Сполохи детства

Мучительная смерть Паши повергла меня в такой ужас, что я на долгие годы запомнил: нельзя никому открывать дверь – ни сотрудникам ЖЭК-а, ни сотрудникам милиции, ни даже соседям, потому что их могут взять в заложники – и заставить просить тебя отпереть замок.

Родители проявляли удивительную по нынешним временам беспечность. Я по-прежнему самостоятельно ходил в детский сад. И, возвращаясь из сада домой, проводил многие часы в одиночестве, пока они не приходили с работы. Однажды в магазине мне показалось, что дядька в ондатровой шапке говорит тем же голосом, какой я слышал из-за двери. Я в ужасе убежал домой – и заперся.

В детском саду нам строго-настрого наказали никогда и никуда не ходить с незнакомцами. И не брать у них никакого угощения, если они предлагают. Но все равно нашлась одна девочка, нарушившая это святое правило.

– Марину украли цыгане, – поделилась с нами Марь Иванна.

Моя любознательность не давала мне покоя, и я через некоторое время спросил воспитательницу:

– А у цыган что, своих детей нет?

– Конечно, есть, – Марь Иванна фыркнула. – У них и по десять, и по пятнадцать детей в семье бывает.

– А зачем же им тогда Марина? – удивился я.

– А им все мало, окаянным, – ответила Марь Иванна.

С тех пор я стал опасаться, что меня похитят цыгане. Помню, как испуганно прижался к бабушке, когда мимо нас на Ярославском вокзале прошла толпа женщин в цветастых платьях и платках. Они казались мне воплощением зла.

Страх этот преследовал меня довольно долго. Даже снилось, что меня похищают. А потом, в санатории Мориса Тереза, куда я с родителями поехал на море, я познакомился с мальчиком, которого, и вправду, украли цыгане. Он рассказал, что целый месяц его заставляли просить милостыню возле церкви. А потом он сбежал. Мальчик вовсе не выглядел героем, и я убедился, глядя на него, что раз этот хлюпик сбежал от цыган, то и я легко убегу. Тоже мне похитители. Дают спокойно гулять по улице. Нет бы заковать в кандалы и бросить в темный подвал.

Но все равно, несмотря на то, что я преодолел этот страх, цыгане вызывали у меня не самые добрые чувства. Видимо, так, из детских страхов и развивается ксенофобия. А бывает – и радикальный национализм. Как знать, может, Гитлер в детстве тоже опасался, что его похитят цыгане, евреи или гомосексуалисты. А может, все сразу.

– Лавэ нанэ, бравинто пьясо, – говорю я сегодня, когда очередная цыганка просит меня позолотить ей ручку. Формула действует безотказно. Что возьмешь, с того, кто все пропил?.. Они смотрят недоверчиво – я слишком представителен и импозантен для пропойцы, но все равно отваливают…

* * *

Во времена моего детства педофилы, кровавые маньяки и прочие упыри существовали где-то на периферии сознания советских граждан. О них было не принято говорить. То ли тема была неприличной. То ли они не существовали в столь массово как явление, поскольку истории о них не тиражировались прессой – и не провоцировали появление новых педофилов, кровавых маньяков и прочих упырей. По причине их отсутствия советские дети зачастую разгуливали по улицам сами по себе – с самого раннего возраста.

Я даже не запомнил те времена, когда меня не отпускали одного гулять во двор. Кажется, я всегда был свободен в своих передвижениях. Пока мама или, чаще, бабушка не кричала в окно: «Степа-а-а, домой!» Многочисленные мамы и бабушки моих приятелей и соседей поступали точно так же.

Я дружил тогда с мальчиком Толиком, чей папа частенько распивал под грибком со своими изрядно потрепанными собутыльниками. Мне казалась эта картинка вполне естественной. Толик с глупой физиономией и разбитыми коленками в синих шортиках. Песочница, занятая дядьками, пьющими по кругу из одного стакана. Детишки, гуляющие сами по себе – как кошки.

В один из свободных летних дней (мне было тогда не больше трех лет) Толик решил познакомить меня с помойкой. Отлично помню этот день, когда мы зарылись в перевернутые мусорные баки и принялись извлекать на свет божий всякие интересные вещи… Там меня и застала мама, возвращаясь с работы…

Потом она волокла меня за руку через двор и страшно ругалась. А я кричал, пребывая вне себя от возмущения:

– Ты просто не понимаешь! Там столько всего хорошего!

К тому времени, как она выволокла меня за воротник из кучи мусора, я успел найти старый надтреснутый абажур, телефонный аппарат, огарок свечи и коробку с ржавыми шурупами. Мне казалось в тот момент, что я внезапно обрел богатство. И я был очень благодарен другу Толику, что он открыл для меня кладезь столь удивительных сокровищ.

Но потом, по мере того, как меня отмывали, намыливая жестко и местами даже жестоко, я начинал понимать, что копаться в помойке – это все же не мое. Мне не понравился стойкий запах, он никак не хотел отставать от моего тела. Удушливой вонью также пропиталась вся одежда… Поэтому когда на следующий день Толик предложил вернуться «на помойку», я категорически отказался. Мешал не столько страх наказания, сколько природная брезгливость.

