Моя тюрчанка

– Бахром не ответит. Он на совещании. Поехали домой.

Я хотел бы еще и прибавить, что завтра мы обязательно наберем Бахрома. Он извинится и продиктует правильный адрес, на котором нас все еще будут ждать. Но моей сладенькой лжи помешал забивший горло ком. Я сам не верил в утешительные сказки, которыми собирался взбодрить любимую. Моя милая взвилась, как от удара плетью.

– Нет!.. Нет!.. Нет!.. – Ширин вырвала запястье из моих пальцев. – Я не поеду домой!.. Если хочешь – сам езжай. Спрячь голову и лапы в панцирь, как черепаха!.. А я останусь. Я буду ждать сообщение от Бахрома, хоть бы мне и пришлось торчать здесь до утра!.. Мне нужна работа, ты понимаешь?.. Я не хочу, чтобы жандармы взяли меня за шкирку и депортировали на родину – к матери, отцу и к старому грязному прыщавому ишану!.. И нелегалкой я быть не согласна… Дрожать при мысли, что соседи по лестничной клетке донесут на меня в миграционную полицию?.. За версту обходить любого человека в форме?.. Нет!.. Нет!.. Нет!.. Лучше не трогай меня: я останусь здесь, пока Бахром не напишет или не позвонит. Я хватаюсь и за призрачный шанс!.. Но тебе этого не понять!.. Ты езжай, езжай домой. Погрей там свои кости. Пусть хотя бы один из нас проведет сегодняшнюю ночь, как и положено, в постели!..

Моя красавица упала на колени и разрыдалась. Каждое слово, каждая слезинка любимой девушки были для меня как скользящий удар острого, точно бритва, меча – оставляющего незаживающую рану на моем сердце.

Я застыл деревянным идолом и уставил немигающий взгляд на мою девочку. А она не прекращала плакать, мотала головой и колотила руками по асфальту. Я испугался: не повредился ли рассудок Ширин?.. Неужели моя милая не понимает, что ночь напролет ждать сообщения или звонка от Бахрома – это не более продуктивное занятие, чем в пустыне Сахаре караулить дождь?.. А какие резкие слова моя девочка швырнула мне в лицо!.. «Сам езжай», «спрячь голову в панцирь», «погрей кости» – никогда прежде я такого от любимой не слышал. Мне было мучительно больно от того, что Ширин считает, будто я и впрямь могу уехать. Бросить ее под медленно падающим снегом одну, захлебывающуюся слезами.

Бедная, бедная моя девочка!.. Какие бы напасти на нас не наваливались бы – они никогда не распределялись между нами равными долями. Если на меня накатывался валун – Ширин придавливала гора. Все потому, что мы с любимой изначально были в неодинаковом положении.

В моем кармане – пурпурный паспорт расеянина. А над головой – потолок собственной квартиры (пусть я, как недееспособный, и не имею права на манипуляции с недвижимостью). Я даже получаю пенсию. А любимая?.. Она чужеземка – в стране, где не привечают мигрантов. Прохожие, в особенности старые бабки, не раз шептали моей девочке вслед: «Тоже… понаехали из своего Бишкека!». Просрочить визу для моей милой – все равно, что для аквалангиста остаться без баллона с воздухом. Без документов выжить в Расее тяжелее, чем на Марсе. Нелегал в «нашей» унитарной республике – дикий зверь, за которым сворой натасканных псов охотится полиция.

Любая девушка ждет от своего парня понимания и защиты. С пониманием – у нас еще куда ни шло. Я сколько угодно мог плакать вместе с Ширин. Но вот защитник из меня – хуже, чем из безногого футболист. Я не грозный латник с мечом и щитом на защите чести своей королевы, а всего лишь трусоватый смазливый паж. Да что там говорить!.. Я ведь даже не могу прописать любимую у себя в квартире, потому что дядьки в белых халатах и с бородками клинышком решили, что я не в состоянии отвечать за свои поступки.

При таких делах – совсем не странно, что новый обман Бахрома довел мою девочку до срыва. Легко потерять почву под ногами, когда очередная попытка трудоустройства заканчивается издевательским пшиком. Веревка, по которой мы надеялись выбраться из колодца бедствий, оказалась гнилой.

Я опустился на асфальт перед все еще стоящей на коленях льющей слезы Ширин. И, погладив спутавшиеся волосы своей милой, горячо прошептал ей на ушко:

– Прости меня. Прости!.. Я никуда не поеду без тебя. Поступим так, как ты сказала: будем ждать вестей от Бахрома – столько, сколько потребуется. Хочешь, сейчас позвоним ему?.. Встань, родная – ты же испачкаешься.

Я поднялся сам и осторожно, как фарфоровую куклу, поднял любимую. Я, видимо, оказался тем еще краснобаем, потому что моя девочка перестала плакать. Только время от времени всхлипывала. Держась за руки, мы зачем-то несколько раз обошли вокруг бревенчатого строения, разглядывая заколоченные окна. То единственное разбитое окно с напоминающими зубы остатками стекла – зияло, распахнутой пастью чудовища, готового нас сожрать. А может быть и к лучшему было бы, чтобы какой-нибудь монстр насытил нами свою утробу – чем нам каждый день на пределе сил бороться за право дышать?.. Ширин, уже отошедшая от истерики, прижималась ко мне доверчивым котенком. А я дрожал и мысленно клял себя за то, что ничего – ничего!.. – не могу для своей милой сделать.

