Моя тюрчанка

И тогда в моей душе впервые ненависть. О, Бахром!.. Вот кто ответственен за наши последние невзгоды!.. Он точно помутил нам рассудок своим сигаретным дымом. По рукам и ногам оплел нас змеиным хвостом. Бахром был точно Заххак из «Шахнаме» Фирдоуси. Хотелось кулаком ткнуть в лоснящуюся физиономию директора агентства – будь эта наглая физиономия не воображаемой, а настоящей.

Это из-за Бахрома так плакала Ширин, колотя руками о холодный асфальт!.. От каждой ее слезинки – на сердце у меня остался ожог. И на столько же кусков я разорвал бы черное смрадное сердце господина Мансурова. Я бы обернулся волком и сомкнул челюсти у проклятого Бахрома на горле. И пока Мансуров помирал бы, дергаясь в конвульсиях, я жадно своим длинным волчьим языком слизывал с земли кровь поверженного врага.

Если бы Бахром только бы выманил у нас деньги и тотчас бы слинял за горизонт событий, во мне не кипела бы такая ярость. Мы с милой посидели бы немного, понурившись, признали бы, что получили от жизни щелчок по носу – и постарались бы найти кадровое агентство, которое не берет плату вперед. Но Бахром жестоко насмеялся над нами. Зачем-то он заставил нас смотаться на треклятую Лиственную улицу и два часа простоять под мокрым снегом. В каком море отчаяния мы утопали!.. Да что там!.. Мы не выбрались на берег до сих пор.

По мнению Ширин, в издевательских действиях Бахрома был какой-то хитрый расчет. Чертов жулик не даст нам обещанной работы. Но он и не отлепится от нас, как сосущая кровь пиявка. Возможно, изобретет предлог еще выклянчить у нас деньги. Например, за ускоренный поиск подходящих для моей девочки вакансий. А поездка на Лиственную улицу должна была нам показать, что, мол, ох как не просто подобрать работу для мигранта. Некоторые потенциальные работодатели не способны даже сообщить в агентство свой точный адрес и т.д. Бахром, конечно, будет винить кого угодно, но не себя.

Мне, впрочем, дело рисовалось куда проще: директор Мансуров заигрался в божка, управляющего людьми, как марионетками. Пока мы нарезали круги, обходя со всех сторон заброшенную бревенчатую постройку, Бахром, развалясь в своем кожаном кресле, гладил ручного крокодила против чешуи. Дымил гигантской сигарой да баловал вкус заказанным из ресторана дорогущим вином. Бровастому уродцу почти физическое удовольствие доставляла мысль о паре дурачков, которые месят грязь и слякоть на пустой окраине мегаполиса. «Какой я крутой – и какие лохи те двое», – с наслаждением думал Бахром, подмигивая своему отражению в зеркале.

Иными словами: Бахром казался мне изощренным садистом. Но наши с Ширин гипотезы – не исключали друг друга. Еще раз запустить пятерню нам в карман да всласть поглумиться над «тупыми баранами». Маскирующий гнилую душонку элегантным костюмом плут мог страстно желать и того, и другого. Хуже вампира, Бахром выдавливает из жертвы и деньги, и моральные силы.

Ненависть сжигала меня изнутри. Я аж выгибался дугой, комкая простыню. Мне было жарко под одеялом. Но я же не мог встать и пойти, посреди ночи, разыскивать Бахрома, чтоб поквитаться. Оставалось в бессильной злобе скрежетать зубами.

Моя девочка, вроде бы, уже задремала. Но то и дело беспокойно ворочалась, переворачиваясь с боку на бок. Ее темные волосы разметались в беспорядке. Грудь поднималась и опускалась, а с губ срывался до огненный вздох, то приглушенный стон. Обняв любимую, я почувствовал: Ширин – горячая, как печка. Испугался: не заболела ли моя красавица?.. Я подумал: и это тоже вина бровастой крысы Бахрома. Руки у меня сжались в кулаки. Ух, попался бы мне вонючий гад в темной подворотне или на улице Лиственной возле запертого барака!.. И плевать, что я совсем не умею драться (только подглядел в японских фильмах-боевиках пару приемов из айкидо). Клянусь всеми богами ада, я превратил бы Бахрома в консервы «крысиное мясо в собственном кровавом соку свежее».

Мое сердце горело от неутоленного гнева, а мозг плющили мысли – тяжелые, как свинцовые гири. Меня сверлил вопрос: неужели Бахром не боится возмездия за свои подленькие делишки?.. Мы ведь не первые, кого он обидел. Через офис «Мансурова и партнеров» прошли, наверное, сотни мигрантов. Деньги этих людей осели в безразмерном кармане алчного и коварного господина директора. Вряд ли среди стольких обманутых клиентов не найдется способных отомстить.

