Империя хлопка. Всемирная история

Способность торговцев и производителей проникать на эти рынки указывает на важность специфических и новаторских форм государства – государства, которое станет важнейшим ингредиентом в промышленном капитализме и в конечном итоге самыми причудливыми путями будет распространяться по всему миру. Все-таки экспорт хлопка расширялся благодаря прочности британских торговых сетей и институтов, в которые они были встроены – от сильного военного флота, создававшего и охранявшего доступ к рынкам, от коносаментов, делающих возможным перемещение капитала на большие расстояния. Государство было способно укреплять и охранять глобальные рынки, поддерживать порядок на его границах, регулировать производство, создавать и затем укреплять права частной собственности на землю, обеспечивать исполнение договоров на больших географических расстояниях, разрабатывать фискальные инструменты для налогоплательщиков и строить общественную, экономическую и правовую среду, которая делает возможной мобилизацию труда с помощью платы за наемный труд.

Как отметил один проницательный французский наблюдатель в начале XIX века, «Англия достигла высшей точки процветания благодаря тому, что веками следовала системе протекции и запретов»[163 - О королевском военном флоте см.: O’Brien and Engerman, “Exports and the Growth of the British Economy,” 189–90. Я согласен здесь с более новой литературой о «великом расхождении», которая акцентирует исключительную важность институтов. Это самым убедительным образом изложено в Daron Acemoglu and James A. Robinson, Why Nations Fail: The Origins ofPower, Prosperity, and Poverty (New York: Crown Business, 2012); Дарон Аджемоглу и Джеймс А. Робинсон, Почему одни страны богатые, а другие бедные. Происхождение власти, процветания и нищеты (Москва: АСТ, 2016); однако, по мнению Аджемоглу и Робинсона, эти институты оставались несколько аморфными, и их собственные истории (с их корнями в военном капитализме) остаются неопределенными. На важности институтов также настаивает Niall Ferguson, Civilization: The West and the Rest (London: Penguin, 2012) Ниал Фергюсон, Цивилизация. Чем Запад отличается от остального мира (Москва: АСТ, 2014).]. Действительно, революционные изменения в мире происходили не столько благодаря новым машинам, сколь бы впечатляющи и важны они ни были. Поистине эпическими изобретениями были экономические, общественные и политические институты, в которые эти машины были включены. Эти институты продолжали и дальше определять промышленный капитализм и все больше отдаляли его от его родителя, капитализма военного[164 - См. также увлекательное рассуждение Acemoglu et al., “The Rise of Europe.”].

Создание такого государства, лежащего в основе промышленного капитализма, происходило в сложном танце, где устанавливался баланс между различными интересами. Восходящая группа фабрикантов добивалась признания своих интересов, а политики и чиновники поняли, что их высокое положение в мире опиралось на быстрорастущие производственные возможности Великобритании. Фабриканты боролись против конкурировавших интересов, например, Ост-Индской компании, и конкурировавших элит, таких как аристократические землевладельцы. И поскольку торговцы и фабриканты аккумулировали значительные ресурсы, от которых стало зависеть государство, эти капиталисты смогли преобразовать свою растущую важность в экономике страны в политическое влияние[165 - Howe, The Cotton Masters, 90, 94.]. Владельцы хлопковых фабрик становились все более политически активными, кульминацией чего стала избирательная реформа 1832 года, расширившая для них право голоса и позволившая многим текстильным предпринимателям становиться членами палаты общин, где они усиленно лоббировали (глобальные) интересы своей отрасли, от Хлебных законов до британской колониальной экспансии[166 - Petition of manufacturers of calicoes, muslins and other cotton goods in Glasgow asking for extension of exemption for Auction Duty Act, July 1, 1789 (received), Treasury Department, record group T 1, 676/30, Public Records O?ce, London.]. Требование производителей о проведении политики, способствующей их интересам, было прямолинейным и ошеломляюще новым, как показывает эта поданная в Казначейство петиция 1789 года, составленная сто тремя производителями хлопковых товаров из окрестностей Глазго:

Принимая во внимание, что ваши просители давно приступили к изготовлению британских муслинов и в последние годы добились больших успехов в расширении и совершенствовании этой ценной ветви торговли, а также и других продуктов, обозначенных как коленкоры и прочие товары; принимая во внимание, что мощь машин в этом производстве, присовокупленная к новым фабрикам, и которую вашим просителям позволила начать употреблять более широкая практика, служит причиной для излишка товаров, который не может исчерпать внутреннее потребление, становится исключительно необходимой продажа товаров за границу в намного большем количестве в целях загрузки машин[167 - См.: Allen, The British Industrial Revolution, 5; Аллен, Британская промышленная революция, 17.].

Промышленный капитализм, построенный недавно упрочившими свои позиции фабрикантами и государством со значительно возросшими возможностями, ответил на вопрос о том, как мобилизовать труд, капитал и рынки, совсем не так, как отвечал его родитель, военный капитализм. Труд, в отличие от того, как это происходило в Америке, мог быть мобилизован потому, что в результате изменений в сельской местности, в том числе изменений правового характера, уже образовалась большая группа безземельных пролетариев, вынужденных продавать свой труд ради выживания и делавших это без физического принуждения. Более того, в отличие от американской плантационной экономики территориальные нужды хлопкового производства были ограниченными и сосредоточивались в основном на доступе к энергии воды. Так как рынки земли появились много веков назад, а права собственности на землю были относительно прочными и охранялись государством, столь типичный для военного капитализма захват земли не появился и не мог появиться в самой Британии. В то же время интервенционистское государство могло поддержать землепользование, считающееся полезным для общего экономического развития, например, разрешая экспроприацию ради строительства платных дорог и каналов. Более того, высокоцентрализованное и бюрократическое государство регулировало и облагало налогами отечественную промышленность[168 - Дополню: институты, как отметили многие наблюдатели, от Джеймса Робинсона до Найла Фергюсона, имеют большое значение. Однако проблема состоит в определении этих институтов и источников их появления в конкретном историческом процессе. Институты не являются вопросом «воли» или исторических деятелей; напротив, они возникают в результате взаимного влияния ряда факторов и, самое важное, определенного баланса общественных сил. Как мы увидим в последующих главах, общественная и политическая конфигурация многих частей мира не приводила к такому принятию промышленного капитализма или институтов, которые обычно сопутствуют ему. Отчет французской комиссии цитируется по Henry Brooke Parnell, On Financial Reform, 3rd ed. (London: John Murray, 1832), 84; William J. Ashworth, “The Ghost of Rostow: Science, Culture and the British Industrial Revolution,” History of Science 156 (2008): 261.].

Последним и, возможно, решающим для этого раннего момента в появлении промышленного капитализма было то, что механизмы военного капитализма могли быть экстернализированы благодаря имперской экспансии государства и в результате уменьшали для капиталистов необходимость перестройки отечественной общественной структуры и их зависимость от отечественных ресурсов – от труда и пищи до сырья для промышленного производства. Некоторые проблемы в базовом процессе мобилизации труда, сырья, территорий и рынков были разрешены военным капитализмом в Америке, Африке и Азии. И опять основной причиной такой способности к некоторой экстернализации мобилизации труда, земли и ресурсов было сильное государство (государство, укрепленное институциональными и финансовыми накоплениями военного капитализма). Это государство действительно могло реализовать разные виды институтов в разных частях мира, например, рабство и наемный труд. Таким образом, краеугольным камнем промышленного капитализма было новое государство.

Промышленники, торговцы и политики создавали новую форму капитализма – тот капитализм, который будет преобладать в большей части мира к концу XIX века.