Впоследствии, когда мои приятели, уже школьники, копались на свалках в поисках драгоценных баллончиков из-под репеллента, я стоял в стороне. Баллончики кидались в костер, где с оглушительным грохотом взрывались. Если случалось так, что баллончик полон, то вверх взметались к тому же языки пламени…

Мой рассказ о том, как я открыл для себя помойку, почему-то очень насмешил мою жену. У нее такое чувство юмора – никогда не знаешь, что ее развеселит. Но, вообще, нам здорово удается веселиться вместе. Мне воспоминание о помойке тоже представляется забавным. Во всяком случае, когда одна из моих дочурок как-то предложила мне на полном серьезе забрать выставленный на помойку офисный стул (ей тоже было около трех), я лишь слегка пожурил ее, объяснив, что копаться в мусоре – нехорошо. Это удел тех дядь, у которых нет дома. Потому что в молодости они не хотели работать, и слишком часто сидели под грибком в детской песочнице. Мне кажется, она меня поняла.

* * *

Я учился уже во втором классе школы, когда ко мне во дворе подошла какая-то женщина. К тому времени, детсадовские наставления я забыл, но не был вполне беспечен. Хотя времена, конечно, были не настолько жестокие как немногим позже.

– Сынок, – попросила она, – помоги сумку донести.

Я охотно согласился. Сумка была очень легкая. Как будто набита газетами. И я удивился, что она сама не справилась. Мы прошли несколько домов. Она открыла дверь в подъезд. И тут я остановился. Что-то в ее поведении меня насторожило. Я задрал голову, и увидел, что с балкона вниз смотрит какой-то мужик с неприятной физиономией. Глядел он прямо на меня, выжидательно.

– Ну, что, пойдем? – сказала женщина.

– Все, – я поставил сумку, – я очень спешу. Дальше вы сами.

Тут она вдруг резко прыгнула ко мне и вцепилась в руку:

– Ну-ка постой! Куда ты?!

Мужик тем временем исчез с балкона. А тетка, чье лицо резко стало очень злым, поволокла меня к подъезду, приговаривая: «Пошли, пошли…» О сумке она сразу забыла.

Я довольно ловко вывернулся и побежал через улицу. Оглянулся на бегу. И увидел, что из подъезда появился мужик и остановился рядом с ней. Больше я не оглядывался. Бежал до самого дома… До сих пор не знаю, какой опасности избежал. Но твердо уверен – они хотели заманить меня в квартиру… По счастью, у меня очень развита интуиция. И только поэтому я сегодня жив. Уже в юности меня ждали события пострашнее – без звериной интуиции я бы их не прошел.

* * *

В детстве, как большинство мальчишек, я испытывал непреодолимое желание что-нибудь где-нибудь взорвать. Не знаю, откуда в маленьких мужичках такая одержимость взрывчатыми веществами. Возможно, это генетическая память. В наличие которой я, впрочем, совсем не верю. А может, это мощный деструктивный инстинкт, наличествующий во всех представителях мужского пола… Тяга к разрушению до основания у нас в крови. Чтобы затем построить все заново? Или снова разрушить? О, эта магическая картина, когда в одночасье целый дом с утробным гулом ухает вниз, обращается в труху. Лучше бы, конечно, вместе с жителями. Но можно и без них. Разумеется, в детстве подобная катастрофа труднодостижима. Но к ней надо стремиться. Это знает каждый порядочный дворовый хулиган.

Впоследствии, уже будучи учеником одиннадцатого класса, и волею судеб (точнее, волею моих родителей) попав в биолого-химический лицей, я узнал, что такое настоящие взрывы. Кому еще их было организовывать, как не юным одаренным химикам? Особенно усердствовал в этом деле один из моих соучеников. Назовем его очередным вымышленным именем, скажем, Валерий Ключников – поскольку сейчас это уважаемый и очень небедный человек, главный патологоанатом одного из центральных столичных моргов. Мы почти не видимся сегодня, к сожалению. А может, и к счастью. Протекция по его роду деятельности мне, слава богу, совсем не нужна. Так что я ему не звоню. К тому же, в памяти у меня Ключников прочно засел как фанатичный подрывник, не способный думать ни о чем другом.

Кстати, по этой мрачной профессиональной линии Валера пошел отнюдь не случайно. Патанатомия в их семье была династийным делом. Дед Ключникова был патологоанатомом по призванию, его отец был патологоанатомом по призванию, и старший брат был патологоанатомом по призванию. У Валеры не было ни единого шанса стать кем-то еще. В определенный момент (скорее всего, во времена дедушкиной юности) семья усвоила, что профессия эта прибыльная – и началась династия Ключниковых. К тому же, с мертвецами, это знает всякий врач, куда меньше проблем, чем с живыми пациентами. И коллеги тебя уважают. Потому что ты единственный, кто в точности знает диагноз. И может указать на чужие ошибки. А при необходимости и скрыть их. В общем, Валера Ключников двигался прямой дорогой в мединститут, через биолого-химический класс специализированного лицея. Он считался одним из самых талантливых учеников, и потому ему многое сходило с рук. Но когда в одиннадцатом классе он увлекся подрывным делом, и чуть не подставил меня, его все же с треском вышибли. Результатом его деятельности стала сначала взорванная дверь кабинета химии, затем – туалет на втором этаже. И напоследок – он совершил самое главное злодеяние, за которое и был отчислен. Я тоже поучаствовал, но ко мне отнеслись куда лояльнее. На Валериной совести уже было несколько проступков, и все решили, что зачинщиком был он. А я лишь помогал в деле. Собственно, так оно и было.