Бахром дождется. Однажды он увидит, что у его шикарной заморской «тачки» – притом оставленной под охраной на платной автостоянке – проколоты шины и кирпичом разбиты стекла. Кирпич – подарком от старинных друзей – лежит на капоте; но обернут не в фольгу или цветную бумагу, а в лаконичную записку: «Это только начало». Или все будет еще проще: в один распрекрасный день в офис «Мансурова и партнеров» вломится полдюжины плечистых тюркских парней, каждый из которых переломил бы хребет лошади. Аккуратно отодвинув охранника и визжащую секретаршу, парни за шиворот выдернут Бахрома из мягкого кресла. Повалят «дорогого земляка» на ламинированный пол и хорошенько отпинают сапогами. А напоследок еще изнасилуют пивной бутылкой.

Я испытывал горькое наслаждение, мысленно рисуя картины настигшей Бахрома расправы. Но вдруг в голове у меня щелкнуло: а что я сам?.. У меня-то не коротки ли руки тягаться с одетым в пиджак мошенником, который бронированной дверью с домофоном отгородился от нежелательных гостей?.. Ох, я все время упускаю из виду: я недееспособный. Это – как клеймо, выжженное на лбу у раба. Я как бы не вполне гражданин – наполовину унтерменш. Меня и в полиции не послушают – если прибегу жаловаться.

Единственный здоровый человек, на которого я могу положиться – это моя любимая жена. Но государство не признает наши отношения браком. С точки зрения надутых индюков-чиновников из службы регистрации актов гражданского состояния – Ширин всего лишь моя любовница, которую я даже не имел права впускать в не совсем мою квартиру. Я приютил «девку», а та в уплату раздвигает передо мной ноги. Именно так выглядит наш сердечный союз с точки зрения циничного общества и похожего на слепого носорога государства.

Конечно – если не я, так моя милая может написать в полицию заявление на мошенника Бахрома. Но рассмотрят ли лихие офицеры дело всерьез?.. Речь идет о двух «нерусских» – о господине Мансурове и моей красавице. Кому из них поверят бравые полисмены?.. Солидному, чуть упитанному, бизнесмену в строгом галстуке и с длинной сигарой во рту?.. Или скромной безработной девчонке в потертой видавшей виды курточке?..

Зато что можно наверняка сказать: как рак клешней, полицаи зацепятся за этническую принадлежность Ширин. Как будто родиться тюрчанкой – это преступление!.. Заглянут в рабочую визу моей милой и с ехидством отметят, что срок действия почти истек. И будут смотреть на мою любимую соответствующе – как на без пяти минут нелегалку, нарушительницу миграционного режима.

Я никогда не понимал враждебности государства к просрочившим визу «не гражданам». Бедолаг-мигрантов отлавливают, точно бродячих собак. Хотя эти тихие, покорные судьбе люди хотят немногого: помаленьку зарабатывать, посылать копеечку семье на родину да снимать узкое койко-место в коммуналке на двенадцать человек. Не вина гастарбайтера, если работодатель отказывается заключать трудовой договор и подавать в миграционные органы заявление на продление визы работника. Но трясти, как яблоню, стражи правопорядка будут не пузача-хозяина-капиталиста, а безответного работягу-мигранта. Лучше бы полиция проявляла рвение, захватывая с поличным настоящих преступников. Аферистов вроде Бахрома, насильников и убийц.

Что ж тогда получается?.. Ширин и я – два крохотных, тощих, покрытых болячками котенка в огромном недружелюбном мире?.. Из окон на котят выплескивают помои. Автомобили норовят нас переехать. А на каком-нибудь пустыре – того и гляди разорвут поджарые псы, из чьих пастей так и хлещет белая пена. Неужели слабым, как котята, замордованным жизнью парню и девушке некуда податься, чтобы отстоять свои права?.. Прилизанный и спрыснувшийся одеколоном вор и негодяй Бахром не понесет наказания?..

Я застонал от безысходности. Мне показалось: мы не в уютной спальне, а в глубокой черной шахте или в утробе чудовища. Рядом со мной, не открывая глаз, вздыхала и ворочалась Ширин. Простыня под нами свалялась. Тело моей девочки было охвачено огненным жаром. От которого, думалось, загорится постель. Не помню, на какой нерадостной мысли меня подкараулил сон. Просто я выпал из реальности в бездонное пространство. Но то, чем я мучился наяву, преследовало меня и в царстве Морфея. Безобразные видения сменялись кадрами фильма ужасов.

