Под ласковым солнцем: Ave commune!

«Отнимает жизнь…» – задумался юноша, помятую о том, что люди, одержимые идеей всё перераспределить наиболее справедливым образом сами себе больше не принадлежат. В них всем правит дух злобы, разжигаемый Партией и всё их существование в руках иерархов, которые крутят людьми и вертят как игрушками, вплоть до того, что могут направить их волю как оружие, а человек, как и общество, ставший орудием, не может называться хотя бы отчасти свободным.

Ветер сталь сильнее, резко дунув Давиану прямо в лицо и охладив кожу ещё сильнее и ввергая в объятия смертельного хлада. Юноше пришлось остановиться, и выдохнуть. Усталость и боль проникли в каждую мышцу, лёгкие горят подобно факелам, сердце бьётся словно барабан, сбивчивое дыхание отзывается болью в груди.

«Сколько… сколько ещё бежать? Минутка… хотя бы на минутку прилечь отдохнуть… нельзя! Постоять… потом идти!»

Пока Давиан стоит на месте, ему на ум приходит понимание ещё одного аспекта из девятигранного мира Директории Коммун, выраженный в одном из положений, явившихся из положений протосоциализма:

«я прихожу к безусловному выводу, что мы должны именно теперь дать самое решительное и беспощадное сражение черносотенному духовенству и подавить его сопротивление (https://citaty.info/topic/soprotivlenie) с такой жестокостью, чтобы они не забыли этого в течение (https://citaty.info/topic/techenie) нескольких десятилетий… Чем большее число представителей реакционного духовенства и реакционной буржуазии удастся нам по этому поводу расстрелять, тем лучше». (Ленин)

Чистая ярость и жестокость, лишённая подогрева в виде зависти или иного мотиватора, стала бичом народа Директории. Люди не могут свободно мыслить, не способны помышлять без думы о вечном воздаянии тем, кто не разделяет их идеологию, ибо их сознание наполнено стремлением карать любого, кто не исповедует пути коммунизма.

«Ненависть… чистая и неописуемая», – подумал Давиан, вспоминая о людях, которые построили мир абсолютного равенства.

Их умы наполнены злобой и жестокостью, а в мыслях всегда есть мотив кары, ибо народ Директории подобен ястребу, который летает над вольнодумцами и в любой момент готов спикировать и порвать в клочья бедняг. И это тоже приводит к несвободе, подчинению господину, чья суть – дух жестокосердия, ибо люди лишены свободного взгляда на мир, каждый партиец анализу – свой или чужой, каждое его словол может стать предлогом для выплескивания «праведной» ненависти.

Такой народ благо для Партии, ибо она – априори «своя», а значит, её нужно слушать и для неё, во имя её посвящать приступы гнева и исполнять её повеления касательно уничтожения «чужеродных и антинародных» элементов.

«И… чем себя оградить от… этого?» – возник вопрос внутри юноши и ответ пришёл словами, явившимся из памяти с одного из уроков, данных монахами, ещё в Схоле – «очистим себя милосердием, отрем сим прекрасным злаком нечистоты и скверны душевные, и убелимся, одни, как волна, другие, как снег, по мере благосердия нашего» 15].

И действительно, только милосердием можно разрушить диктат яростной страсти, только любовью к человеку, может разрушить порочную власть Великой Коммунистической Партии над народом Директории. Будет ли милосердный исполнять постулат – гневаться и преследовать предателя коммунизма? Станет ли человек, преисполненный человеколюбием, слушать партию и безумный народ, который в один ревущий голос провозглашают – «уничтожь антикоммуниста и всякого антинародника». Если бы люди Директории смотрели на тех, кто не преследует цели коммунизма, без гнева, то и Партия не усеяла бы в своей власти, ибо в ней надобности не стало бы, однако, сохранилась бы тогда страна? Конечно, нет, подобно тому как будет разрушена идейная тюрьма, если её заключённые перестанут исполнять начертанное требованием режима, искоренят из себя пленяющие страсти, суть которых оковы и решётки.

Давиан выпрямляется. Его одолевает желание лечь и отдохнуть, но этого делать нельзя. Он с болью в спине и ногах продолжает медленный бег, прорывая море снега, рвясь сквозь метель и идти неустанно.