Такое новое государство, какое начало возникать в Британии в конце XVIII века, иногда было менее «явным», чем автократическое монархическое правление, и потому казалось «слабее», поскольку его сила все больше встраивалась в безличные правила, законы и бюрократические механизмы. Парадоксальным образом промышленный капитализм сделал государственную власть менее заметной, усилив ее. Отныне рынок регулировался не личной властью короля, лорда, мастера или вековой традицией, а явно прописанными правилами, неумолимо приводимыми в исполнение договорами, законами и положениями. Более слабые государства продолжали опираться на клиентские сети, делегирование власти и произвольные правила – особенности, которые не обеспечили бы питательной почвы для промышленного капитализма. И по мере того как европейский колониализм все дальше протягивал свои щупальца, охватывая все больше территорий в мире, он все больше укреплял потенциал государства колонизаторов, в то же время подрывая политическую власть и потенциал государства у колонизируемых. Именно тогда, когда возможности государства становились все важнее, их распределение по земному шару становилось все более неравномерным.

Характерно, что, хотя Эдвард Бейнс в 1835 году говорил, что «эта [хлопковая] торговля не является детищем государственной протекции», он затем в хронологическом порядке составил список всех «законодательных препятствий», относившихся к хлопковой отрасли, от запретов до пошлин – список, который заполнил семь страниц, поразительное напоминание о важности государства для обеспечения «свободного» рынка хлопка[169 - Baines, History of the Cotton Manufacture in Great Britain, 321–29.]. В Великобритании, а в конечном итоге и в нескольких других странах, эта зависимость капиталистов от государства тесно связывала их друг с другом, что приводило к своего рода территориализации и национализации производственного капитала. Парадоксальным образом эта связь между капиталистами и государством усилила также и рабочих, которые смогли воспользоваться зависимостью государства от воли своих подданных в целях коллективной борьбы за повышение оплаты труда и улучшение его условий.

Характерные для военного капитализма пути мобилизации земли, труда и рынков были в значительной мере неприменимы в самой Европе также благодаря повергающему в трепет потенциалу современных государств (который Гегель назвал бы «духом истории»). Это удивительно во многих отношениях. Ведь крупномасштабные и капиталоемкие предприятия, мобилизация огромного количества рабочих и пристальное наблюдение со стороны руководства за этими рабочими – все это было опробовано на плантациях в Америке и, казалось, открывало путь к реорганизации производства. Однако в самой Британии военный капитализм служил лишь основой капитализма, но не определял его природу. Господство в производстве достигалось без порабощения рабочих и без истребления народов, поскольку капиталисты не делали того, что они могли делать за пределами досягаемости государства на границах империи. В нашем мире, где институциональные основы промышленного капитализма стали общим местом, трудно оценить их революционную природу.

И такая связь между расширением производства и усилением государства способствовала их взаимному укреплению. Точно так же, как британское государство поддерживало динамику экономического развития хлопковой отрасли, так и многие плоды деятельности отрасли становились как никогда важными для британского государства. По мнению Эдварда Бейнса, в войнах конца XVIII – начала XIX века, результатом которых стало установление британской гегемонии в зоне Атлантического океана, Британия в значительной мере опиралась на свою коммерцию, и самой важной частью этой коммерции был хлопок: «Без средств, предоставляемых ее процветавшими производителями и торговлей, страна не могла бы вынести столь длительных и изнурительных конфликтов». По оценке Бейнса, с 1773 по 1815 год экспорт хлопковых товаров составил 150 млн фунтов стерлингов, наполнив деньгами сундуки производителей, торговцев – и государства. Именно этот объем и баланс торговли в первую очередь обеспечил государству доход, необходимый для инвестирования, например, в расширение военно-морских сил. За период с конца XVII по начало XIX века, на протяжении которого Британия в сумме воевала в течение пятидесяти шести лет, ее государственные доходы увеличились в шестнадцать раз. И треть налогового дохода в 1800 году поступила от таможни. Как в 1835 году отметило издание Edinburgh Review, «уровень нашего процветания и мощи сильно зависит от продолжения их [фабрикантов] усовершенствования и расширения». Государственные чиновники и правители понимали, что производство было способом создания дохода для государства, и государство само теперь опиралось на промышленный мир, который оно помогло создавать[170 - Baines, History of the Cotton Manufacture in Great Britain, 503–4; William J. Ashworth, Customs and Excise Trade, Production, and Consumption in England, 1640–1845 (Oxford: Oxford University Press, 2003), 4, 8; O’Brien and Engerman, “Exports and the Growth of the British Economy,” 206; Edinburgh Review, or Critical Journal 61 (July 1835): 455.].

Первые неуверенные этапы этого великого ускорения, как можно видеть в случае с Quarry Bank Mill, могли бы показаться все еще скромными. На современный взгляд эти новые технологии того времени кажутся обаятельно старомодными, фабрики маленькими, а влияние хлопковой отрасли – ограниченным несколькими областями в одной небольшой части мира, в то время как бо?льшая часть земного шара, даже большая часть Британии, продолжала жить как прежде. Производственные возможности первых фабрик, разбросанных по английской сельской местности, в мировом контексте были незначительны. Китайские прядильщики и ткачи в 1750 году обрабатывали в 420 раз больше хлопка, чем их коллеги в Британии в 1800 году, для Индии цифры были примерно те же[171 - Если использовать цифры, представленные Кеннетом Померанцем, которые могут рассматриваться как приблизительная оценка, то конкретное соотношение равно 417: Pomeranz, The Great Divergence, 139, 337; Померанц, Великое расхождение, 247, 553; Kenneth Pomeranz, “Beyond the East-West Binary: Resituating Development Paths in the Eighteenth-Century World,” Journal ofAsian Studies 61, no. 2 (May 1, 2002): 569; Baines, History of the Cotton Manufacture in Great Britain, 215.]. В 1800 году, через два десятилетия после мероприятия Грега, способствовавшего началу промышленной революции, менее 0,1 % мирового производства хлопковой ткани вырабатывалось на машинах, изобретенных на Британских островах. Однако послужившие опорой для промышленного капитализма общественные и институциональные структуры, которые были созданы в ходе многих десятилетий конфликта между капиталистами, аристократами, государством, рабочими и крестьянами, могли распространяться на другие отрасли и другие части мира. Поле для дальнейших преобразований было огромно.

Движимая хлопком промышленная революция, по выражению историка Эрика Хобсбаума, была «самым важным событием в мировой истории». Она создала мир, непохожий на что-либо в прошлом. «Эта земля высоких труб», как ее в 1837 году назвал хлопковый фабрикант Томас Эштон, не просто отличалась от старого мира британской сельской местности, она также была гигантским шагом вперед от мира военного капитализма, который торговцы, плантаторы и государственные чиновники создавали на протяжении двух прошедших сотен лет. Ее чудеса привлекали посетителей со всего мира, одновременно и благоговевших перед невероятным масштабом всего: бесконечных труб, хаотических городов, феерических общественных преобразований, и ужасавшихся этим масштабом. В 1808 году англичанин, посетивший Манчестер, увидел город, который был «омерзительно грязен, паровые машины зловонны, красильни шумны и отвратительны, а вода в реке черна, как чернила». Алексис де Токвиль совершил такое же паломничество в 1835 году и увидел «что-то вроде черного дыма, покрывавшего город. Видимое сквозь него солнце – диск без лучей. Под этим дневным полуосвещением непрерывно трудятся 300 000 человеческих существ. Тысячи шумов тревожат этот сырой, темный лабиринт, но это вовсе не те обычные звуки, которые слышны в крупных городах». Однако Токвиль добавляет, что «из этой грязной канавы вытекает величайший поток промышленности, удобряющий весь мир. Из этой отвратительной сточной канавы вытекает чистое золото. Здесь человечество достигает и своего самого полного развития и самого зверского, что в нем есть; здесь цивилизация творит свои чудеса, а цивилизованный человек снова обращается почти в дикаря». Наблюдатели из все еще пасторальных США были напуганы этим новым Старым Светом. Томас Джефферсон желал своим соотечественникам «никогда… не крутить… прялку… пусть наши мастерские остаются в Европе»[172 - Hobsbawm, The Age of Revolution, 44; Хобсбаум, Век революций, 74; Thomas Ashton to William Rathbone VI, Flowery Fields, January 17, 1837, Record Group RP.IX.1.48–63, Rathbone Papers, University of Liverpool, Special Collections and Archives, Liverpool; английские посетители цитируются в Asa Briggs, Victorian Cities (Berkeley and Los Angeles: University of California Press, 1970), 89; Alexis de Tocqueville, Journeys to England and Ireland, trans. George Lawrence and K. P. Mayer, ed. K.P. Mayer (London: Transaction Publishers, 2003), 107–8; Thomas Je?erson, Notes on the State of Virginia, Query XIX.].