Мы не заметили, как погода сменилась. В разрыв между тучами выплыла апельсиновая долька луны. Снег все не переставал сыпаться. Он уже не таял на лету, а белым мягким пухом устлал асфальт. На снежном ковре остались отпечатки наших ботинок. Мороз щипал нам лица и забирался под одежду. Я подумал с тревогой: как бы нам не закоченеть. Хоть денег у нас было курам на смех – неплохо было бы засесть в какой-нибудь круглосуточной кафешке. И уж там, со стаканами лимонного чаю, в тепле, ждать у моря погоды. Но такого чуда, как кафешка или бистро на проклятой богами Лиственной улице не было и в помине. Нас будто бы занесло на самые задворки цивилизации.

Не один раз мы набирали Бахрома. Чтобы снова услышать металлическое: «Абонент недоступен» и раздражающее пиканье. После каждой неудачной попытки дозвониться до господина Мансурова – Ширин склоняла голову мне на грудь и роняла несколько жгучих слезинок. Мне тогда хотелось швырнуть наши мобильники подальше в темноту – чтобы не пытаться снова звонить, чтобы моя девочка не плакала.

Казалось: мы не бодрствуем, а застряли в каком-то сюрреалистическом сне. Падающий с неба снежный сахар – это уплывающие секунды и минуты нашего бесплодного томительного ожидания.

Апельсиновая луна – то пряталась за тучами, то сияла во всем своем великолепии.

Меня так извели горькие мысли, что мозг будто превратился в простоквашу. С болезненной ухмылкой я вспомнил: в какой-то детской сказке капризная принцесса требует у своего суженого достать с неба луну. Богатырь не справляется с заданием – и умирает. Ха!.. Попробовал бы он обеспечить свою девушку работой и пропиской!.. Небось отправился бы к праотцам еще быстрее. Когда твоя возлюбленная не взбалмошная принцесса, а нежная и ранимая красавица из Западного Туркестана – вам не до луны. Потому что перед вами высоченной бетонной стеной встают куда более реальные проблемы.

Мы долго молчали. Мне вовсе не хотелось, чтобы милая плакала после очередного «недозвона» до господина Мансурова, но почему-то я предложил:

– Наберем Бахрома еще раз?..

К моему изумлению, любимая отрицательно покачала головой. И каким-то неживым голосом сказала:

– Не надо. Все равно не дозвонимся. Ночь уже. Поехали домой.

Вроде бы, я должен был почувствовать громадное облегчение. Ведь я сам предлагал ехать домой. Но ощущение было такое, будто кто-то прижег спичкой кончики моих истерзанных нервов. Наверное, даже ложная надежда для сердца лучше, чем сухая беспощадная правда. Пока, под сыплющимся снегом, мы, как часовые, ходили вокруг бревенчатого здания и периодически пробовали дозвониться до Бахрома, мы могли верить в невозможное. Что непредсказуемый господин Мансуров вдруг возьмет да соизволит поднять трубку. Или настрочит сообщение с адресом. Но когда мы проглотили горькую пилюлю трезвого взгляда на вещи – в мире остались только мы, летучий снег и луна. И никакой надежды.

У меня нервно дернулись плечи и голова. Я схватил запястье Ширин и сжал – может быть, чрезмерно крепко. И, запинаясь, выпалил:

– Ты только не кисни, прошу тебя!.. Бахром просто застрял на совещании. Но завтра он обязательно с нами свяжется. Место секретарши, о котором он говорил, от тебя не убежит. Вот увидишь!..

Моя девочка снова покачала головой – и тем же мертвым голосом сказала:

– Забудь. Если Бахром два раза нас кинул – кинет и в третий. Бахром – жулик. Я только одного не могу понять: зачем он вообще нам звонил после того, как мы заплатили деньги?.. Видимо, это какой-то мошеннический трюк. Бахром рассчитывает еще что-то от нас получить?.. Но веры сиятельному господину Мансурову – больше нет. Мы должны обратиться в честно работающее кадровое агентство, которое не берет плату вперед. Или решить вопрос с моим трудоустройством своими силами.

С минуту я стоял понурившись. Моя милая так четко разложила все по полочкам – не поспоришь. Эта была та сермяжная правда, которую я сам полчаса назад пытался донести по Ширин. Еще немного потоптавшись, я спросил:

– Ну так значит – домой?..

– Домой, – сказала любимая, взявшись за мой локоть.

Ждать маршрутку было долго – мы двинулись в сторону метро пешком.

Мы шли сквозь пелену снегопада по кривой улочке, мимо покосившихся заборов. Ночная тьма была черней мускуса, а снег – белее, чем камфара. А по небу – не отставая от нас – плыла ярко горящая луна. Мы ступали молча. Не было ни сил, ни желания говорить. Надо было переварить сегодняшнюю неудачу.

