Комплекс Чебурашки, или Общество послушания

<А он щепку-то берет, дак говорить-то можно все равно что?>

Дак говорить-то говори…

<Но щепочку-то не роняй, да?>

Не выпадет, не беспокойся.[58 - ФА СПбГУ, DTxt07-164_Arch-Mez_07-07-23.]

Когда смотрят младенца, дак спичку ложат в рот.

Такая тактика предохранения от сглаза не требует никаких специальных слов и физических действий. Человек, который хочет подойти к ребенку, должен защитить его от своей же возможной магической агрессии молчанием: сложно «ойкать» со спичкой во рту. Причем молчание это в прямом смысле очевидно. Входит в дом человек, молчит, во рту у него щепка – значит, обвинить его в сглазе будет затруднительно. Таким образом посетитель защищается от обвинения в оприкосе: с тех пор как муж стал подходить к детям со спичкой во рту, жене перестали жаловаться на его «оприкосливость». Видимо, угроза нанести неосознанный вред и быть в нем обвиненным столь невыносимы, что проще самому заранее признать, что ты на такое способен, и разговаривать со спичкой во рту.

Другой вариант нейтрализации собственной нечаянной магической агрессии – использование вербальной формулы «Чур чёрных, чур белых, чур своих, чур чужих, чур меня и есть» в сочетании с плеванием. «Очуривание» вслух самого себя также должно обезопасить и от вреда, и от будущего обвинения в сглазе.

И всё время надо говорить: «Чур чёрных, чур белых, чур своих, чур чужих, чур меня и есть» <сплёвывает три раза> в лицо.[59 - Там же.] (Собеседница говорит эти слова тихо и быстрее обычного.)

Мне раньше мама всё говорила, ведь иногда и скажешь ребёнку: «Ой ты, хорошенькой какой, какой ты у меня любый и всё». Дак она всё говорила, ой, всё приговаривала: «Чур чёрных, чур белых, чур своих, чур чужих, чур меня есть». Вот. Чур чёрных, чур белых, чур своих, и чур чужих, и чур меня есть. И саму себя как очуриваешь. Вот. И всё.[60 - ФА СПбГУ, DTxt 20–28_ Arch-Mez_07-07-19.]

Первый и второй способы – варианты самоконтроля и защиты себя от обвинений во вредоносности. Последующие представляют собой варианты защиты от уже распознанной агрессии. Эти действия совершают не потенциальные исполнители сглаза, но те, кто определяет ситуацию как вредоносную.

При непосредственной угрозе оприкоса (похвале, ойканье, подозрительном смотрении и думе) защитнику нужно постучать костяшками пальцев друг об друга и сказать: «Тьфу тебя» или зачурить ребенка и помыть его.

Я вот говорю, вот вам встретится там: «О, какая ты хорошая, красивая» – ты так <стучит костяшками> – «Тьфу тебя», – скажи. И вот так кулачками постучи. Это я тебе как пинежская бабка говорю.

<Все, будем теперь знать.>

И булавки везде налепите.[61 - ФА СПбГУ, DTxt07-151_Arch-Mez_07-07-08.]

Обычно когда на народ маленького ребёнка выводят (вот, в людное место куда-нибудь), чтоб не одумали, ничего не сказали – мне вот тоже Фезя тогда говорила, – что «чур чёрных, чур белых, чур своих, чур чужих, чего-то там… косому, лихому три соломины в глаз», чего-то такое. Три раза надо помыть и не вытирать потом ребёнка.[62 - ФА СПбГУ, DTxt07-055_Arch-Mez_07-07-16.]

Ответственный за «спокойствие» ребенка может нейтрализовать опасность нелегитимной похвалы и более радикальным способом:

У нас тут бабушка есть, которая вот тоже Игорь маленький был, хорошенький такой был, вот даже мимо – она в огороде ползает – пройдём, я приду домой, он у меня сразу у порога падал, у него начиналась истерика. И вот мне кто-то сказал: «Идёшь мимо, фигу в карман положи и скажи: «Жаба тебе в рот, жаба тебе в рот». Эта бабуська пришла ко мне на телефон, здесь сидит это. А Игорь-то спал. А он потом в одной футболке, даже без трусов, маленький ещё был, он выбежал это и сразу воду пить или на горшок, или куда побежал. А я и внимания не обращаю. А она потом сидела так со мной, говорила, говорила, потом: «Ой, Игорёчек какой большой стал». Я так раз фигу и сразу же: «Жаба тебе в рот, жаба тебе в рот». И она как у меня закашляла. Она кашляет и слова не может сказать.[63 - Там же.]