Надо мною хохотал участковый психиатр, демонстрируя здоровенные лошадиные зубы. Он все шире разевал пасть, чтобы, не разжевывая, меня проглотить. Гигантский змей сдавливал меня тугими кольцами. Его чешуйчатое длинное тело увенчивалось головой Бахрома – ухмыляющейся, держащей во рту сигару; выдыхающей облачка голубоватого дыма. Потом мне снилось, что полицейские при полном обмундировании вырывают из моих объятий Ширин. Заламывают ей руки и волокут ее, как преступницу. Я с воплем кидаюсь следом, но утыкаюсь в дверь с подвесным замком. Сверху доносится сатанинский раскатистый смех. Поднимаю голову и вижу: мою девочку увозит на ковре-самолете бородатый старикашка с арбузным брюшком, в чалме и в полосатом халате. Я сразу узнал похитителя. Жирный ишан!.. Треклятый жирный ишан!.. Он, как стервятник сладкое мясцо, уносит свежий цветок для пополнения своего гарема.

Я очнулся от шаркающего звука. Под черепной крышкой было все еще мутно. В комнате стояла предутренняя полумгла. Моя Ширин сидела на постели и пыталась прокашляться. Вместе с шарканьем из груди моей любимой исторгались сдавленные хрипы.

– Родная моя!.. – прошептал я, тоже садясь на колени – и кладя руки на худенькие плечики возлюбленной. – Что с тобой?..

– Точно огонь в груди… – не своим надтреснутым голосом отозвалась моя девочка. – Сильно жжет… И кашель… Я вчера ноги промочила: продырявилась подошва ботинка… Не знаю, как ф теперь, такая больная, буду искать работу.

Ширин склонила голову мне на плечо и тихонько заплакала. Передо мной снова была пугливая большеглазая кроткая серна, а не ледяная принцесса, как за вчерашним недолгим ужином. Но какой ценой далось это обратное перевоплощение!.. Моей милой пришлось заболеть, чтобы отлепить от лица маску деланого равнодушия.

Я нежно обнял любимую девушку. Запустив пальцы в ее волосы, поиграл с густыми темными прядями. Потом поцеловал Ширин в переносицу, шею, щеки и грудь. Моя звездочка, чуть отодвинувшись от меня, опять закашлялась. Острая бритва чертила кровавые линии по моему сердцу. Но я не подавал виду, что мне больно – боясь еще сильнее расстроить милую. Когда ее кашель временно прекратился, я бережно, как стеклянную статуэтку, уложил мою девочку на простыню, которую успел поправить. Укрыл свою красавицу мягким одеялом и в самое ушко сказал:

– Постараемся поспать. Пока спишь, организм будет бороться с болезнью. Пусть тебе приснится что-нибудь доброе. Я тебя люблю.

Через какое-то время Ширин забылась тревожным сном. Она то вздрагивала, то вздыхала, то шарила рукой по одеялу. Я смотрел на любимую – а сам не мог заснуть. Безрадостные мысли пуще прежнего буравили мозг. Я чувствовал себя птицей с перебитым крылом. Моя женская половинка, моя нежная тюрчанка – больна!.. И неизвестно, на сколько затянется болезнь. Хоть бы моя девочка встала на ноги за несколько дней. Но когда я прикасался к ее раскаленному лбу в утешительный диагноз не очень-то верилось. Что если хворь продлится не одну неделю?.. О поисках работы тогда придется забыть. А часики тикают, отсчитывая не только минуты, но и дни. Все ближе срок истечения визы. Сумеет ли Ширин в последний момент трудоустроиться?.. Провернуть такой трюк – посложнее, чем фокуснику подбросить в воздух чашечку с кофе и тут же поймать, не дав расплескаться и малой толике ароматного напитка.

А если расплескать – будет беда. Конец света для нас двоих. Моя милая станет нелегалкой – дичью, за которой охотятся бравые полисмены. Конечно: им проще защелкнуть наручники на запястьях у бедной девочки, чем отправить на нары хлебать баланду со сверчками такого вора, как Бахром. Мне страшно было и вообразить, что Ширин депортируют. В пропыленном, прокуренном, битком набитым людьми вагоне она поедет на родину. А когда приедет – западно-туркестанские полицаи, которые ничем не лучше наших, передадут мою бедную красавицу алчным родителям и одуревшему от неутоленной похоти бородатому мерзавцу-ишану. Вместо приветствия потный вонючий старик хлопнет мою любимую пониже спины… Б-р-р!.. Меня передернуло, будто я проглотил медузу.

