Императрица по случаю

Нет, конечно, Павел Петрович не был ангелом, к тому же часто ошибался, но ошибался, честно и искренне признавая свои ошибки. Да, и в самих ошибках его были честные побуждения, были порывы благородные и великодушные, о которых мало кому было известно, но которые вполне могли бы оправдать его в глазах потомков.

Его отличали обостренное чувство долга, беспримерный среди монархов демократизм и глубоко рыцарское благородство, неведомое при развращенном дворе Екатерины II. Будучи высокого мнения о своем положении, Павел Петрович предъявлял к нему и строгие требования. По его убеждению, «долг тех, которым Бог вручил власть править народами, – думать и заботиться об их благосостоянии». И он всеми силами старался выполнить этот долг, как он понимал его.

Мысль о народном благосостоянии была его постоянной мыслью. Он во всем хотел служить примером для всех, чистосердечно и искренне верил, что в состоянии все видеть своими глазами, все слышать своими ушами, все регламентировать по своему разумению, все преобразовать своей волей… Разумеется, такая наивность вызывала смешки за его спиной и злые сплетни.

Кстати сказать, император презирал тех, кто раболепно подчинялся его воле в ущерб правде и справедливости, и, наоборот, уважал людей, которые бесстрашно противились вспышкам его гнева, чтобы защитить невиновного.

Собственно говоря, его благоволение ко мне и началось с того, что я осмелилась ему возразить. Точнее, вступиться во время обеда за императрицу, которая сморозила какую-то глупость по поводу входившего в силу французского консула Наполеона Бонапарта. Кажется, назвала его «грязной обезьянкой».

Император мгновенно вспылил:

– Как вы можете отзываться подобным образом об этом человеке? Вы что, знаете о нем какие-то подробности, знаете его дела?

– Нет, но плебей, лезущий во власть…

– Дура! Бонапарт – дворянского рода с Корсики. И чтобы я больше…

Глаза императрицы уже были полны слез, а носик подозрительно покраснел, когда вмешалась я:

– Папенька, вы неправы.

– ЧТО?! – резко обернулся ко мне император.

– Маменька всего лишь неудачно выразилась. Она ведь не занимается политикой, как вы, и не может всего знать. А у женщин личные впечатления часто перевешивают фактическую картину. Согласитесь, Бонапарт – не идеал мужской красоты.

Император фыркнул и засопел – верный признак того, что приступ гнева миновал.

– А ты смела, княжна Елизавета. Сказать мне, императору, что я неправ…

– Вы прежде всего человек, папенька, – продолжила я, не обращая внимания на отчаянные толчки ноги Александра под столом. – Как император, вы не имеете права ошибаться, но как человек в семейном кругу…

Императрица бросила на меня благодарный взгляд и прикоснулась к рукаву мундира супруга:

– Пусть ваше величество простит меня…

– Пустое, душенька, – отозвался Павел Петрович, – приходя в благодушное настроение. – Напротив, я очень рад, что ты не очарована этим корсиканцем, как многие дамы в Европе.

– Да Боже сохрани!

– Я слышал, он женат на мулатке, – постарался увести разговор в сторону от опасной темы Александр. – Она откуда-то с южных островов.

– На креолке, – поправила его я. – Она уже была замужем, ее муж погиб во время террора. Там еще есть двое детей – мальчик и девочка. Как же ее… ах да, Жозефина!

– Она красива? – с неподдельным любопытством осведомился император.

– Я не видела портретов, – увернулась я.

– Говорят, что некий майор здесь, в Петербурге, тоже женился на креолке, – живо вмешалась в разговор Аннет, обожавшая сплетни. – Она то ли внучка, то ли правнучка знаменитого арапа Ганнибала. У них уже дочка родилась.

– Только негритят здесь не хватало, – ворчливо заметила императрица.

– Ах, нет, маменька, говорят, что девочка – совсем блондинка.

– Да будет вам о глупостях, – вмешался император. – Мадам, через неделю прибывают эрцгерцог Иосиф Габсбург и наследный принц Фридрих Людвиг. Надеюсь, у вас все готово к приему высоких особ?

– Конечно, государь.

Со мной что-то произошло: голоса вдруг стали доноситься глухо, как через вату, в глазах потемнело и я куда-то провалилась.

Очнулась уже на кушетке, вокруг столпились взволнованные родственники с императором во главе.

– Что с тобой, княгиня Елизавета? – обеспокоенно спросил он. – За доктором уже послали, сей минут будет.

– Благодарю, папенька, мне уже лучше. Вдруг голова закружилась…

Императрица глядела на меня менее ласково, но с каким-то проблеском понимания в глазах. Похоже, она о чем-то догадывалась… но о чем?

В это момент появился доктор Роджерсон и почтительно попросил всех удалиться. Осмотр больного – дело интимное…

Через некоторое время доктор столь же почтительно пригласил августейшее семейство вернуться. Я уже не лежала на кушетке, а сидела в кресле и переваривала услышанный диагноз.

– Что с великой княгиней? – с порога выпалил император. – Надеюсь, ничего серьезного?

– Напротив, положение ее императорского высочества есть весьма серьезно. Нужен строгий режим, особое питание, свежий воздух, да.

– Да что с ней? – не выдержал Александр.

– Поздравляю вас, ваше императорское высочество. Великая княгиня есть в ожидании дитя. Время пока небольшое.

– Элиз беременна! – взвизгнула Аннет.

Александр украдкой вытер глаза носовым платком, а император прослезился открыто.

– Ну, наконец-то! Спасибо, княгиня Елизавета, порадовала.

– Поздравляю, – с почти доброй улыбкой произнесла и свекровь. – Доктор, а какой срок?

– Неделя двенадцать, полагаю…

В голове у меня с бешеной скоростью закрутился счетчик. Двенадцать недель, почти три месяца, а если точнее, то… то с нашей первой ночи с Александром. Получилось! Теперь ни у кого и мысли не возникнет от законного ли мужа ребенок.

– Как ты себя чувствуешь, Лизонька? – осведомился Александр.

– Превосходно, дорогой. Простите, что я испортила вам всем обед, но я право же не ожидала…

– Не извиняйся, дочь моя, – снисходительно произнесла императрица. – Очень немногие женщины не испытывают головокружения во время беременности.

– Да уж куда мне до вас, маменька, – пробормотала я. – Давайте все-таки закончим обед. Я голодная.