Впереди, в нескольких сотнях метрах полыхают останки самолёта, догорают его металлический остов, пожираемый огнём и дарующий тепло, какое сейчас нужно Давиану, чтобы выжить.

По колено в снегу, который постоянно липнет к одежде, ощущая болезненную слабость, юноша пробирается, тихо приговариваю:

– Боже, помоги.

Ересь. Ложное учение с самого начала окружала Давиана, и он это понял только в тот момент, когда его друга обращали в равенство. И именно обман, ловко прикрытый первоначальной радостью и взращиванием гордыни, стала шестым кругом, через который парень прошёл в этом мире победившей власти народа.

Нормально, когда человек помогает человеку, независимо от идей и воззрений. Коммунизм, очищенный от моральной шелухи, учит людей, что нужно нести смерть всем не исповедующим эту идею, ибо они враги народа.

Всякая ересь стремится убить нормальное человеческое существование и подменить его навязчивой и порой даже безумной идеей. Коммунизм это воплощает в себе в полной мере, явившись апофеозом в Директории Коммун.

Полуправды и ложь коммунизма суть ересь, ложное учение для человека, которое только и умеет, что говорить слогами измышления и обмана, однако ради чего безумным гением был насаждён рассадник идеологического терновника?

Давиан помнит, как духовенство Империал Экклесиас говорило, что ересь этой идеи может отвратить человека от Источника Жизни, что пути коммунизма обещают человеку построить рай без Бога, где лавным божеством станет общество, народ.

Насилие и кровожадность, народное разбойничество, облечённую в форму социальной правильности, сменили думы парня, давая ему вспомнить аспекты и сущность следующего сектора тюрьмы, который раскрыт в словах, который множество и множество раз были сказаны людям иерархами Директории:

«…провести беспощадный массовый террор против кулаков, попов и белогвардейцев; сомнительных запереть в концентрационный лагерь вне города[16]».

Давиан вспоминает, сколько крови пролито ради народных прихотей. Казни и пытки стали обычным делом, массовые убийства «идейных отступников» это не просто средство к поддержанию жизнеспособности страны, но её сущность, а один из естественных элементов,

Но может ли такая страна существовать иначе? Парень чувствует, что нет, ибо как если не казнями, не показательными поддерживать порядок в Директории, только вот целый кусок земли превращается в темницу. Насилие над людьми, уничтожение всех, кто не говорит, что нет света кроме коммунистической правды, передача мятежников различному насилию – всё это норма для Директории Коммун, ибо этого требует развращённый народ, подогреваемый Партией.

«Мы должны уважать свободу другого человека. То, что делается по принуждению, не пребудет ни во времени, ни в вечности [17]». – вспомнились слова Давиану, которые могут стать достойным противовесом для идеологического сумбура страны победившего коммунизма, но люд там бродит во тьме и света желать не имеет.

Ложь и полуправда стали восьмым кругом для Директории Коммун, который нашёл своё отражение в Слове Восточных Протокоммунистических Мудрецов, глава шестнадцатая, наставление третье:

«Как только человечество уничтожит капитализм, оно вступит в эпоху вечного мира, и тогда войны ему уже не будут нужны [18]».

Ложь, ибо коммунистический режим продолжает праведную войну, только внутри страны и Давиан много раз видел этому подтверждение. Народ воюет против отступников мысли, Партия вечно рыщет и организует фронты битв против оппозиции. Полем боя стали города и заводы, генералы – партийные иерархи, а армия – зачарованный сумасшествием народ, преисполненный стремлением вырваться из рабочих окопов и погубить мыслепреступника[19].

Но вся ли эта фальшь лже-учения, которое отравляет разум нескольких сотен миллионов человек?

Юноше обещали освобождение, но дали тюрьму, притом говоря, что свобода это уничтожение государства и моральных оков, однако это привело к пленению человека обществом, Партией и безнравственностью.

Давиану обещали, что новый дом для него станет местом обетования и радости, что тут его ждёт признание, однако первые чувства счастья были отражённым светом эгоизма. Насыщение и удовлетворение потребностей превратилось в животное потакание низменным потребностям. Партия говорила – «в нашем новом мире всё решает народ, всё делается с его санкции, только по воле злого умысла, общество стало тираном». Вроде бы и правдивы те слова, сказанные Партией, но одновременно пылают обманом.