Заговор «Жабьи слова». Из тетради Татьяны Федоровны Бухаловой. Фото И. Веселовой. Июль 2004 г. Деревня Харбово Вашкинского района Вологодской области

В соответствии с этой тактикой защиты ответственному за ребенка нужно совершить одновременно два действия: вербальное – произнести про себя три раза «жаба тебе в рот» и невербальное – изобразить пальцами фигу, держа руку в кармане. Если чаянный/нечаянный агрессор не предпринимает нейтрализующих его агрессию мер (первые два варианта), то оприкос в результате ответных мер «защитника» возвращается к хвалящему. Мало того что агрессор оперативно распознается – действия по его нейтрализации становятся своеобразной карательной акцией.

Да, «жаба тебе в рот». Это значит, возвращаются.

<Это значит, возвращается к ней?>

Да, да. Как бы слова вернулись назад.

«Заговор кил». Из тетради Татьяны Федоровны Бухаловой. Фото И. Веселовой. Июль 2004 г. Деревня Харбово Вашкинского района Вологодской области

Во всех случаях речь идет преимущественно о противодействиях агрессии, прочитываемой через поведение ее исполнителя. Мы не встретили рассказов о распознавании вредоносного «одумывания», но от вредоносного взгляда как от еще одной формы невербальной агрессии спасают всем известные апотропеи: булавки и сажа за ухом. Развернутая система магической «ПВО» выявляет случаи оприкоса и активирует систему защиты: вербальными формулами и специфическими жестами (стуком, плеванием, фигами). При этом оприкос не является последствием действия неких духов, сверхъестественных сил, про них не было ни одного упоминания. Нападение под силу обычному человеку, и защищаются от человеческих взглядов, мыслей и похвалы.

Применение магических защитных действий по большей части очевидно агрессору. При общении тебе «незаметно» суют фиги, поплевывают в твою сторону, шепчут, изменив голос, теребят в руках булавки и т. д. Ощущение полной победы над «вредителем» приносит защитнику особое удовлетворение: И она как у меня закашляла. Она кашляет и слова не может сказать. Нам как-то рассказали, что можно прийти в дом к тому, кто сглазил, взять у него ботинок и потом сжечь его, чтобы снять порчу. Но в основном собеседники считали, что с агрессором ничего такого делать не нужно. Если только брать в расчет распространение информации о ее/его вредоносности или «незаметного», но в лицо произнесенного «жаба тебе в рот», отчего сложно не закашляться.

В результате описания конвенции оприкоса получилась, на наш взгляд, не лишенная абсурдности картина социальных взаимодействий. Объектом нападения считается ребенок (он теряет спокойствие, плачет и ползает). Оприкос вызывают ментальные и речевые действия: молчание-одумывание, смотрение, похвала. Совершить подобное преступление – восхищение – может кто угодно, включая близких родственников. Но особенно подозрительны инородцы с карими глазами и задумчивые посетители.

Успешной защитой от оприкоса служит нанесение «агрессору» прямого убытка – от сжигания его ботинка до ущерба его репутации. Сомнительность улик, открытость в предъявлении подозрений и явное удовольствие от мести заставляют задуматься над следующими вопросами. Что заставляет наших собеседников квалифицировать простой физический недуг или случайность как оприкос или сглаз, то есть следствие магической агрессии, при том что «нечаянные» агрессоры зла не желают, они просто выражают свое восхищение? Как можно исключить думание, смотрение, говорение, направленное на детей, и оградить их от контакта не только с посторонними, но и с близкими родственниками, думающими о детях хорошо, смотрящими с одобрением и хвалящими? Все-таки сложно представить себе ситуацию, что детей вообще никогда не хвалят, то есть не оценивают положительно.

Оказывается, что особенно опасна та похвала, которая выделяет данного ребенка в сравнении с другими детьми (быстрее других растет, самый спокойный, самый красивый и др.):

То есть даже мама сглазить может. Вот похвалит его, скажет: «Ой, какой хороший, красивый» – а он возьмет и заболеет.[64 - ФА СПбГУ, DTxt07-164_Arch-Mez_07-07-23.]

А я и внимания не обращаю. А она потом сидела так со мной, говорила, говорила, потом: «Ой, Игорёчек какой большой стал!»[65 - ФА СПбГУ, DTxt07-055_Arch-Mez_07-07-16.]