В пределах Британии в течение двух десятилетий эволюция производства хлопка была колоссальной. Хлопок появился в качестве одного из множества трофеев имперской экспансии и стал товаром, продвигавшим промышленную революцию. Из белых пушистых шариков возникла новая мировая система – промышленный капитализм. Разумеется, в других отраслях тоже присутствовала изобретательность и новизна, но одна лишь хлопковая отрасль характеризовалась мировым охватом и сильной связью с принудительным трудом и уникально серьезным вниманием имперского государства, что позволяло ей заполучать необходимые рынки по всему миру.

Хотя промышленный капитализм в конечном итоге пришел к мировому господству, непосредственно после своего рождения он способствовал распространению и совершенствованию в других частях мира капитализма военного. Это происходило потому, что исключительное лидерство Англии в эксплуатации промышленного капитализма зиждилось на способности ее торговцев получать все больше недорогих и предсказуемых запасов хлопка для своих фабрик[173 - Dale Tomich, The Second Slavery: Mass Slavery, World-Economy, and Comparative Microhistories (Binghamton, NY: Fernand Braudel Center, Binghamton University, 2008); Michael Zeuske, “The Second Slavery: Modernity, Mobility, and Identity of Captives in Nineteenth-Century Cuba and the Atlantic World,” in Javier Lavina and Michael Zeuske, eds., The Second Slavery: Mass Slaveries and Modernity in the Americas and in the Atlantic Basin (Berlin, Munster, and New York: LIT Verlag, 2013); Dale Tomich, Rafael Marquese and Ricardo Salles, eds., Frontiers of Slavery (Binghamton: State University of New York Press, forthcoming).]. И когда британские производители весьма неожиданно требовали новые гигантские количества хлопка, институционные структуры промышленного капитализма были еще слишком незрелыми и провинциальными для создания рабочей силы и территорий, необходимых для производства этого хлопка. Как мы увидим, на протяжении ужасных девяноста лет с 1770 по 1860 год промышленный капитализм скорее оживлял, чем вытеснял военный капитализм.

В 1858 году президент железнодорожной компании Galveston, Houston, and Henderson Ричард Б. Кимболл посетил Манчестер. Его наблюдения ошеломляют как своим невежеством, так и прозорливостью: «Когда я приехал в ваш город, некое гудение, постоянная нескончаемая вибрация поразили мой слух, как будто некая неодолимая и загадочная сила совершала свою работу. Стоит ли говорить, что это был шум ваших прядильных и ткацких станков и толкающих их машин? … И я сказал себе: какая будет связь между мощью Манчестера и природой в Америке? Какая будет связь между хлопковыми полями в Техасе и фабрикой, и ткацким станком, и веретеном в Манчестере?»[174 - J. De Cordova, The Cultivation of Cotton in Texas: The Advantages ofFree Labour, A Lecture Delivered at the Town Hall, Manchester, on Tuesday, the 28th day of September, 1858, before the Cotton Supply Association (London: J. King & C?, 1858), 70–71.]Связь, которую он почувствовал, но не смог назвать, была прочной и жизненно важной связью между военным и промышленным капитализмом.

Глава 4

Захват рабочей силы, завоевание земель

Захват земель: Христофор Колумб прибывает на Испаньолу, 1492 год

Мы далеко ушли от того времени, когда люди жили и умирали как растения в том месте, где они волею судеб появились… Но ни одно из путешествий, совершенных ради любопытства, амбиций или корысти, не сможет сравниться по важности своих результатов, дальности или произведенному влиянию с простой перевозкой плодов слабого куста – с теми путешествиями, которые согласно требованиям отрасли совершают волокна хлопчатника, метаморфозы которых столь же неисчислимы, как наши потребности и желания[175 - A. Moreau de Jonnes, “Travels of a Pound of Cotton,” Asiatic Journal and Monthly Registerfor British India and Its Dependencies 21 (January – June 1826) (London: Kingsbury, Parbury & Allen, 1826), 23.].

    – Asiatic Journal, 1826

В 1857 году британский экономист Джон Дж. Дэнсон опубликовал работу, в которой попытался разобраться в истории современной ему отрасли хлопкового текстиля. По поводу тайны «связи между американским рабством и британским хлопковым производством» он заметил, что «за исключением Ост-Индии нет и никогда не было никакого существенного источника хлопка, который не работал бы явно и исключительно за счет рабского труда». Он сказал, что попытки выращивать хлопок с помощью свободного труда в основном провалились: «На сегодняшний день положение таково, что [хлопок] следует по-прежнему выращивать главным образом за счет рабского труда». Дэнсон утверждал, что настолько прочной была связь между рабским трудом в США и процветающей хлопковой отраслью в Европе, что «мне кажется полностью излишним говорить что-либо» по поводу «изменения существующей системы»[176 - J. T. Danson, “On the Existing Connection Between American Slavery and the British Cotton Manufacture,” Journal of the Statistical Society ofLondon 20 (March 1857): 7, 19. Такие же рассуждения см.: Elisee Reclus, “Le coton et la crise americaine,” Revue des Deux Mondes 37 (1862): 176, 187. Рассуждения о связи капитализма и рабства также можно найти в Philip McMichael, “Slavery in Capitalism: The Rise and Demise of the U.S. Ante-Bellum Cotton Culture,” Theory and Society 20 (June 1991): 321–49; Joseph Inikori, Africans and the Industrial Revolution in England: A Study in International Trade and Economic Development (New York: Cambridge University Press, 2003); и Eric Williams, Capitalism and Slavery (Chapel Hill: University of North Carolina Press, 1994).].

На первый взгляд казалось, что Дэнсон прав. В тот год, когда была опубликована его работа, 68 % прибывающего в Соединенное Королевство хлопка поступало из США, и большая его часть выращивалась рабами. Однако та реальность, которая Дэнсону и прочим казалась очевидной, была изобретена не так уж давно. Действительно, за пять тысяч лет истории мировой хлопковой отрасли рабство никогда не играло существенной роли. Однако новым было не только рабство. Уникальным был и развивавшийся евроцентричный комплекс хлопковой отрасли, так как он не опирался на сырье, производимое живущими поблизости крестьянами. Еще в 1791 году более 85 % всего хлопка, культивируемого для целей производства во всем мире, выращивалось мелкими фермерами в Азии, Африке и Латинской Америке и потреблялось на месте[177 - “Cotton, Raw, Quantity Consumed and Manufactured,” in Levi Woodbury, United States Deptartment of the Treasury, Letterfrom the Secretary of the Treasury transmitting Tables and Notes on the Cultivation, Manufacture, and Foreign Trade of Cotton (1836), 40.]. Когда производство хлопка стало бурно развиваться в Британии, было неясно, откуда возьмется такое количество хлопка, которого было бы достаточно для насыщения алчущих его фабрик. Однако, несмотря на эту проблему, никогда еще отрасль не росла такими темпами. Она росла в таких масштабах и так быстро не вопреки, а благодаря своей замысловатой пространственной организации и возможности использовать рабский труд.

