Позже

– Да, как призраки в фильмах.

– Нет. Она была плотной, как живой человек, хотя по-прежнему в ночной рубашке. Я удивился, что ее еще видно, ведь она умерла уже три дня назад. Обычно они так долго не держатся.

– Они исчезают? Просто исчезают? – Мама хмурилась, словно пытаясь уложить все в голове. Было видно, что ей неприятен этот разговор, но я был рад, что она все-таки заговорила. Мне стало легче.

– Да.

– Что она делала, Джейми?

– Просто сидела. Пару раз взглянула на свой гроб, но почти все время смотрела только на него.

– На мистера Беркетта. Марти.

– Да. Один раз она что-то сказала, но я не услышал. Когда они умирают, совсем скоро их голоса затихают, как бывает, когда приглушаешь радио в машине. Их еще видно, но уже не слышно.

– А потом они исчезают.

– Да. – У меня в горле встал ком, и я быстро допил свой «Кул-эйд», чтобы избавиться от него. – Исчезают.

– Помоги мне убрать со стола, – сказала мама. – А потом, если хочешь, посмотрим серию «Торчвуда».

– Давай! Будет круто!

На самом деле мне не особенно нравился «Торчвуд», но лечь спать на час позже обычного времени – вот это действительно было круто.

– Договорились. Но только сегодня, в виде исключения. И сначала мне надо сказать тебе одну вещь. Это очень серьезно, поэтому слушай внимательно. Очень-очень внимательно.

– Хорошо.

Мама опустилась на одно колено, так, что наши лица оказались примерно вровень, и взяла меня за плечи. Ласково, но твердо.

– Никогда никому не рассказывай, что видишь мертвых, Джеймс. Никогда.

– Все равно мне никто не поверит. Ты сама тоже не верила.

– Чему-то я верила. После того случая в Центральном парке. Ты помнишь? – Она сдула с глаз челку. – Конечно, помнишь. Как такое забудешь?

– Я помню.

Хотя лучше бы мне такого не помнить.

Мама по-прежнему стояла на одном колене, глядя мне прямо в глаза.

– Так вот, это хорошо, что никто не поверит. Но может так получиться, что когда-нибудь кто-то поверит. Пойдут нехорошие разговоры, и это может быть очень опасно.

– Почему?

– Есть старая пословица, что мертвецы молчат, Джейми. Но они разговаривают с тобой, да? Мертвые разговаривают с тобой. Ты говорил, что, когда задаешь им вопросы, они всегда отвечают правду. Как будто смерть – это доза пентотала натрия.

Я не знал, что такое пентотал натрия, и, наверное, это было понятно по моему лицу, потому что мама сказала, что это не важно, главное помнить, что миссис Беркетт честно ответила мне, когда я спросил, где ее кольца.

– Ну, да. И чего? – недоумевал я.

Мне нравилось, что мамины руки лежали у меня на плечах, но не нравился ее пристальный взгляд.

– Это ценные кольца, особенно помолвочное с бриллиантом. Когда люди умирают, они уносят в могилу свои секреты, и всегда есть кто-то, кто желает знать эти секреты, Джейми. Мне не хочется тебя пугать, но иногда страх – единственный способ усвоить урок.

Как тот дяденька в Центральном парке был уроком, что надо всегда быть внимательным на дороге и не садиться на велосипед без шлема, подумал я… но не произнес вслух.

– Я никому ничего не скажу.

– Только мне. Если тебе будет нужно кому-то сказать.

– Хорошо.

– Значит, договорились.

Мама поднялась на ноги, и мы пошли в гостиную смотреть телевизор. Потом я почистил зубы, пописал на ночь и вымыл руки. Когда я лег в постель, мама поцеловала меня и сказала, как говорила всегда:

– Добрых снов, спокойной ночи, пусть приснится, что захочешь.

Обычно после этого прощания мы с ней больше не виделись до утра. Я услышал тихий звон стекла. Это мама налила себе второй (или третий) бокал вина, потом тихонько включила джаз и уселась читать рукопись. Но, наверное, у всех мам есть какое-то шестое чувство, потому что в ту ночь она снова пришла ко мне в комнату и присела на краешек кровати. Или, может быть, она услышала, как я реву, хотя я старался плакать потише. Потому что, как, опять же, всегда говорила мама, лучше быть тем, кто решает проблемы, а не тем, кто их создает.

– Что с тобой, Джейми? – спросила она и погладила меня по голове. – Ты огорчился из-за похорон? Или из-за того, что там была миссис Беркетт?

– Что со мной будет, если ты умрешь, мам? Меня отправят в сиротский приют? Потому что я точно не буду жить с дядей Гарри.

– Конечно, нет, – сказала мама, продолжая гладить меня по голове. – И мы даже не будем говорить о таких глупостях, Джейми, потому что я не умру еще очень и очень долго. Мне тридцать пять лет, и у меня впереди еще целых полжизни.

– А если ты заболеешь, как дядя Гарри, и тебе тоже придется жить в том санатории? – Слезы текли у меня по щекам в три ручья. От того, что мама сидела рядом и гладила меня по голове, мне стало легче, но я почему-то расплакался еще сильнее. – Там так жутко пахнет. Там пахнет мочой!

– Шансы, что это произойдет, настолько ничтожны, что если поставить их рядом с самым крошечным муравьем, муравей будет казаться Годзиллой, – сказала она. Меня рассмешили ее слова, и я даже смог улыбнуться. Теперь я старше и понимаю, что мама либо врала, либо сама ничего толком не знала, но, слава богу, ген, вызывающий раннее начало Альцгеймера – как это произошло с дядей Гарри, – не проявился у мамы.

– Я не умру, ты не умрешь, и вполне может статься, что твоя необычная способность исчезнет с возрастом. Ну, что… у нас все хорошо?

– Да, у нас все хорошо.

– И никаких больше слез, Джейми. А сейчас добрых снов…

– Спокойной ночи, пусть приснится, что захочешь, – закончил я.

– Да-да-да. – Мама поцеловала меня в лоб и ушла. Оставив дверь в мою комнату приоткрытой, как оставляла всегда.

Я не хотел говорить маме, что плачу не из-за похорон и не из-за миссис Беркетт, потому что она была вовсе не страшной. Большинство мертвых совсем не страшные. Хотя тот дяденька с велосипедом в Центральном парке напугал меня до чертиков. Он был кошмарным.

5

Мы ехали по Восемьдесят шестой улице, мама везла меня в Уэйв-Хилл в Бронксе, на день рождения к девочке из моей детсадовской группы. Намечался грандиозный праздник в парке. («К вопросу об избалованных детях», – сказала мама.) Я держал на коленях подарок для Лили. Свернув за угол, мы увидели чуть дальше по улице, прямо на проезжей части, небольшую толпу. Наверное, там случилась авария. Наполовину на дороге, наполовину на тротуаре лежал человек, а рядом валялся искореженный велосипед. Кто-то накрыл лежащего курткой, но накрыл только сверху, с головы до пояса, а ниже были видны черные велосипедные шорты с красными полосками по бокам, наколенники и кроссовки, залитые кровью. Кровь была и на носках, и на ногах. Мы услышали рев приближающихся сирен.