Мою милую запрут в душном гареме. А я останусь в немытой похабной Расее. Подбирать осколки собственного разбитого сердца. Я снова буду никому не нужный никчемный одинокий инвалид, горстями глотающий нейролептики и антидепрессанты. Но пока старость не согнет меня в коромысло, а мозги не разжижатся от маразма, я буду вспоминать прекрасную девушку-тюрчанку, которая, как вспышка кометы, ненадолго наполнила ярким светом мою серенькую жизнь.

О, господи, господи!.. За что на нашу с Ширин долю столько испытаний?.. Мы должны пройти железные горнила и клокочущие котлы, чтобы доказать, как сильна наша любовь?.. Мы точно петляем по усеянной колючками узкой тропинке, а ангелы с небес мечут в нас камни. Почему?.. Почему?.. Ведь мы только хотим быть в месте, а большего нам не надо.

Я закрыл глаза, и мне послышалось, будто мне отвечает сам Саваоф. Воображение нарисовало сидящего на облаке седобородого лохматого сухопарого старикашку со светящимся нимбом над головой. Толстые, точь-в-точь верблюжьи, губы зашевелились: «Ты еще смеешь роптать, жалкий раб?.. У тебя чрезмерные аппетиты, как у побиваемого камнями сатаны. Ты сорвал запретную розу – отхватил себе сказочную восточную красавицу вроде той, о какой огнем вздыхали и лили кровавые слезы поэты, такие как Хафиз и Сааади. Ты забыл, что ты – недостойный червь. Попытался встать вровень с царями земными. Или тебе не ясно, балда?.. Жгучих красоток, подобных Ширин, должны катать на яхтах и лимузинах уставшие от скучной жизни с законной женой сиятельные олигархи. Вместо того, чтобы есть пустую картошку да макароны на твою скудную пенсию, твоя девочка гребла бы деньги лопатой и носила бы красивые платьица до колен, зарабатывая своими пленительными формами и смазливым личиком».

Немой от ужаса, с туго натянутыми нервами, я впитывал ушами речь божества. Рокочущий голос казался мне странно знакомым. А Саваоф не собирался меня щадить. Она обрушивал на меня слова, как глыбы: «Да кто ты вообще такой?.. Чертов неудачник. Ходячее горе своих покойных родителей. Ты даже в институте не удержался. Так что я отвел тебе подходящую нишу – нишу инвалида, которого кормит сердобольное государство. Жить бы тебе тихо, как комнатному растению. А там, глядишь, какая-нибудь ласковая и состоятельная женщина, лет на двенадцать тебя старше, взяла бы тебя в любовники… Но ты пошел против божественного замысла: втрескался в красавицу Ширин. Вы не созданы мною друг для друга. Пока вы этого не уразумеете, тернии будут вонзаться вам в пятки, а жизнь – преподносить только неприятные сюрпризы. Вдвоем – вы способны только мучить друг друга. Вы раздули костер вашей любви в настоящий пожар. Но в этом бушующем пламени вы и сгорите – как пара соломенных кукол».

Я наконец узнал голос липового «бога». Это был чуть измененный – и усиленный, как динамиком – голос медицинского психолога. Того самого иезуита, из-за которого меня не допустили до комиссии по пересмотру вопроса о моей инвалидности. Под маской всесильного, но не всеблагого, «господа» скрывался бюрократ от здравоохранения. Что ж, роль взбалмошного божка была негодяю к лицу. Ведь треклятый иезуит тоже играет с человеческими судьбами. Как поиграл он с моей судьбой, не выписав справку, которая открыла бы мне путь к комиссии.

Я весь затрясся – на сей раз от гнева. Мне захотелось вывести на чистую воду самозваного Саваофа. Опровергнуть каждое его ядовитое слово. Моя девочка – не какая-нибудь там элитная надушенная «индивидуалка» с силиконовыми губами и сиськами, чтобы ублажать богатых дядек. А я, хоть и недееспособный инвалид, имею право на счастье. Люди вольны сами выбирать, с кем быть и кого любить, а не прыгать марионетками, которых дергает за ниточки желающий позабавиться трансцедентальный демиург.

Но все, что я смог прохрипеть – было:

– Я люблю Ширин!.. Мы любим друг друга!..

Я проснулся от собственного крика. Рядом со мной, в тяжелом сне, металась по постели моя милая. Я обнял любимую девочку и поцеловал в шею. Моя звездочка будто успокоилась. Не открывая глаз, повернулась на бок, подложила под голову руку и ровно и тихо засопела. Казалось: так мурчит котенок.

На меня вдруг снизошло просветление.

