Сияние

Глава 5

Телефонная будка

Джек припарковал «фольксваген» напротив аптеки в торговом центре «Тейбл меса» и выключил зажигание. Снова задумался, не пора ли раскошелиться и заменить бензонасос, но в который раз убедил себя, что не может пойти на такой расход. Если маленькая машинка дотянет до ноября, ее так или иначе придется со всеми почестями отправить на покой. К ноябрю снег в горах ляжет выше крыши «жука»… Быть может, даже выше трех «жуков», поставленных друг на друга.

– Я хочу, чтобы ты подождал меня в машине, док. Куплю тебе шоколадный батончик.

– А почему мне нельзя с тобой?

– Я должен позвонить по телефону. Дело очень личное.

– Вот почему ты не стал звонить из дома?

– В самую точку.

Уэнди настояла на домашнем телефоне, хотя с деньгами было туговато. Она напирала на то, что, имея маленького ребенка, особенно такого, как Дэнни, подверженного периодическим обморокам, им никак не обойтись без связи. И мало того, что Джеку пришлось наскрести более тридцати долларов на установку, он еще и внес девяносто баксов залога, а это действительно стало ударом по семейному бюджету. И ведь до сих пор телефон не понадобился им ни разу. Лишь дважды кто-то ошибся номером.

– Тогда купи мне «Бейби Рут», ладно?

– Хорошо. Только сиди смирно и не играй с рычагом коробки передач, договорились?

– Да. Я буду рассматривать карты.

Когда Джек вышел из машины, Дэнни открыл бардачок и достал пять помятых карт из тех, что бесплатно раздавали на автозаправочных станциях: Колорадо, Небраска, Юта, Вайоминг, Нью-Мексико. Ему нравились дорожные карты. Он любил водить пальцем вдоль обозначенных на них трасс. Лично для него пять новых карт стали самым приятным приобретением после их переезда на запад.

Джек зашел в аптеку, взял батончик для Дэнни, газету и октябрьский номер журнала «Райтерз дайджест». Протянул девушке за кассой пятерку и попросил дать сдачу двадцатипятицентовиками. Сжимая мелочь в кулаке, направился к будке телефона-автомата, стоявшей рядом с аппаратом для изготовления ключей, и зашел внутрь. Из будки, сквозь три стекла, он мог видеть сидевшего в «жуке» Дэнни. Голова мальчика склонилась к картам. Джека охватила волна почти безысходного чувства любви, от которой на его лице появилось каменно-мрачное выражение.

Вероятно, вполне можно было сделать этот обязательный благодарственный звонок Элу из дома; он уж точно не собирался говорить ничего такого, что покоробило бы Уэнди. Но вмешалась его гордость. В этот период жизни он был склонен всегда прислушиваться к голосу собственной гордости, потому что, кроме жены и сына, шестисот долларов на чековой книжке и помятого «фольксвагена» шестьдесят восьмого года выпуска, гордость принадлежала к числу того немногого, чего он еще не лишился. Если разобраться, только она принадлежала ему одному, и никому больше. Даже банковский счет он делил с женой. Всего лишь год назад он преподавал в одной из лучших школ во всей Новой Англии. У него были друзья – хотя их состав заметно поменялся с тех пор, как он «завязал», – остроумные люди, в основном такие же преподаватели, которых восхищали его нестандартная манера общения с классом и стремление стать настоящим писателем. Еще шесть месяцев назад дела шли очень хорошо. Внезапно у них появилось достаточно денег, чтобы начать понемногу откладывать впрок и завести сберегательный счет. Когда он выпивал, денег вечно не хватало, пусть в барах за него частенько расплачивался Эл Шокли. А теперь они с Уэнди даже начали робко обсуждать возможность подыскать себе жилье попросторнее и внести примерно через год первый взнос. Пусть это будет старый фермерский дом, на ремонт которого потребуется шесть или семь лет. Разве это проблема? Они еще так молоды, черт возьми! У них полно времени.

А потом он потерял контроль над собой.

С Джорджем Хэтфилдом.

И запах надежды сменился запахом старой кожи в кабинете Кроммерта, где все напоминало сцену из его собственной пьесы: старые портреты прежних директоров Стовингтонской школы на стенах, гравюры, изображавшие школьное здание, каким оно было в 1879 году сразу после открытия и в 1895-м, когда дотация от Вандербильта позволила построить спортивный зал, до сих пор стоявший на западной стороне футбольного поля, приземистый, огромный и весь увитый плющом. Такой же сухой апрельский плющ потрескивал за узким окном Кроммерта, а в батареях отопления слышалось журчание горячей воды, навевавшее сон. Но это была не декорация и не спектакль. Это происходило в действительности. В его жизни. И как он только ухитрился так непростительно ее испохабить?

– Ситуация крайне серьезная, Джек. Ужасающе серьезная. Совет поручил мне довести до вас свое решение.