«Но кто, если не сын зари и его последователи говорят языками полуправды, лжи и неправды? Кто если не они ловят людей на крючок фальши, рисуя перед ним сказочные дали и изумительные пейзажи, а по итогу оставляя черепки» – подумал Давиан, продолжая медленно бежать.

Не ложь, но полуправда стала орудием коммунистического режима Директории Коммун – она позволяет партийцам обещать многое, зная, что «власть душ» это не выполнит, она даёт возможность Партии разукрашивать реальность в краски искажения действительности, выдавая факты за желаемое.

«И в чём же правда?» В чём тогда смысл существования? В чём правда и истина» – спросил у себя Давиан, пытаясь найти правду, которая растворила весь каскад лжи, марево которого ощутимо в любом граде Директории.

В ответ приходит лишь одна фраза, которую он слышал на одном из выступлений в Рейхе – «и откроется на Страшном Суде, что единственным смыслом жизни на земле была любовь!»[20]

Ещё немного до спасительного огня. Давиан приостановился и взглянул вперёд – всё перед взглядом размыто и пляшет, огонь впереди стал танцующими оранжевыми и жёлтыми мазками по тёмному полотну чёрной ночи. Практически всё онемело, обморозилось жутким хладом, который витиеватой змеёй проник через одежду и обвил кожный покров, но нужно идти вперёд и Давиан делает шаг вперёд, превозмогая усталость и боль.

Давиан вспоминает, как прошёл последний круг, не только видев его свидетельства, но и став повинным в преступлениях, которые им предусмотрены.

– Габриэль… Алехандро… Пауль…

Столько раз Давиан об этом думал и корил себя, но ради идеологии он предал своих друзей, отступившись от них. Он, насыщенный гордыней, ведомый посулами ложных идей, отступился от друзей в Рейхе, решив, что встреча со своей мечтой будет намного лучше, чем

Второй раз коммунизм, помыкая низменными страстями Давиана – гордыней и самодовольством, заставил его не увидеть страданий Пауля, оставить его один на один с внутренним психо-эмоциональным шквалом, который парень попросту не удержал в себе.

Но только ли Давиан предавал? Сколько раз он собственными глазами видел, как люди шли на предательство и отречение от своих партийцев, чтобы слыть хорошими коммунистами, столько раз разворачивались сцены отречения людей от одного человека, лишь бы придерживаться такого высокого звания, как коммунист.

Давиан всё перебрал в своём сознании, пока бежал к источнику огня, всё что можно обдумал о той стране, которая была построена Великой Коммунистической Партией. Похоть, растление, тотальное подчинение народу во всех гранях жизни, контроль Партии, жестокие показательные расправы, воспитание коллективной ненависти, ересь в учении и подмена идеологией самого главного. Что это если не тюрьма?

«Директория Коммун – одна огромнейшая колония, где заключённые сами готовы рвать на части друг друга и раболепствуют перед иерархами Партии. Нет смысла перед ней преклоняться, если ты в её составе изначально, но вот иерархи – они и надзиратели и авторитеты, которые направляют порабощённую людскую волю подобно мечу. Только это способен построить коммунизм и ничего больше. Только тюрьму», – подумал юноша, практически добежав.

Перед ним всё заволокла темень, глаза видят лишь размытые остова самолёта и яркий огонь, прорезающийся сквозь мрак подобно яркому лучу, и ударило тепло, приятное и обволакивающее, щекочущее тепло, идущее от пламени. Ноги Давиана подкосились самовольно, в них пропала всякая сила и последнее, что услышал Давиан, прежде чем потерять сознание, были громкие слова, выкрикнутые на новоимперском:

– Брат Марко! У нас тут живой!

Эпилог

Пятое января. Северная Америка.

Несколько удивлённых взглядов уставалось прямиком на парнишку, который одет весьма скудно и невзрачно – чёрная тканевая кофта с алыми окантовками вокруг воротника, такого же цвета джинсы и простые ботинки.

– Что это с ним? – спросил рослый светловолосый юноша с грубыми чертами лица, смотрящий на друга взглядом серо-зелёных глаз, облачённый в длинное светло-серое пальто, брюки чёрного цвета и утеплённые туфли. – Чай совсем изменился.

– Да ты же понимаешь, откуда он пришёл, – ответила черноволосая смуглая девушка, на которой поясом затянуто чёрное тканевое пальто. – Габриэль, он сам хотел туда, вот и получил…