И обычно, вот когда, вот просто одумаешь случайно, что «ой, какой там, это, ты у меня никогда не плачешь, ничего».[66 - ФА СПбГУ, DTxt 20–25_ Arch-Mez_07-07-14.]

Ребенка выделяют за внешние качества из ряда прочих. Если его хвалят посторонние, то выделяют из ряда других деревенских детей. Если его хвалит сама мать, то, по сути, она хвалится ребенком.

Как? «Ой, надо же, у тебя как всё хорошо!» Как будто лучше людей или как ли.[67 - ФА СПбГУ, DTxt20а-38_Vol-Kad_03-07-18.]

Опасность такого выделения из общего уровня описана Джоржем Фостером через известный «образ ограниченного блага».[68 - George M. Foster Peasant Society and the Image of Limited Good in American Anthropologist. 1965. Vol 67. Iss. 2. April. P. 293–315.] По его идее, в когнитивной основе крестьян всего мира лежит образ ограниченных, конечных ресурсов материальных и символических благ. Следовательно, переизбыток блага у одного человека влечет за собой нехватку его у другого. Имеющий лучшее узурпирует блага остальных.

Теперь обратим внимание на самых незаметных, но, по нашему мнению, главных движущих лиц оприкоса – рассказчиков-толкователей. Почти все охотно обсуждавшие с нами эту тему – матери, у которых есть дети, и бабушки, у которых есть внуки. Получается, что в речевую компетенцию определенной социальной страты – деревенских матерей – входят матрица подобной практики и конвенции рассказывания. По рассказам матерей, главным пострадавшим является ребенок. Именно он в центре агрессии, на него она направлена. Как уже было отмечено несколько раз, оприкосить может «кто угодно». Но распознает факт оприкоса ребенка мать или бабушка, «диагностика» оприкоса является их компетенцией в этих рассказах. Матери учатся диагностировать сглаз от своих матерей и свекровок, а также от других старших женщин:

Всё раньше мама мне говорила, скажет, ребёнка сама можешь оприкосить.

Мне раньше мама всё говорила…

А опытные бабушки, так эти бабушки не разрешали вот так вот подходишь, што: «Ай! Ой!»

Наученная старшими мать, наблюдая в поведении своего ребенка беспокойство, соотносит его появление с посещением вредителя. Очевидно, что выбор вредителя не случаен. Он падает на того, кто находится под подозрением у матери или у старших женщин. Возможно, именно поэтому нет какого-то одного человека, который постоянно оприкашивает детей. В каждом случае этим человеком может быть тот, кого назначит вредителем та или иная мать и кто, по ее мнению, не просто хвалит, но, хваля, оприкашивает.

<А это от человека зависит, который говорит?>

Очень много зависит от человека. Есть такие злые языки… Есть такие. В деревне всё равно человек-два найдётся, которого опасаешься. Отойти лучше в сторонку.

Здесь наши выводы относительно оприкосов в севернорусской деревне совпадают с выводами антрополога М.В. Хаккарайнен, которые она сделала в результате анализа локальных представлений о болезнях и лечении у чукчей: «…несмотря на то что объектом сглаза являются дети, само это представление является выражением отношений между взрослыми».[69 - Хаккарайнен М.В. Локальные представления о болезнях и лечении (поселок Марково, Чукотка). Дис. на соиск. зван. канд. ист. наук. СПб, 2005. С. 79.]

Остается только охарактеризовать участников этих отношений. Анализ сценария оприкоса в севернорусской деревне показывает, что старшие женщины, толкуя ситуацию как сглаз, учат младших конвенциям страха. Освоение конкретной матрицы оприкоса обучает ответственности за ребенка через страх: отвечать – значит бояться за Х вместо самого Х. Взаимный страх и даже страх самого себя создает нормальное поле напряжения в социуме. Причем страх входит не столько во вражеские, конфликтные отношения, когда в пылу обиды или ссоры звучит прямая угроза: «Ты меня еще попомнишь». Страх включен в соседские, родственные, любовные отношения.

Страх – это сила, которая создает особые векторы в соседских и родственных связях, и тем самым – поле, которое отличается, в частности, от пространства христианства с его апостольским посланием: «В любви нет страха» (1 Ин. 4: 18). Драматизм ситуации определен тем, что традиция толкований воспитывает и поддерживает страх одобрения: нельзя думать о своем как о лучшем, нельзя говорить о чужом как о лучшем.