В горне хлопковой революции конца XVIII века возникла последняя и при этом самая значимая связь хлопка с новой глобальной, динамичной и насильственной формой капитализма, чья отличительная черта заключалась в принудительном отчуждении земли и труда. Рабство, вызванное к жизни зияющим разрывом между требованиями механизированного производства и возможностями несовременного сельского хозяйства, лежало в самой основе этого капитализма[178 - О концепции «второго рабства» см.: работу Dale Tomich. О товарном фронтире см.: Jason W. Moore, “Sugar and the Expansion of the Early Modern World-Economy: Commodity Frontiers, Ecological Transformation, and Industrialization,” Review (Fernand Braudel Center) 23, no. 3 (2000): 409–33. См. также: Robin Blackburn, The American Crucible: Slavery, Emancipation and Human Rights (London: Verso, 2011), 22.]. Стремительно росшие фабрики потребляли хлопок так быстро, что только крайности военного капитализма могли обеспечить необходимое перераспределение земли и труда. В результате коренное население и захватывавшие землю поселенцы, а также рабы и плантаторы, местные ремесленники и владельцы фабрик очутились в новом веке, омраченном постоянным состоянием войны, хотя и ведущейся только в одном направлении. Как это хорошо понимал Дэнсон, именно благодаря принуждению происходило прибавление свежей земли и мобилизация новой рабочей силы, при этом принуждение становилось главной составляющей развивающейся империи хлопка – и, таким образом, формирующегося промышленного капитализма. Однако Дэнсон, проецируя тот мир, в котором он жил, на прошлое и на будущее, не заметил ни новизны ключевой роли рабовладения, ни возможности ее окончания.

Как мы уже видели, хлопчатник тысячелетиями выращивался в Азии, Африке и Америке. Но хотя он обрел благоприятную для себя среду на огромных просторах культивируемых земель, в число таких территорий не вошел ни Ланкашир, ни какое-либо другое место в пределах Британских островов. За пределами оранжерей Королевских садов в Кью (где и по сей день представлены основные культуры, служившие опорой Британской империи) в Британии и большей части Европы слишком холодно и сыро для хлопка. Среди европейских лидеров только французские революционеры с их пламенной верой в возможность построения нового мира серьезно пытались перехитрить местный климат и выращивать хлопок, но даже им это не удалось[179 - О выращивании хлопка во Франции см.: C. P. De Lasteyrie, Du cotonnier et de sa culture (Paris: Bertrand, 1808); Notice sur le coton, sa culture, et sur la posibilite de le cultivar dans le departement de la Gironde, 3rd ed. (Bordeaux: L’Imprimerie de Brossier, 1823); об этих попытках см. также: Morris R. Chew, History of the Kingdom of Cotton and Cotton Statistics of the World (New Orleans: W. B. Stansbury & C?, 1884), 48. О попытках выращивать хлопок в Ланкашире см.: John Holt, General View of the Agriculture of the County ofLancaster (London: G. Nicol, 1795), 207.].

Производство хлопка в Британии – а позднее и его производство во всей Европе, казалось бесперспективным, так как в истории человечества это была первая крупная отрасль, в которой отсутствовали закупки местного сырья. В Соединенном Королевстве производители шерстяных и льняных тканей работали за счет поставок шотландской шерсти и английского льна, черная металлургия использовала железную руду из Шеффилда, а производители керамики работали с глиной, добываемой в Стаффордшире. В отличие от этих отраслей, прядение и ткачество хлопка британскими производителями полностью зависело от импорта. Чтобы преуспеть, они должны были заполучить не только технологии Азии и рынки Африки, но и сырье, поставляемое еще с одного континента. Организовать такие поставки значило построить первую глобально интегрированную производственную отрасль.

Еще в 1780 году, когда механические нововведения уже внедрялись с невероятной скоростью, ключевой элемент этой глобальной интеграции – собственно поставки хлопка – оставался неопределенным. Возникшее решение – рабы на юге США, которые растили хлопок на отнятой у индейцев земле, – было далеко не очевидным, с точки зрения британских торговцев и производителей хлопка. Ведь в 1780 году из Северной Америки не поступало никакого хлопка. Вместо этого для снабжения своих фабрик производители использовали дальние связи с мелкими производителями.

Мешки «белого золота» прибывали в порты Лондона и Ливерпуля из османского Измира и Салоник, из карибского Порт-о-Пренса и Порт-Рояля, из индийского Бомбея и с африканского Золотого Берега. В течение многих веков хлопок-сырец перемещался похожими путями по Азии, Африке и Америке, а также между Азией и Европой. Сирийский хлопок прялся и ткался в Египте, хлопок из Махараштры – в Бенгалии, хлопок из Хайнаня – в Цзяннане, хлопок из Анатолии – в Люцерне, хлопок из Юкатекана – в Теночтитлане, хлопок из Македонии – в Венеции[180 - N. G. Svoronos, Le commerce de Salonique au XVIIIe siecle (Paris: Presses Universi-taires de France, 1956), 67; Bombay Dispatches, IO/E/4, 996, British Library, Oriental and India O?ce Collections, pp. 351, 657; Eliyahu Ashtor, “The Venetian Cotton Trade in Syria in the Later Middle Ages,” Studi Medievali, ser. 3, vol. 17 (1976): 676, 682, 686.].

К 1780 году из-за роста скоростей производства прядильных машин на британских фабриках напряжение в этой традиционной системе стало возрастать.

В 1781 году британские производители спряли около 5,1 млн фунтов хлопка, что примерно лишь в два с половиной раза больше, чем восемьдесят четыре года назад. Однако всего через девять лет, в 1790 году, этот объем увеличился в шесть раз. К 1800 году он снова почти удвоился и составил 56 млн фунтов. Во Франции рост происходил медленнее, однако был значительным: в 1789 году хлопка было потреблено в 4,3 раза больше, чем в 1750 году – 11 млн фунтов. Из-за резкого падения цен на пряжу группы потребителей расширились, особенно в Европе, где хлопок, некогда доступный лишь богатым людям предмет роскоши, теперь могли купить многие, а также в Африке, где он пришел на смену продукции индийских прядильщиков. Возраставшее потребление хлопка-сырца, как в 1835 году отметил писатель из Лидса Эдвард Бейнс, «было быстрым и стабильным, намного превосходя все прецеденты в любых других отраслях»[181 - В 1790 г. потребление хлопка в Великобритании составляло 30,6 млн фунтов. Edward Baines, History of the Cotton Manufacture in Great Britain (London: H. Fisher, R. Fisher, and P.Jackson, 1835), 215, 347, 348; Thomas Ellison, The Cotton Trade of Great Britain (London: E?ngham Wilson, Royal Exchange, 1886), 49; Joel Mokyr, The Lever ofRiches: Technological Creativity and Economic Progress (New York: Oxford University Press, 1990), 99; Джоэль Мокир, Рычаг богатства. Технологическая креативность и экономический прогресс (Москва: Издательство Института Гайдара, 2014), 145; Bernard Lepetit, “Frankreich, 1750–1850,” in Wolfram Fischer et al., eds, Handbuch der Europaischen Wirtschafts-und Sozialgeschichte, vol. 4 (Stuttgart: Klett-Cotta, 1993), 487; Bremer Handelsblatt 2 (1851): 4.].

С ростом спроса на хлопок-сырец росли и цены. В 1781 году цены на хлопок в Британии были вдвое-втрое выше, чем за десятилетие до этого. Манчестерские производители были «совершенно уверены в том, что, пока не будут найдены новые источники поставок, прогресс растущей отрасли будет тормозиться, если не остановится вовсе». В результате «с 1780-х годов они образовали мощную и влиятельную группу, в задачи которой входило ознакомить плантаторов и британское правительство с их требованиями»[182 - Ellison, The Cotton Trade, 82–83; Michael M. Edwards, The Growth of the British Cotton Trade, 1780–1815 (Manchester: Manchester University Press, 1967), 75.].

