Рассказчик из Уайтчепела

– Вряд ли это рассказ в конвенциональном понимании, – продолжил Писториус. – Это больше похоже на пробу пера. Скорее всего, нас вскоре ждет другое убийство, более изощренное. Доктор Уилсон, когда вы писали детективные рассказы, вы показывали их кому-нибудь? Вы получали отклик?

– Ему нужна обратная связь… И он продумал, как ее получить, – Уилсон обернулся на Клемана и Дарио. – Резонанс, СМИ?

Он не заметил, как начал говорить естественно – не заботясь о возможной рациональной критике.

«Эдвард Писториус изъясняется метафорами и мыслит абстракциями, – думал Уилсон, – что он тут делает? Он понимает фигуры речи – и ему, как и Дарио, ценно, когда его слушают и слышат…»

– И если преступнику понравится обратная связь, он продолжит. Но… он намеренно сделал гротескно. Он ждет, что его осудят. Или будут говорить, что он умен, и он не оставил следов и водит полицию за нос. Вот почему клише.

– Творца тяготит отчуждение. Творчество это не просто создание чего-то, но и способ диалога с миром – оно не может замыкаться на творце, диалог нельзя вести с самим собой – потому что это приводит к стагнации… – согласился Писториус. – Я бы не сказал, что он ищет похвалы. Как мне кажется, он ищет именно диалог.

– Если мы не позволим прессе вмешаться, – заключил Клеман, – если дело не предавать огласке, это снизит стимул. Конфиденциальность сейчас превыше всего.

Уилсон понял, что Писториус говорил и про себя… Проекции и перенос – которые помогают увидеть паттерн.

– Рассказчик, проба пера, – вздохнул доктор Уилсон, рассуждая вслух, – послание, на которое должен был кто-то откликнуться… Без огласки будет сложно, к примеру, связаться с практикующими психиатрами, чтобы обратить их внимание на клиентов с параноидальным бредом или бредом величия. Подавляющее большинство вообще не обращаются за помощью. Если отталкиваться от того, что ему не хватает внимания, это не всегда буквально. Если он творец, он хочет, чтобы смотрели глубже и видели смысл. Какой смысл у его творения? Был ли в нем смысл?

– У кругов может быть символизм, – предположил Дарио.

Писториус приложил палец к подбородку.

– Цикл перерождения, бесконечность, идеал и целостность… Было ли у жертвы что-то, с чем это можно связать?

– Разве что образ алкоголика можно счесть идеальным и целостным… – поморщился Клеман.

Дарио хмурился и пытался собрать все воедино.

– Доктор Уилсон, возможно, я неправ – но разве параноидальный бред или бред величия не помешал бы преступнику планировать преступление настолько тщательно? Отмычки и маскировка и кэб, никаких отпечатков или следов ДНК…

– Бред это еще и делюзии, делюзии не всегда в психозе и острых состояниях, с рассеянностью и короткими эпизодами ажитации и экзальтации. Я исхожу из того, что здоровый ум бы не стал убивать, а уж тем более вот так. Соответственно, есть когнитивные нарушения – в логике, в восприятии действительности.

– Если это потенциально серийный убийца, – произнес Клеман, – у него есть почерк. Что вы можете судить о его почерке сейчас, по этому убийству? Что будет повторяться?

– Если это психопатия, то, как история показывает, – Уилсон указал на стол Писториуса, заваленный стопками пожелтевших листов, – он только во вкус войдет. И в попытке вести диалог будет искать себе подобного. Он не гуманист, даже если убил – да простит меня покойный – свинью, а мизантроп. Я не хочу делать поспешных выводов. Я не менталист, а его душу я не вижу, я вижу его когнитивный след. Он мог все выставить с точностью до наоборот, как с маскарадом… Но, к примеру, руку поставить, как у хирурга, ему нельзя было научиться за две недели.

Писториус кивал, а затем предложил оживленно:

– Прессу можно использовать, чтобы бросить ему вызов или заманить в ловушку!