Но к этой истории я еще вернусь. Пока же немного практики.

В раннем детстве я, как все советские мальчишки, обожал пистоны. Достать их было довольно трудно – во времена тотального дефицита даже самую пустяковую хреновину не найдешь днем с огнем. Но иногда они неожиданно появлялись на витринах магазинов, свернутые в маленькие рулончики, и расходились моментально. Пистонами можно было зарядить игрушечный пистолет. При ударе бойка раздавался выстрел. А можно было просто их взрывать, положив на камень, и ударяя по пистонам другим камнем. Пороха в них было настолько мало, что развлечение это было абсолютно безобидным. Я обожал также жечь пистоны. Лента горела, и издавала громкие бабахи через ровные промежутки времени. Вот бы сейчас достать пистонов, и сжечь пару лент. Но боюсь, коллеги по работе меня не поймут…

На смену пистонам с возрастом пришла селитрованная бумага и карбид. Бумагу мы изготавливали сами, размачивая в тазике удобрение «натриевая селитра» – в полученный раствор я макал газету, а затем сушил ее на балконе. Селитрованная бумага отлично годилась для изготовления мини-бомбочек. В комплекте также была сера со спичек, магний и марганец. На стройках мы находили карбид. Редкая вещь, поэтому им мы запасались с избытком, делая всюду в сухих местах нычки. Достаточно было налить в бутылку воды, сунуть кусок карбида, и швырнуть подальше – она взрывалась, как граната.

Один паренек из моего района утверждал, что бутылку сначала надо хорошенько взболтать. За что и поплатился. Она взорвалась у него прямо в руке. Пальцев он не лишился, но руку зашивали в больнице…

Время от времени, найдя где-нибудь баллончики от репеллента и дихлофоса, или просто купив их в магазине (иногда догадливые тетки-продавщицы отказывались продавать), мы швыряли их в костер, разведенный на пустыре. А затем наслаждались результатом, отбежав подальше. «Бум!» был слышен во всем микрорайоне. От костра разлетались огненные кометы горящих углей. Особенно красиво это выглядело в вечернее время. Были еще строительные патроны (их тоже находили на стройках). И «дюбеля» – пульки от самых дешевых стартовых пистолетов. Были и стандартные пули – и от стартовых и от обычных пистолетов. Но их бросать в костер я боялся. Весь район знал, что такой пулей «убило одного мальчика». Впрочем, подозреваю, это был слух, специально запущенный родителями. Потому что этого самого «одного мальчика» до его эфемерной смерти я никогда не видел.

Рыжий с гоп-компанией как обычно пошли дальше всех. Они нашли себе «очень веселое» развлечение. Бутылка с карбидом закидывалась в закрывающийся лифт, где уже находился человек. Несчастной женщине средних лет после такого броска посекло осколками лицо. Кроме того, она так испугалась от неожиданности, что стала заикаться. И опять все эти хулиганские выходки сошли им с рук.

С лифтами у Банды вообще случился роман на долгие годы. Сани потом рассказывал мне, как они грабили в лифтах женщин. Пока Сани обшаривал очередной жертве карманы, Рыжий щупал их грудь. На этом он в конце концов и погорел – одна из жертв его опознала, несмотря на чулок на голове. Но в колонию он отправился ненадолго – преступление сочли недостаточно тяжким для серьезного срока, ведь изнасилования не было, да и трясли они мелочь. Так что довольно скоро Рыжий вернулся. И конечно, взялся за старое. По-другому, увы, бывает редко.

Есть подозрение, нынешним детишкам заменяют все изощренные самодельные взрывные устройства готовые петарды и фейерверки…

Первую петарду привезла из командировки в Румынию мама моего приятеля. Только представьте, ей сказали, что это – отличная игрушка для ребенка. Должно быть, мамаша полагала, что везет сыну что-то вроде хлопушки или бенгальского огня. Но мы интуитивно знали, как правильно обращаться с подобными вещами. Подожгли петарду и сунули ее в бутылку из-под шампанского. Прямо у приятеля дома. Взрыв был такой, что едва не вылетели оконные стекла. Осколки свистели, как пули – вонзаясь в ковер на стене, стопки книг и стенные шкафы. Только чудом никто не пострадал. Мы были испуганы, но очень довольны.

Когда мама в следующий раз спросила сына, что привезти из Румынии, он с горящими глазами заявил:

– Петарды!

– Больше тебе ничего не нужно?! – вскричала мама. – Обойдешься!