Этот внезапный и невиданный спрос на хлопок и привлекательные цены на него, по мнению эксперта того времени, «вызвали исключительный подъем этой культуры во всех местах, где климат и почва подходили для ее выращивания; и по этой причине в мире коммерции каждая жилка была напряжена для того, чтобы обеспечить наши потребности». Османская империя, которая на протяжении двух прошлых веков служила основным источником хлопка-сырца для Европы, не могла удовлетворить этого резко возросшего спроса. Действительно, на протяжении 1780-х годов экспорт из Салоник и Измира оставался практически на одном уровне. Сильнейший недостаток рабочей силы и сохранявшиеся феодальные отношения в сельской местности Османской империи ограничивали поставки из Анатолии и Македонии. Нехватка рабочей силы была такой, что начиная с 1770-х годов землевладельцы в Западной Анатолии привозили тысячи греческих работников для выращивания хлопка, что все равно не обеспечивало роста поставок для европейской промышленности в достаточных объемах. Преимущественно докапиталистические отношения, которые определяли мир сельскохозяйственного производства, стремление крестьян выращивать себе пропитание, недостаток транспортной инфраструктуры и сохранявшаяся политическая независимость османского государства приводили к тому, что европейцам не удавалось побудить его перейти на монокультурное производство хлопка. Быстрая мобилизация земли и труда для выращивания хлопка оказалась невозможной. Более того, местные элиты оставались мощным противовесом, препятствовавшим растущему влиянию западных торговцев в таких портовых городах, как Измир и Салоники, и умеряли возможности западных капиталистов по реформированию общественной структуры в сельских районах с целью производства большего количества хлопка для мировых рынков. Западные торговцы также конкурировали за тот хлопок, который там имелся, с местными прядильщиками – многочисленным и относительно процветавшим классом ремесленников. В результате количество османского хлопка на европейских рынках вскоре стало незначительным: если между 1786 и 1790 годами Османская империя поставляла 20,44 % импорта хлопка в Великобританию, то двадцать лет спустя уже 1,28 %, а еще через десять лет – лишь 0,29 %. Не имея возможностей или желания проводить революционные изменения в своей сельской местности и торговых сетях, османские хлопковые фермеры и торговцы вышли из возникавшей европейской промышленной системы[183 - William Edensor, An Address to the Spinners and Manufacturers of Cotton Wool, Upon the Present Situation of the Market (London: The Author, 1792), 15. Недостаток рабочей силы существовал всегда, что означает, что о производстве на плантациях не могло быть и речи. Huri Islamoglu-Inan, “State and Peasants in the Ottoman Empire: A Study of Peasant Economy in North-Central Anatolia During the Sixteenth Century,” in Huri Islamoglu-Inan, ed., The Ottoman Empire and the World Economy (New York: Cambridge University Press, 1987), 126; Elena Frangakis-Syrett, The Commerce of Smyrna in the Eighteenth Century (1700–1820) (Athens: Centre for Asia Minor Studies, 1992), 11, 236; Resat Kasaba, The Ottoman Empire and the World Economy: The Nineteenth Century (Albany: State University of New York Press, 1988), 25–27. О недостатке капитала см.: Donald Quataert, “The Commercialization of Agriculture in Ottoman Turkey, 1800–1914,” International Journal of Turkish Studies 1 (1980): 44–45. О значении политической независимости см.: Sevket Pamuk, The Ottoman Empire and European Capitalism, 1820–1913 (Cambridge: Cambridge University Press, 1987), 53; Ellison, The Cotton Trade, 82–83; Edwards, The Growth of the British Cotton Trade, 86.].

Когда поставок хлопка из этого традиционного источника стало недостаточно для удовлетворения спроса, производители пустились в отчаянный поиск в других местах. Например, торговец хлопком Уильям Рэтбоун и прядильщик Ричард Аркрайт предприняли неудачную попытку увеличить поставки хлопка из Африки, создав Sierra Leone Company. Фабриканты бросали жадные взгляды и на обильные урожаи хлопка в Индии. Учитывая, что Ост-Индская компания пользовалась значительной властью на субконтиненте и что Индия была родиной мировой хлопковой отрасли, многие рассчитывали, что она станет основным поставщиком волокна. Однако компания с осторожностью отнеслась к запросам Манчестера. Она утверждала, что экспорт хлопка-сырца подорвал бы производство в Индии и, следовательно, ее собственный доходный бизнес по экспорту хлопковых тканей. «Если производители в Бенгалии будут испытывать нехватку материала, – сообщала Ост-Индская компания в 1793 году, – и сильно сократят производство, доход этой страны снизится, а население неизбежно уменьшится; поэтому нельзя ожидать, что даже заметное увеличение выращиваемого сырья будет эквивалентно существенному сокращению масштабов производителей и их стимулов к работе[184 - Report of the Select Committee of the Court of Directors of the East India Company, Upon the Subject of the Cotton Manufacture of this Country, 1793, Home Miscellaneous Series, 401, Oriental and India O?ce Collection, British Library, London.]. Более того, экспортное производство поставило бы крестьян в чрезмерную зависимость от покупки зерна на рынке, «что в неурожайный год может привести к дефициту зерна и даже голоду, вызвав опустошение страны и исчезновение дохода»[185 - “Objections to the Annexed Plan,” November 10, 1790, Home Miscellaneous Series, 434, Oriental and India O?ce Collection, British Library, London.]. Тот хлопок, который можно было экспортировать, Ост-Индская компания отправляла в Китай, таким образом финансируя закупки чая вместо того, чтобы вывозить туда золото. Сопротивление со стороны Ост-Индской компании усугублялось и другими трудностями: инфраструктура, которая делала перевозку хлопка к берегам неприемлемо дорогой, неоднородное качество индийского хлопка, особенно коротковолокнистого, и отсутствие рабочей силы в обширных внутренних областях южноазиатского субконтинента. Иными словами, экспорт индийского хлопка в Британию оказался недостаточным для удовлетворения растущего спроса[186 - См., например: Edwards, The Growth of the British Cotton Trade, 75, 82–83; Ellison, The Cotton Trade, 28, 84; East-India Company, Reports and Documents Connected with the Proceedings of the East-India Company in Regard to the Culture and Manufacture of Cotton-Wool, Raw Silk, and Indigo in India (London: East-India Company, 1836); Copy of letter by George Smith to Charles Earl Cornwallis, Calcutta, October 26, 1789, in Home Miscellaneous Series, 434, Oriental and India O?ce Records, British Library, London; Various Copies of Letters Copied into a Book relating to Cotton, 729–54, in Home Miscellaneous Series, 374, India O?ce Oriental and India O?ce Collection, British Library, London.]. Ситуация в Вест-Индии и Южной Америке представлялась более многообещающей по сравнению с Индией, Африкой и Анатолией. Резко выросший спрос на хлопок не ушел от внимания белых плантаторов этого региона, которые в небольших количествах выращивали его с 1630-х годов. По мере роста спроса на хлопок торговцы Вест-Индии и Южной Америки добавляли все больше хлопковых поставок к своей обычной торговле сахаром и другими тропическими товарами. Они также объединяли эти поставки с работорговлей, как, например, поступала компания Tarleton Brothers из Ливерпуля, чья торговля хлопком поначалу была дополнением к торговле человеческим товаром.