– Нет, Эд, исключено, – возразил Клеман. – Задача в первую очередь – не победа, поимка и закрытие дела, а предотвращение будущих преступлений. Продолжаем анализ трупа и места преступления, ждем результатов про кэб. Детали не должны покидать пределы участка.

Дарио кивал, Писториус выглядел немного разочарованным.

Клеман задумался над последней фразой психиатра.

– Поставить руку… – он посмотрел на Уилсона. – Какова вероятность, что убийца долго готовился к этому? Маскарад и схемы и жертва, с которой у него нет социальных связей.

– Он играет. В игре важен процесс, но он еще и стратег – а тратить время на пробу пера для него нелогично. Выгоднее вложиться в следующий шаг. Если мы его недокормим, у нас будет время его найти. Если он увидит то, что хотел, он продолжит сразу, – Уилсон на миг задумался. – Он точно должен был оставить что-то, что лично о нем. Почерк. Даже под псевдонимом.

«Надо осторожнее с метафорами, – мысленно опомнился он. – Даже тут слушающие уши – которые точно будут трактовать мои слова по-своему».

6. Метод

– Долетались.

Дом по соседству с прошлым местом преступления, просторная квартира с двумя спальнями, светлая мебель, пастельные тона интерьера, свежая уборка, фарфоровый сервиз в серванте… Помимо запаха свежего дождя, принесенного полицейскими с улицы, несвежего мяса, сероводорода и испражнений, благоухает аптечным духом стариковских лекарств.

На обеденном столе, распластавшись, лежит пожилая женщина, Джоанна Аллитт, между ее ног – голова мертвого сидящего на полу сына, Томаса Аллитта, прислонившегося затылком к столешнице, продолжение инсталляции и еще одна жертва с широко открытыми глазами. Кишка женщины обернута вокруг его шеи, в одной руке он держит и прикладывает к себе куклу-младенца, девочку в платье, со светлыми кудряшками. У куклы дыра в груди. От другой его руки, свисающей вдоль тела, касающейся кистью пола, тянется шнур до прикрепленного к стене воздушного змея – ставшего частью композиции, подходящего под обои с изображением неба и облаков.

Доктор Ллевелин сперва не поняла реплику ассистента, но затем рассмеялась над шуткой. Харт тоже рассмеялся.

– С меня кофе.

– Я замужем, проказник.

– Что вы, это не флирт, это инвестиция в карьеру.

Труп обнаружила соседка – решившая навестить с утра подругу, чтобы рассказать о недавнем происшествии неподалеку; как и в прошлый раз дверь была не заперта. Клеман и Марс с кислыми минами перешагивали порог, новое место преступления вызывало смешанные чувства.

Уилсон замер за их спинами, он всю ночь думал о том, что алкоголик в круге – всего лишь проба пера…

– Матерь божья, это что такое?! – не выдержал Марс.

Даже у обыкновенно невозмутимого Клемана перекосилось лицо, когда он взглянул ближе. Уилсону было горько и очень не по себе – потому что он понял историю.

Марс обернулся на Уилсона.

– Только не говорите, что вы и такие сказки читать умеете! Послание рассказчика и творца, приглашение к диалогу! Оглянуться не успели, уже новые истории в журнале юных писателей!

Скептицизм Марса был оправдан: всю оставшуюся половину предыдущего дня – за неимением других версий – они разбирали дело в парадигме творца, оставляющего послание в своей кровавой работе.

Уилсон покачал головой.

– Сперва рациональное – а сказку объясню после.

– Если я скажу, что почерк аналогичный, включая инъекции, я окончательно испорчу ваше утро, – вмешался Харт.

Доктор Ллевелин подтвердила его слова молчаливым выразительным кивком.

– Вы сказали, он убьет сразу, если получит от нас то, чего хотел, – мрачно напомнил Клеман. – Что он от нас получил?

– Повод. Разрешение ему не нужно.

– Конкретнее, док, – нетерпеливо одернул его Марс.

– Его увидели фриком, его восприняли всерьез.

– Кто воспринял? – голос Клемана стал жестче, его начали одолевать подозрения. – Как он узнал, как его увидели?