Возможно, тоска способна пробудить в человеке поэта. Во всяком случае, я, в каком-то напоминающем легкое опьянение забытьи, подумал: улица, по которой мы идем – точь-в-точь наш жизненный путь. Темный и неровный. Снег ассоциировался с течением времени: каждая упавшая снежинка – это без возврата ушедшее мгновение. А луна – будто все наши мечты. Кажется: она так близко – дотянись рукой. Но на самом деле – он на недосягаемой высоте. Луну можно видеть, но даже во сне нельзя потрогать. Неужели и наши грезы о тихой скромной жизни в уютном уголке – тоже останутся дразнящим видением?..

Я шел, ощущая на локте дрожащие пальцы моей Ширин. Чуть запрокидывая голову, глядел на апельсиновую луну. И по щеке моей сбегала соленая слеза.

12.Соломенные куклы в огне

Мы вошли в квартиру, как в пещеру, в которой испугаешься и собственного голоса. Затянувшееся между нами молчание, начинало, впрочем, нас тяготить. Но слова не шли на язык. Казалось: что ни скажи – получится несмешной анекдот. Мне больно было смотреть в застывшее, как маска, лицо любимой – на плотно сжатые губы, в потухшие агатовые глаза.

– Ты голоден?.. – тихо спросила моя девочка.

Еда – это было последнее, о чем я сейчас думал. Но зачем-то я ответил:

– Да.

– Хорошо, – едва шевельнув губами, отозвалась моя милая. Она прошла на кухню и загремела посудой.

Пока варился рис, я сидел за столом и поглядывал на Ширин. Вид у нее был по-прежнему холодный и бесстрастный. Движения – резкие, как у робота. Мое сердце рвалось по швам на тысячи кусков – настолько больно мне было видеть любимую в таком раздавленном состоянии. Я понимал: моя девочка морально выпотрошена. Сегодняшний день ее надломил.

Если б моя девочка заплакала, я бы еще мог бы попытаться ее утешить – обнять, приласкать. Поцелуями выпить ее слезы. И нашептать ей на ушко массу нежных глупостей о том, что завтра нам непременно выпадет счастливый билет. Сейчас, мол, главное – восстановить силы пищей и сном. А с нового утра все покатится, как по маслу. Но глаза милой оставались сухими. Усталая и разочарованная, моя красавица отстранилась от всего мира; даже от меня. Казалось: она спряталась в кокон, а сердце ее заледенело.

Ширин подала на стол две тарелки риса с зеленью и кабачковой икрой. Обычно я охотно поглощал любую стряпню моей девочки, да еще нахваливал. Но на сей раз я только поковырял свою порцию вилкой. Кушанье совершенно не лезло в рот. Любимая пришла мне на помощь:

– Не хочешь есть?..

Я ответил честно:

– Кошки рвут душу когтями. Совсем не могу думать о еде.

– Знаешь: я тоже, – сказала любимая. – Давай-ка лучше ляжем спать.

Я, как будто, повеселел. Выключить свет и забраться под одеяло – это было самым правильным решением. В благословенной темноте спальни, когда только лунный луч сочится в окно, наше молчание не будет таким непереносимым. Ты не видишь лица своей девушки, но ощущаешь тепло тела возлюбленной. Слышишь ее дыхание. И понимаешь: не так уж и ужасно обстоят дела, если самый дорогой тебе человек делит с тобой постель. За ночь сердце моей Ширин оттает. Из королевы холода моя милая снова превратится в нежную и кроткую девочку, глядящую на меня с обожанием. Тогда-то, за чашкой ароматного кофе, мы и посоветуемся, как дальше распутывать клубок наших проблем.

Мы разделись, погасили лампу и легли. Я нашарил руку милой и несильно пожал тонкие трепещущие пальчики моей любимой. За день мы, конечно, до чертиков устали. Но мою девочку совсем не тянуло в сон. Она ерзала на постели. Время от времени вздыхала. Покой не приходил и ко мне. Узлы, в которые скрутились мои нервы, не желали развязываться. В голове пульсировала слабая, но надоедливая боль – как если бы кто-то у тебя под самым ухом царапал проволокой по стеклу. Казалось: мы не в кровати лежим, а на дне глубокого пересохшего колодца. Какой тут сон!..

Все же, я закрыл глаза и позволил рождающимся в недрах мозга беспорядочным образам скользить по экрану моего воображения. Картинка сменяла картинку. Вот – заплаканное личико Ширин. Вот – тусклый фонарь, выхватывающий из мрака медленно падающий снег. Вот – дверь с тяжелым подвесным замком… Все это были мои дневные впечатления, как бы записанные на видеокамеру.

Неожиданно образы угасли, как будто их залили черной краской из пятилитрового ведра. И, заслонив весь мир, из тьмы выплыло бровастое и скуластое лицо Бахрома. По губам господина Мансурова ползла хищная улыбка. Казалось: Бахром сейчас разразится леденящим душу сатанинским смехом. А изо рта у Бахрома вылетал голубоватый дым – видимо, от сигареты – придававший директору сходство с драконом.