В надежде заработать состояние европейские торговцы на Карибах старались обеспечить больше «белого золота». Они обращались к карибским плантаторам, которые, в отличие от производителей из Африки, Анатолии и Индии, имели около двухсот лет опыта выращивания различных культур для европейских потребителей, в первую очередь сахарного тростника. Плантаторы также владели двумя ключевыми элементами: землей, пригодной для выращивания хлопка, и давним опытом мобилизации труда для производства товара, отправляемого на мировые рынки. Во время бума 1770–1790-х годов хлопок был особенно привлекателен для двух категорий предприимчивых плантаторов. Первая состояла из мелких производителей, у которых отсутствовал капитал для организации сахарной плантации и которым нужна была такая культура, которая позволила бы им обрабатывать более мелкие участки с меньшим числом рабов и небольшими инвестициями и все равно получать баснословные прибыли. Например, на Сен-Круа средняя хлопковая плантация использовала труд впятеро меньшего числа рабов, чем средняя сахарная плантация. Вторая группа состояла из плантаторов на новых территориях, которые выращивали хлопок в течение нескольких лет в качестве первой культуры, чтобы подготовить почву и затем заменить хлопок сахарным тростником[187 - О долгой истории хлопка на Карибах см.: David Watts, The West Indies: Patterns of Development, Culture and Environmental Change Since 1492 (Cambridge: Cambridge University Press, 1987), 158–59, 183, 194, 296; Charles Mackenzie, Facts, Relative to the Present State of the British Cotton Colonies and to the Connection of their Interests (Edinburgh: James Clarke, 1811); Daniel McKinnen, A Tour Through the British West Indies, in the Years 1802 and 1803: Giving a Particular Account of the Bahama Islands (London: White, 1804); George F. Tyson Jr., “On the Periphery of the Peripheries: The Cotton Plantations of St. Croix, Danish West Indies, 1735–1815,” Journal of Caribbean History 26, no. 1 (1992): 3, 6–8; “Tableau de Commerce, &c. de St. Domingue,” in Bryan Edwards, An Historical Survey of the Island of Saint Domingo (London: Printed for John Stockdale, 1801), 230–31.].

Все вместе, сотни этих плантаторов открыли новую «товарную границу» – новую территорию производства – и этим начали новую главу в мировой истории хлопка. В результате принятых ими решений и усилий их рабов объем экспорта хлопка с Карибских островов устремился ввысь. С 1781 по 1791 год импорт хлопка с одних только островов, подконтрольных Британии, вырос вчетверо. Французские плантаторы с 1781 по 1791 год тоже удвоили экспорт товара, который французские производители называли “coton des Isles”, с острова Сан-Доминго, важнейшего карибского острова с точки зрения выращивания хлопка, во Францию. Рост объема поставок хлопка с Карибских островов был настолько внезапным, что к 1800 году плантатор Натан Холл с Бермудских островов с трепетом сообщил, что хлопковая «торговля поразительно выросла»[188 - “Report from the Select Committee on the Commercial State of the West India Colonies,” in Great Britain, House of Commons, Sessional Papers, 1807, III (65), pp. 73–78, Цит. по: Lowell J. Ragatz, Statistics for the Study of British Caribbean Economic History, 1763–1833 (London: Bryan Edwards Press, 1928), 22; Lowell J. Ragatz, The Fall of the Planter Class in the British Caribbean, 1763–1833: A Study in Social and Economic History (New York: Century Co., 1928), 38; M. Placide-Justin, Histoire politique et statistique de l’ile d’Hayti, Saint-Domingue; ecrite sur des documents o?ciels et des notes communiquees par Sir James Barskett, agent du gouvernement britannique dans les Antilles (Paris: Briere, 1826), 501. О “coton des isles” см.: Robert Levy, Histoire economique de l’industrie cotonniere en Alsace (Paris: F. Alcan, 1912), 56; Nathan Hall to John King, Nassau, May 27, 1800, Box 15, CO 23, Public Record O?ce, London.].

Карибский хлопок поступал из разных мест. Те острова, которые раньше возглавляли производство хлопка – Ямайка, Гренада и Доминика, например, продолжали его производить, но в 1770-е годы экспорт оставался почти неизменным на уровне около 2 млн фунтов, а затем, за 1780-е годы, вырос примерно вдвое. Увеличение производства было (относительно) скромным, поскольку хлопок нашел свое стабильное место в местной экономике, а также в связи с тем, что культивирование сахара, требовавшее существенных финансовых вложений, едва ли когда-либо оставлялось ради хлопка.

Но на островах, где было меньше возделанной земли и сахарных плантаций, производство бурно расширялось. Экспорт хлопка с Барбадоса с 1768 по 1789 год вырос в одиннадцать раз с 240 000 фунтов до 2,6 млн фунтов. Во-первых, нашествием муравьев была уничтожена традиционная культура Барбадоса – сахарный тростник. Затем, в 1780 году, мощный ураган разрушил большую часть инфраструктуры производства сахара на острове, восстановить которую было непросто из-за ограниченного доступа к сырью в разрываемой революцией Северной Америке. Преобразованный в гигантскую хлопковую плантацию, Барбадос стал самым продуктивным хлопковым островом Британской империи. Точно так же плантаторы Тобаго в 1770 году совсем не экспортировали хлопка, зато в 1780 году отправили целых 1,5 млн фунтов. А плантаторы Багамских островов, которые до 1770-х годов хлопка не выращивали, к 1787 году продали британским торговцам почти полмиллиона фунтов[189 - Robert H. Schomburgk, The History of Barbados: Comprising a Geographical and Statistical Description of the Island; a Sketch of the Historical Events Since the Settlement; and an Account ofIts Geology and Natural Productions (London: Longman, Brown, Green and Longmans, 1848), 640; Edwards, The Growth of the British Cotton Trade, 79; Selwyn Carrington, “The American Revolution and the British West Indies Economy,” Journal of Interdisciplinary History 17 (1987): 841–42; Edward N. Rappaport and Jose Fernandez-Partagas, “The Deadliest Atlantic Tropical Cyclones, 1492–1996,” National Hurricane Center, National Weather Service, May 28, 1995, http://www.nhc.noaa.gov/pastdeadly.shtml; Ragatz, Statistics, 15; S. G. Stephens, “Cotton Growing in the West Indies During the Eighteenth and Nineteenth Centuries,” Tropical Agriculture 21 (February 1944): 23–29; Wallace Brown, The Good Americans: The Loyalists in American Revolution (New York: Morrow, 1969), 2; Gail Saunders, Bahamian Loyalists and Their Slaves (London: Macmillan Caribbean, 1983), 37.].

Хлопковая революция на Карибских островах:

поставки хлопка из Вест-Индии в Соединенное Королевство в 1750–1795 годах, в млн фунтов[190 - “Report from the Select Committee on the Commercial State of the West India Colonies,” in Great Britain, House of Commons, Sessional Papers, 1807, III (65), pp. 73–78, Цит. по: Ragatz, Statistics, 22; Edwards, The Growth of the British Cotton Trade, 250; Selwyn H. H. Carrington, The British West Indies During the American Revolution (Dordrecht: Foris, 1988), 31; “An Account of all Cotton Wool of the Growth of the British Empire Imported annually into that part of Great Britain Called England,” Public Record O?ce, London, UK, Treasury Department, T 64/275. Цифры (общие и детали для 1786 года) с 1781 до 1800 г. из Baines, History of the Cotton Manufacture, 347.]

Большие объемы хлопка с французских Карибских островов нашли дорогу и в Британию. Британским торговцам был выгоден как замедленный рост французской хлопковой отрасли, так и массовый ввоз рабов прежде всего на Сан-Доминго. В 1770 году, например, французские острова произвели, по оценкам, 56 % от общего урожая хлопка на Карибах, по сравнению с 35 %, произведенными на Британских островах. Один лишь Сан-Доминго отгрузил 36 % – больше, чем все Британские острова вместе взятые. Через двадцать лет этот дисбаланс сохранился. Из 14 млн фунтов хлопка, произведенных на французских островах в 1789 году, лишь около 6 млн фунтов были использованы во Франции, объем же экспорта из континентальной Франции в Великобританию оценивается в 5,7 млн фунтов[191 - David Eltis, “The Slave Economies of the Caribbean: Structure, Performance, Evolution and Signi?cance,” in Franklin W. Knight, ed., General History of the Caribbean, vol. 3, The Slave Societies of the Caribbean, (London: Unesco Publishing, 1997), 113, Table 3:1. О производстве см.: Edwards, The Growth of the British Cotton Trade, 79. О спросе во Франции и реэкспорте из европейских французских портов см.: Jean Tarrade, Le commerce colonial de la France a la?n de l’Ancien Regime (Paris: Presses Universitaires de France, 1972), 748–49, 753. Я полагаю, что большая часть колониального хлопка, реэкспортированного из Франции, поступала в Великобританию.].

