.

Димка всегда что-нибудь придумывал. Поэтому Коровин переставал зевать и, ожидая очередного подвоха, настороженно спрашивал:

– Ну и что?

– Ты жмешь на все железку, – как ни в чем не бывало продолжал Димка, – а ишака обогнать не можешь.

– Ну и что? – уже раздраженно спрашивал Коровин.

– А потом оказывается, что ишак везет твою «Волгу» на буксире.

– Сам ты ишак! – Коровин вскакивал с кровати, натягивал брюки и, намотав на портянку, долго не мог попасть ногой в сапог.

– Сам ты ишак! – повторял он еще раз и уходил умываться.

– Зря ты над ним так шутишь, – покачивая головой, говорил Геннадий Петрович.

– Он действительно спит и во сне видит «Волгу», – оправдывался Димка.

– А что в этом плохого? – замечал Геннадий Петрович. – На свои же заработанные хочет купить.

Панов жалел всех подряд. Димка думал, что у него это от возраста, и старался не спорить.

Коровин никогда не ждал Димку завтракать. Умывшись, он сразу уходил в столовую, и когда Димка приходил туда, Паша уже кончал есть. Шабанов подходил к раздаточному окну, видел веснушчатое Зинино личико, ее радостные, светящиеся глаза и тут же забывал о Коровине.

– Как тебе сегодня спалось? – спрашивал он, и его глаза тоже начинали радостно светиться. – Медведи не тревожили?

– Один во сне пытался облапать, – опустив глаза и пряча появившуюся на губах улыбку, говорила Зина. – Я его так шуганула, до сих пор бежит. Не слышишь, как тайга трещит?

– А я-то думал, почему мне всю ночь не спалось? – отвечал Димка. – Сегодня приду тебя охранять. Так нам обоим спокойней будет.

– Избави меня Бог от такого спокойствия, – Зина подавала Димке завтрак и отворачивалась от раздаточного окна.

– Тогда ты приходи, – говорил Димка. – Паша тебя стесняется, поэтому ночью храпеть не будет.

На этом обмен шутками заканчивался. Рабочий день начинался с восьми. Но в половину восьмого все уже были около машины. За последние дни трасса продвинулась вперед. Бульдозеристы работали на восьмом километре, экскаваторщики на третьем. И на работу их теперь возили всех вместе на грузовике. Коровин всегда старался попасть в кабину. И, если ему это не удавалось, он сердился, с ворчанием лез в кузов и садился на скамейку в самом углу.

Было начало октября. По утрам уже сильно подмораживало, березы и осины сбросили листву, она желтыми пятаками лежала на мху, и ветер, не жалея, разбрасывал ее по трассе. На край леса в предутренних сумерках вылетали глухари побродить по песку, запастись на зиму камешками. Скоро они перейдут на зимний корм – хвою сосен и кедров, и перетереть такую пищу в желудке без камешков будет невозможно. Кое-кто из ребят уже добывал их, и Димка на этот раз прихватил с собой ружье Гудкова.

Он вылез из машины около своего бульдозера, Геннадий Петрович подал ему ружье и обед в полиэтиленовом пакете. Димка осторожно взял все это и положил в кабину. С Пановым работалось легко, они как бы соревновались друг с другом, и день пролетал незаметно. Как только на трассе появился Панов, Димка стал оставлять на день Кузю Зине. С напарником в тайге не было скучно.

«Хороший старик, – думал о нем Димка, – хотя и много ворчит. Зато никогда не жалуется на свою судьбу. Побольше бы таких стариков на трассу».

Обедал Димка вместе с Пановым. Они сидели на поваленном кедре и молча жевали холодные котлеты, запивая их компотом. В верхушках деревьев, непрерывно перебирая ветки мягкими, невидимыми руками, шумел ветер. Он осыпал на землю последние, самые цепкие листья, еще каким-то чудом задержавшиеся на редких березах, и стряхивал с кедров пожелтевшую, состарившуюся хвою. Подняв голову, Панов прислушался к верховому шуму тайги и сказал:

– Хорошо тут. Больше всего люблю тайгу в это время. Ни тебе комара, ни мошки – благодать!

– А мне и тайга надоедает, и жизнь на колесах, – сказал Димка. – Иногда и на футбол сходить хочется, и в ресторане посидеть тоже.

– Тебе, может, и хочется, – отпив из бутылки большой глоток компота, сказал Панов. – А у меня три дочери – и все учатся. И жена не работает. Всех накормить, одеть-обуть надо. Вот и мотаюсь по трассам. В городе столько не заработаешь. – Он помолчал немного и добавил: – Да и работы в городе нет. Заводы позакрывали, стройки стоят.

Димка с удивлением посмотрел на Панова. Он думал, что у того уже давным-давно должны быть внуки, а оказывается, его дочери еще учатся в школе.

– Сколько же тебе лет, Геннадий Петрович? – спросил Димка, глядя на серебристую голову напарника.

– Сорок девять. До пенсии еще пахать да пахать.

– А мне двадцать семь, – сказал Димка.

– Я в это время еще только женился. – Панов опустил голову, осторожно стряхнул с колен хлебные крошки и задумчиво сказал: – Здесь я при деле, а дома не знаю, куда себя деть. Слоняюсь из угла в угол, словно и заняться нечем. Последний раз со старшей дочерью поругался.

– А чего с ними ругаться? – Димка вздохнул, вспоминая сестру. – Они сейчас рано становятся самостоятельными. Я никак их понять не могу. Чего-то хотят, а чего – не знают сами.

– Мозги жевательной резинкой забиты, – сказал Панов. – Ни семья, ни дети не нужны. Одни деньги.

– Без денег тоже не проживешь, – заметил Димка.

– Знаешь, что я тебе скажу, – Панов вытянул ноги, положил руки на колени и в упор посмотрел на Димку. – Не в деньгах счастье. Деньги в человеке душу убивают. Это только говорят, что они не пахнут. Еще как пахнут, даже смердят. Особенно если они нечестные. Какое счастье от денег, если у тебя нет ни семьи настоящей, ни детей? Для чего они? Для того, чтобы вдоволь есть, пить, покупать на ночь срамную бабу? Много ли счастья от этого?

– А в чем оно, счастье? – спросил Димка.

– В душевной близости человека с человеком. В любви мужчины и женщины. Не в сексе, как сейчас говорят, а в том, что ты глаз оторвать от нее не можешь, каждое дыхание ее ловишь, чувствуешь запах ее кожи и ощущаешь, что от этого сердце не просто замирает, останавливаться начинает.