Совет попечителей хотел, чтобы Джек подал заявление по собственному желанию, и Джеку оставалось только согласиться. А ведь дотяни он до июня, с ним подписали бы бессрочный контракт.

То, что последовало за беседой с Кроммертом, стало самой черной, самой жуткой ночью в его жизни. Никогда прежде им не владело такое невероятное желание, такая насущная необходимость напиться. У него тряслись руки. Он опрокидывал все вокруг себя. Ему хотелось выместить гнев на Уэнди и Дэнни. Его охватило бешенство, как сорвавшегося с поводка злобного пса. И он поспешил сбежать из дома в страхе, что поднимет на них руку. Кончилось тем, что он долго околачивался перед входом в бар, и единственным, что помешало ему перешагнуть порог питейного заведения, стало отчетливое понимание, что в таком случае Уэнди решится уйти и заберет Дэнни. А их уход будет для него смертным приговором.

Вот почему он не вошел в бар, за витриной которого темные тени наслаждались сладким вкусом забвения, а направился домой к Элу Шокли. Решение совета было принято шестью голосами против одного. И этим одним был Эл.

Сейчас он набрал номер телефонного оператора, и молодой женский голос сообщил, что за один доллар восемьдесят пять центов ему будет предоставлена возможность поговорить ровно три минуты с Элом, находившимся в двух тысячах миль от Джека. Время – штука относительная, детка, подумал он, скармливая в прорезь автомата один за другим восемь четвертаков. В трубке слышались смутные электронные хрипы и писки, пока сигнал прокладывал себе путь на восток.

Отцом Эла был Артур Лонглей Шокли, сталелитейный магнат. В наследство своему единственному сыну Альберту он оставил немалое состояние, крупный портфель инвестиций, а также руководящие должности и кресла в разного рода советах директоров. В том числе в совете попечителей Стовингтонской средней школы, которой старик особенно любил делать благотворительные пожертвования. И Артур, и Альберт Шокли были ее выпускниками, а Эл к тому же жил в Барре, то есть достаточно близко, чтобы ему не составляло труда принимать в делах школы живейшее участие. Несколько лет Эл даже на общественных началах тренировал теннисную команду Стовингтона.

Джек и Эл подружились совершенно естественно и далеко не случайно: на многочисленных школьных и преподавательских праздниках они всегда оказывались самыми пьяными. Шокли уже разъехался с женой, да и семейная жизнь Джека медленно катилась под откос, хотя он все еще любил Уэнди и вполне искренне (причем неоднократно) клялся, что изменится ради нее и малыша Дэнни.

Но вдвоем с Элом они по-прежнему частенько продолжали веселье после окончания вечеринок, перебираясь из бара в бар, пока не закрывался последний, а потом заезжали еще в какой-нибудь круглосуточный магазин, где брали ящик пива, которое выпивали прямо в машине, завернув в первый попавшийся темный проулок. Когда Джек нетвердой походкой входил в их арендованный дом, небо уже начинало заливаться предрассветной синевой. Уэнди и сын спали внизу на диване, причем Дэнни всегда лежал у спинки, подсунув маленький кулачок под подбородок матери. Он смотрел на них, и волна презрения к самому себе наполняла его горечью, какой он не испытывал от самой дикой смеси курева, пива и многочисленных мартини (или «марсиан», как любил говорить Эл). Именно в такие минуты он всерьез начинал подумывать о пистолете, веревке или опасной бритве.

Если загул случался среди недели, он успевал часа три поспать, а потом поднимался, одевался, принимал несколько таблеток экседрина и, все еще не вполне трезвый, отправлялся к девяти в школу, чтобы провести урок об американских поэтах. Доброе утро, детишки! Сегодня Красноглазое Чудо расскажет вам, как Лонгфелло потерял жену в огне большого пожара.

При этом он никогда не считал себя алкоголиком. В трубке начались длинные гудки. Плевать, что он часто пропускал занятия вообще или являлся на уроки небритым, покачиваясь от ночной пирушки с «марсианами». «Я – алкоголик? Да я могу остановиться в любой момент!» Ночи, которые они с Уэнди проводили в разных постелях? Ничего, как-нибудь образуется. Помятые бамперы? Ерунда, я вполне могу сесть за руль! Вот только он все чаще слышал, как жена тихо плачет в ванной. Стал ловить настороженные взгляды коллег на любом мероприятии, где присутствовал алкоголь, пусть даже легкое вино. Постепенно осознал, что о нем пошла известного рода молва. Что, сидя за пишущей машинкой дома, он больше не мог выдать ничего, кроме почти девственно чистых листов бумаги, которые летели в мусорную корзину. А ведь когда-то он был для Стовингтона подлинной находкой. Подающий надежды автор и, уж конечно, достаточно квалифицированный преподаватель, чтобы приобщать детей к таинствам литературного творчества. Он успел опубликовать две дюжины рассказов, работал над пьесой и уже чувствовал, как где-то в глубинах сознания начинает вызревать нечто похожее на большой роман. Но потом творческие идеи иссякли, а преподавание уже не казалось ненадежным способом заработать.