С увеличением зависимости европейских производителей от хлопка с французских островов, центральную роль стал играть остров Сан-Доминго. В 1791 году этот остров, на котором было почти столько же хлопковых, сколько сахарных плантаций, экспортировал 6,8 млн фунтов хлопка во Францию – на 58 % больше, чем восемь лет назад, и значительный его объем в Британию. Это быстрое расширение производства хлопка происходило за счет импорта четверти миллионов африканских рабов с 1784 по 1791 год. На пике хлопкового бума, в 1780-е годы, когда цены на хлопок во Франции выросли на 113 % по сравнению с 1770 годом, почти тридцать тысяч рабов отправлялось ежегодно на Сан-Доминго. Такая эластичность предложения рабочей силы, отличительная черта военного капитализма, осталась непревзойденной для остальных регионов мира. С распространением на европейском континенте механизированного прядения еще больше африканцев заковывались в кандалы, сгонялись в корабельные трюмы, продавались на аукционе в Порт-о-Пренсе, отвозились на отдаленные фермы, принуждались к расчистке земли, а потом должны были мотыжить, сеять, подрезать кусты и собирать урожай «белого золота»[192 - В 1790 году на острове было целых 705 хлопковых плантации, в сравнении с 792 сахарными плантациями. Edwards, An Historical Survey, 163–65, 230, 231. О разведении хлопка в Сан-Доминго см. также: Schomburgk, The History of Barbados, 150. Ragatz, The Fall of the Planter Class, 39, 125; David Eltis et al., The Trans-Atlantic Slave Trade: A Database on CD-Rom (Cambridge: Cambridge University Press, 1999); Tarrade, Le commerce colonial, 759.].

Рабство, иными словами, было жизненно необходимо для новой империи хлопка – точно так же, как подходящий климат и хорошая почва. Именно рабство позволяло плантаторам быстро реагировать на рост цен и расширение рынков. Рабство давало возможность не только срочной мобилизации очень большого количества работников при необходимости, но и для жестокого надзора и практически безостановочной эксплуатации в соответствии с потребностями этой растительной культуры, которая, выражаясь холодным языком экономистов, является «трудоемкой»[193 - Stefano Fenoaltea, “Slavery and Supervision in Comparative Perspective: A Model,” Journal ofEconomic History 44 (September 1984): 635–68.]. Характерно, что многие рабы, гнувшие спину на хлопковых плантациях, были проданы и продолжали продаваться за хлопковую ткань, которую европейские Ост-Индские компании отправляли из разных частей Индии в Западную Африку.

Плантаторы Карибских островов, поощряемые своими государствами, растущими ценами, доступностью рабочей силы и, в определенных пределах, земли, находились на переднем крае хлопковой революции. Начиная с этого момента все новые границы хлопковых территорий сменяли друг друга, следуя за неустанным поиском новой незанятой плантациями земли и рабочей силы, а также почв, которых еще не коснулось экологическое истощение, столь часто сопровождавшее культивацию хлопка. Мировая хлопковая отрасль опиралась на «беспощадную пространственную экспансию»[194 - Moore, “Sugar,” 412, 428.].

У плантаторов с Карибских островов был долгий опыт выращивания хлопка, но он был и у фермеров Османской империи и Индии. Почва и климат Карибов хорошо подходили для хлопка, но то же самое относилось и к почвам Западной Анатолии или центральной Индии. Торговцы Карибских островов легко доставляли огромные объемы хлопка на рынки Европы, но то же самое делали торговцы Измира и Сурата. Однако плантаторы на Карибах испытывали очень мало ограничений, относившихся к земле и рабочей силе. Так как местное население было истреблено, а рабы почти ежедневно прибывали из Западной Африки, из всех остальных производителей хлопка-сырца карибские плантаторы выделялись возможностью быстро реагировать на возникновение новых рынков. Хотя крупные землевладельцы Османской империи и Индии также прибегали к принуждению, чтобы заставить крестьян выращивать хлопок в своих землевладениях, рабство как таковое так и не укоренилось[195 - Resat Kasaba, “Incorporation of the Ottoman Empire,” Review 10, Supplement (Summer/Fall 1987): 827.]. Более того, вливание капитала, позволявшее быстро перемещать ресурсы на Карибских островах, в других местах было заторможено из-за отсутствия частной собственности на землю и длившейся политической власти правителей Османской империи и Индии. Свежая земля и новая рабочая сила, капитализированные европейскими торговцами, которых практически ничто не ограничивало, ускорили бурный рост культивации хлопка.

Эти факторы дополнялись поддержкой, хотя и умеренной, которую плантаторы получали от своего государства. Уже в 1768 году британское Королевское общество искусств предложило золотую медаль «за лучший образец вест-индского хлопка», на которую спустя десять лет заявил свои права Эндрю Беннет из Тобаго, проведший годы за изучением десятков, если не сотен сортов хлопка. В 1780 году британское правительство наложило пошлину на хлопок, ввозимый на иностранных судах, при этом предполагалось, что «доходы будут направлены на поощрение выращивания хлопка на островах Лиуорд Его Величества, а также на поощрение импорта с этих островов в Великобританию». Позже британское торговое управление попросило польского ботаника Антона Панталеона Хове собрать семена хлопчатника в Индии и переправить их на Карибы. А в 1786 году лорд Сидней, государственный секретарь по делам колоний, под влиянием производителей в Манчестере, призвал губернаторов колоний в Вест-Индии поощрять плантаторов выращивать хлопок. В результате губернатор Доминики Джон Орд даже пообещал свободную землю тем, кто был заинтересован в выращивании хлопка на острове. С точки зрения конца XIX столетия такая государственная поддержка могла бы показаться весьма незначительной, однако она указывала вперед, в будущее, в котором тема вовлеченности государства в глобальный процесс обеспечения необходимого сырья для промышленного производства получит широкое распространение[196 - Transactions of the Society Instituted at Londonfor the Encouragement ofArts, Manufactures, and Commerce 1 (London: Dodsley, 1783), 254; Ellison, The Cotton Trade, 28; Edwards, The Growth of the British Cotton Trade, 77; Governor Ode to Lord Sydney, Roseau, Dominica, June 13, 1786, in Colonial O?ce, 71/10, Public Record O?ce, London; President Lucas to Lord Sydney, Granada, June 9, 1786, Dispatches Granada, Colonial O?ce, 101/26; Governor D. Parry to Lord Sydney, Barbados, May 31, 1786, Dispatches Barbados, Colonial O?ce, 28/60, Public Record O?ce, London; President Brown to Sydney, New Providence, 23 February 1786, in Dispatches Bahamas, Colonial O?ce 23/15, Public Record O?ce, London. О давлении производителей также см.: Edwards, The Growth of the British Cotton Trade, 75–76. Govenor Orde to Lord Sydney, Rouseau, Dominica, March 30, 1788, Public Record o?ce, London, UK.].