Пусть у нас нету щита против ударов злого рока. Пусть доктора не признают меня дееспособным. И пусть мы клюнули на наживку мошенника Бахрома. Даже если виза Ширин будет просрочена – все равно это не станет победой проклятых обстоятельств. У нас, в любом случае, остается запасной выход. Тот самый, который указала моя умная девочка. Мы просто примем по большой пачке снотворного, чтобы сомкнуть веки навсегда.

В жизни все творится не по нашим желаниям. Но уж смерть мы выберем сами. И никакой гребаный Саваоф не властен отменит наше решение. Мы обманем всех наших обидчиков, как взмахом меча разрубив тугой гордиев узел накопившихся проблем. Обретем сладостный, вечный, нерушимый покой. Тела останутся холодеть ненужными отброшенными оболочками. А души, расщепленные на атомы, рассеются по мировому пространству. Мертвым – нам не будут страшны ни миграционная полиция, ни участковый психиатр.

Удивительным образом, мысли о самоубийстве очистили мне сердце от горечи и тоски. Я почувствовал, как слабеет напряжение в нервах. Положив руку на Ширин и поудобнее устроившись в постели, я погрузился в приятный сон, не разбавленный никакими кошмарами. Когда моя девочка заходилась кашлем, я на несколько секунд открывал глаза, крепче прижимал к себе возлюбленную и опять засыпал.

Спали мы долго. Когда пробудились – за окном стоял бело-серый зимний день. Свесив руку с кровати, я нашарил оставленный на полу мобильник. Часы на дисплее показывали четырнадцать ноль-ноль. Я лег на спину и уставил глаза в потолок. Морально я не был готов покидать постель. Эйфории от мыслей о суициде – как не бывало. Валуном меня придавливала запредельная усталость. Будто всю ночь не спал, а разгружал вагоны. В трещащей по швам голове плыли думки о наших нерешенных проблемах. Об ограбившем нас Бахроме и не допустившим меня до комиссии языкастом психологе.

Вспомнил я и о нашей бесполезной поездке на Лиственную улицу. О том, как Ширин стояла коленями на мокром грязном асфальте и тонула в горючих слезах. Наконец, о том, что моей любимой серьезно нездоровится. Перебрав все это, как бисеринки, я почувствовал, что у меня вообще нет ни капли желания вылезать из-под одеяла и начинать (да еще с сильным запозданием) новый день. Я подумал: мы с милой похожи на пару мышат, упавших в молоко. Изо всех сил барахтаемся, дергаем маленькими белыми лапками, лишь бы не сгинуть на дне кувшина. У нас не жизнь, а сплошная борьба за существование.

Все же я наскреб в себе достаточно воли, чтобы лежачее положение переменить на сидячее. Ширин проснулась и подняла голову. Волосы у моей девочки были в полном беспорядке. Черты лица заострились. Под красными, воспаленными, тусклыми глазами – мешки.

– Ну как ты?.. – слабым голосом поинтересовалась у меня любимая. И тут же ее сотряс приступ резкого кашля. Она прижала обе руки к груди, в которой, видимо, жгло. Я потрогал лоб милой: он горел огнем.

Прокашлявшись, моя звездочка бессильно уронила голову на подушку. Прошептала:

– Все тело ломит. И трудно дышать…

Я мысленно обругал себя матом – за то, что не хотел отрываться от постели. Если я поддамся лени – кто позаботится о Ширин?.. Я должен зарубить себе на носу: как бы мне ни было бы плохо, моей девочке приходится в тысячу раз хуже. Я обеспеченный жильем «туземец», гражданин, а она – мигрантка. Я голубоглазый славянин с копной пшеничных желтых волос, а любимая – восточной внешности, смугляночка, из-за чего на мою луну косятся полицейские и обыватели. И наконец, вишенкой на торте: моя милая заболела, а я относительно здоров.

Я осторожно поцеловал Ширин сначала в левый, а потом – в правый глаз. Как бы наложил печати, которые сдержат слезы моей девочки. Сказал:

– Тебе лучше оставаться в постели. Попробуй еще поспать. Ты молодая, крепкая. Очень скоро ты победишь болезнь.

«Крепкая» – это было, конечно, только красное словцо, призванное взбодрить мою милую. На самом деле возлюбленная представлялась мне хрупким нежным цветком, роняющим лепестки даже под легким ветерком.

Я сходил на кухню, налил горячего лимонного чаю для своей девочки. Ширин с благодарностью приняла из моих рук теплую кружку с ароматным напитком. Выпив треть кружки, глубоко вздохнула, несколько раз кашлянула и плотнее завернулась в одеяло. Кажется, решила последовать моему совету и попытаться заснуть.