Все внезапно окончилось однажды ночью, менее чем через месяц после того, как Джек сломал руку своему сыну. Тот случай, как ему казалось, поставил жирный крест на его браке. Уэнди требовалось лишь собрать волю в кулак… Он догадывался, что если бы матушка Уэнди не была такой первостатейной стервой, жена села бы в автобус до Нью-Гэмпшира, как только Дэнни бы поправился. И все бы закончилось.

И вот вскоре после полуночи Джек и Эл ехали по федеральному шоссе номер 31 в сторону Барре. Эл сидел за рулем своего шикарного «ягуара», причем отчаянно лихачил, на поворотах бросал машину в занос, постоянно пересекая двойную разделительную полосу. Оба были в стельку пьяны: тем вечером «марсиане» высадились на Землю в больших количествах. В последний поворот перед мостом они вписались на скорости семьдесят миль в час, и на дороге вдруг возник подростковый велосипед, а потом раздался резкий протестующий визг и скрежет, когда при торможении резину начало буквально срывать с колес, но Джеку почему-то более всего запомнилось лицо Эла, сиявшее над рулем подобно полной бледной луне. Затем раздались звон и треск: успев сбросить скорость лишь до сорока, они врезались в велосипед, который взлетел, как изломанная раненая птица, ударив одним концом руля в лобовое стекло и перевернувшись в воздухе. Безопасное стекло перед выпученными глазами Джека покрылось сеткой трещин. Мгновением позже до них донесся последний громкий звук – это велосипед упал на асфальт позади машины. «Ягуар» чуть подбросило, когда он колесом переехал что-то лежавшее на дороге. Потом машину развернуло на сто восемьдесят градусов, потому что Эл все еще пытался выкручивать руль, а до Джека, словно издалека, донесся собственный загробный голос:

– Господи Иисусе, Эл! Мы сбили его. Я почувствовал это.

У него в ухе продолжали звучать долгие гудки. Ну же, Эл. Пожалуйста, не отключайся. Дай мне сразу покончить с этим.

Элу удалось полностью остановить автомобиль, колеса которого дымились, в каких-то трех футах от опоры моста. Две шины спустили полностью. Зигзагообразный тормозной след на асфальте тянулся футов на сто тридцать. Они несколько секунд смотрели друг на друга, а потом бросились назад, в холодную темноту.

Велосипед был изуродован до неузнаваемости. Одно колесо отсутствовало, и, оглянувшись через плечо, Эл заметил его валяющимся посреди шоссе, причем несколько спиц торчали вверх, как оборванные струны рояля.

– Думаю, через это колесо мы и переехали, старина Джеки, – не слишком уверенно сказал он.

– Тогда где же парень?

– А ты видел парня?

Джек нахмурился. Все произошло так быстро. Выезд из-за поворота. Велосипед, мелькнувший вдруг в свете фар. Громкий нечленораздельный крик Эла. А потом столкновение и долгое скольжение в заносе.

Они оттащили обломки велосипеда на обочину. Эл вернулся к «ягуару» и включил мигающий сигнал аварийной остановки. А затем они провели не менее двух часов, прочесывая местность по обе стороны шоссе с помощью яркого фонарика, работавшего от четырех батареек. Ничего. Несмотря на поздний час, несколько машин проехали мимо стоявшего поперек дороги «ягуара» и двух мужчин, рыскавших в темноте с дрожащим лучом фонаря. Но никто не остановился. Позже Джеку пришло в голову, что, должно быть, само Провидение снизошло до того, чтобы дать им последний в жизни шанс, и не позволило приехать полиции, удержав случайных свидетелей от попыток вызывать копов.

Только в четверть третьего они вернулись к «ягуару», совершенно протрезвевшие, но все еще трясущиеся от пережитого страха.

– Если на нем никто не ехал, то что он делал посреди дороги? – недоумевал Эл. – Он же не стоял на обочине, а торчал точно на треклятой разделительной линии!

В ответ Джек мог только недоуменно покачать головой.

– Вызываемый абонент не отвечает, – сообщил голос оператора. – Желаете продолжить вызов?

– Попытайтесь еще немного, если не трудно.

– Хорошо, сэр, – покорно отозвалась девушка.

Давай же, Эл!

Эл поднялся на мост и там поймал попутку до ближайшего телефона-автомата, откуда позвонил приятелю-холостяку и пообещал пятьдесят долларов, если тот достанет из гаража зимние колеса «ягуара» и привезет к мосту на шоссе 31 в районе Барре. Приятель прикатил через двадцать минут в джинсах и пижамной куртке. Огляделся.

– Задавили кого-нибудь? – деловито спросил он.

Эл уже поставил домкрат и поднимал заднюю часть своей машины, а Джек откручивал гайки.

– Хвала Всевышнему, обошлось, – ответил Эл.