Но истинное значение карибских плантаторов заключалось не в поставлявшемся ими хлопке, хотя это было исключительно важное обстоятельство, а в институциональном нововведении, возникшем в результате карибского эксперимента: освоении земель посредством физического принуждения, возможного только при военном капитализме. Выращиваемый рабами хлопок создавал мотивацию и финансирование для беспрецедентного процесса включения территорий с недавно истребленным населением в мировую экономику. Благодаря рабству и экспроприации земель в масштабе континента была создана расширяющаяся эластичная сеть поставок хлопка, необходимая для промышленной революции, и вместе с ней – механизмы, с помощью которых потребности и ритмы промышленной жизни в Европе могли передаваться в сельскую местность всего мира. В этом процессе возник новый род рабства, который историки называют «вторым рабством» и который был тесно связан с ритмом, интенсивностью и доходами промышленного капитализма – движение, которое скоро также захватило африканский континент, в котором экономика стран Западной Африки все больше сосредотачивалась на поставках резко возросшего количества работников для Америки. Примерно половина рабов (точнее, 46 %), проданных в Америку между 1492 и 1888 годами, при были туда после 1780 года. Будущее рабства теперь было тесно связано с промышленным капитализмом, который оно сделало возможным[197 - Роль рабовладения в истории капитализма была предметом многих обсуждений и мастерски обобщена Robin Blackburn, The Making of New World Slavery: From the Baroque to the Modern, 1492–1800 (New York: Verso, 1997), 509–80. См. также: важную статью Ronald Bailey, “The Other Side of Slavery: Black Labor, Cotton, and Textile Industrialization in Great Britain and the United States,” Agricultural History 68 (Spring 1994): 35–50; Seymour Drescher, Capitalism and Antislavery: British Mobilization in Comparative Perspective (New York: Oxford University Press, 1987), 9. Мнение о «втором рабстве» Dale Tomich, The Second Slavery: Mass Slavery, World-Economy, and Comparative Microhistories (Binghamton, NY: Fernand Braudel Center, Binghamton University, 2008). Catherine Coquery-Vidrovitch утверждает, что расширение рабства в Америке также вело ко «второму рабству» в Африке; см.: Catherine Coquery-Vidrovitch, “African Slaves and Atlantic Metissage: A Periodization 1400–1880,” работа представлена в “2nd Slaveries and the Atlantization of the Americas” colloquium, University of Cologne, July 2012; Voyages: The Trans-Atlantic Slave Trade Database, http://www.slavevoyages.org, доступ 31 января 2013.].

Захват работников: палубы корабля работорговцев

Как показало резкое увеличение объемов хлопка, выращиваемого на Карибах, военный капитализм – именно потому, что насилие являлось его фундаментальной характеристикой – был мобилен. Его следующим пунктом назначения была Южная Америка. Хотя экспорт хлопка из Вест-Индии быстро увеличивался, спрос на него рос еще быстрее, и фермеры Южной Америки открыли для себя новый доходный рынок хлопка. В Гайяне с 1789 по 1802 год производство хлопка подскочило на ошеломляющие 862 %, подпитываемое одновременным ввозом примерно двадцати тысяч рабов в Суринам и Демерару[198 - Alan H. Adamson, Sugar Without Slaves: The Political Economy of British Guiana, 1838–1904 (New Haven: Yale University Press, 1972), 24; Johannes Postma, The Dutch in the Atlantic Slave Trade, 1600–1815 (Cambridge: Cambridge University Press, 1990), 288.].

Еще важнее была Бразилия. Первый бразильский хлопок прибыл в Англию в 1781 году, дополняя карибский, но скоро превзошел его. Хлопок был местной культурой для многих частей Бразилии, и производители веками экспортировали его в небольших количествах. В рамках процесса экономической модернизации своих бразильских колоний во второй половине XVIII века Португалия поддерживала выращивание хлопка, особенно в северо-восточных областях Пернамбуко и Маранайо. Когда первые усилия окупились, один современник отметил, наблюдая волну импорта рабов, что «белый хлопок сделал Маранайо черным». Хотя хлопок со временем стал «культурой бедняков», его первоначальная стремительная экспансия в Бразилии происходила за счет крупных рабовладельческих плантаций. Как и в Вест-Индии, хлопок в Бразилии никогда не составлял конкуренции сахару, а позднее и кофе, но его доля в совокупном экспорте Бразилии выросла до солидных 11 % в 1800 году и 20 % с 1821 по 1830 год[199 - См., например: Roger Hunt, Observations Upon Brazilian Cotton Wool,for the Information of the Planter and With a View to Its Improvement (London: Steel, 1808), 3; Chew, History of the Kingdom of Cotton, 28; John C. Branner, Cotton in the Empire ofBrazil: The Antiquity, Methods and Extent ofIts Cultivation; Together with Statistics ofExportation and Home Consumption (Washington, DC: Government Printing O?ce, 1885), 9, 46; Celso Furtado, The Economic Growth ofBrazil: A Survey from Colonial to Modern Times (Berkeley and Los Angeles: University of California Press, 1965), 97; Caio Prado, The Colonial Background of Modern Brazil (Berkeley and Los Angeles: University of California Press, 1969), 171–73, quote on 458; Luiz Cordelio Barbosa, “Cotton in 19th Century Brazil: Dependency and Development,” (PhD dissertation, university of Washington, 1989), 31; Francisco de Assis Leal Mesquita, “Vida e morte da economia algodoeira do Maranhao, uma analise das relacoes de producao na cultura do algodao, 1850–1890,” (PhD dissertation, Universidade Federal do Maranha, 1987), 50.].

Без каких-либо ограничений в отношении земли, как было в Вест-Индии, или труда, как было в Анатолии, объемы бразильского хлопка резко возросли. С 1785 по 1792 год Бразилия превзошла Османскую империю по поставкам хлопка в Англию. К концу этого периода около 8 млн фунтов бразильского хлопка прибыло в Великобританию, по сравнению с 4,5 млн фунтов из Османской империи и 12 млн фунтов из Вест-Индии. В Маранайо – теперь самой важной хлопководческой области Бразилии – экспорт удвоился с 1770 по 1780 год, снова почти удвоился к 1790 году, а потом почти утроился к 1800 году. На протяжении нескольких лет в конце 1780-х – начале 1790-х годов, в период, когда ни в Вест-Индии, ни в Османской империи производство хлопка существенно не увеличивалось, и до того, как хлопок из Северной Америки захлестнул рынок, Бразилия стала самым важным поставщиком для бурно развивавшейся британской хлопковой отрасли. Но бразильские фермеры не только производили хлопок в больших объемах, они смогли также выращивать его разновидности с особо длинным волокном, лучше всего подходившие для новой фабричной технологии[200 - Beshara Doumani, Rediscovering Palestine: Merchants and Peasants in Jabal Nablus, 1700–1900 (Berkeley and Los Angeles: University of California Press, 1995), 99; William Milburn, Oriental Commerce: Containing a Geographical Description of the Principal Places in the East Indies, China, and Japan, With Their Produce, Manufactures, and Trade (London: Black, Parry & C?, 1813), 281; Mesquita, “Vida e mort,” 63; Edwards, The Growth of the British Cotton Trade, 83.]. К 1780-м годам рабы в Вест-Индии и Южной Америке производили почти весь хлопок, продававшийся на мировых рынках, и вплоть до 1861 года двигатель промышленной революции работал на этой взрывной смеси из рабства и завоеваний. Джон Тарльтон, успешный работорговец и ливерпульский торговец хлопком, понял, что торговля рабами, экспорт товаров из плантаторских экономик и процветание британского торгового флота были «взаимопроникающими + взаимосвязанными». И это сочетание было колоссально выгодным: хлопок и рабы сделали многих торговцев богатыми, и Тарльтон подсчитал, что его состояние с 1770 по 1800 год утроилось[201 - John Tarleton to Clayton Tarleton, St. James’s Hotel, 5 February 1788, 920 TAR, Box 4, Letter 5 Tarleton Papers, Liverpool Record O?ce. О торговцах хлопком, владевших плантациями, см.: Sandbach, Tinne & C? Papers, Merseyside Maritime Museum, Liverpool. О торговцах хлопком, торговавших рабами, см.: John Tarleton to Clayton Tarleton, April 29, 1790, letter 8, 4, 920 TAR, Tarleton Papers, Liverpool Records O?ce, Liverpool; Annual Pro?t and Loss Accounts of John Tarleton, 920 TAR, Box 2 and Box 5, Liverpool Records O?ce, Liverpool.].