Марта

– Загрустил я, бабушка оттого, что без доли родился, да с лихом-бедой обручился. Коня по дороге потерял, вот и плетусь тропою узкою, высматриваю, где счастье мое ни за грош медный пропало. Какая у меня охота, что я могу? Распутать волчий след и выстрелить в упор и промахнуться, с меня и того довольно. Благодарен вам за радушный приют, за слова приветливые. Очень приятно находиться рядом и испытывать то тепло сердешное и умиротворение духовное, что струится от вас.

– Нескладно похвалил, да ладно, все сердцу славно, – качнула дружелюбно головой старуха, испытующе глядя на гостя стренного. ? Единственный, кто понежил старуху словами приятными, тем же отплачу, за добро добром. Так кого же ты ищешь? – глянула испытующе на молодца, что уже отогрелся малость, отошел душой и телом, в сон его клонит. – Какая девица тебя волнует?

– Мы с нею встретились здесь, в лесу случайно. В моей руке была ее ладонь, в синих глазах ее мои глаза, но так недолго. Кто-то дерзкий нас разлучил, вышвырнул нагло из жизни. Никак не могу забыть ту встречу, ее слова, ее улыбку, ее застенчивый поцелуй. Вот, бросился искать стеснительную незнакомку, а где найти ее, не знаю, путает следы леший.

– Встречала я ее, не единожды, славная, приветливая такая. Это вторая дочь нашего царя лесного. Мать их из деревни дальней, обычная крестьянка, замужем была за местным стариком. И случилась у них любовь с хозяином лесным, от которого двух дочерей родила, оставив их на попечении злого мужа, так, как сама вскорости угасла. Старшую злой отчим еще себе оставил для услужения, а младшенькую, лишь только на свет появилась, в лес унес, бросил под елью, где и нашли малютку на радость ее настоящему отцу. Стали именовать Елкой. А недавно, благодаря случаю, старшая дочь нашлась. Отец ее уже и замуж выдал. Живут в радости, в любви и согласии молодые.

А со второй беда случилась, сам сатана решил над нею подшутить, обманом ее любовью завладеть. Да только что-то не заладилось у черта. В твоем обличии тогда он здесь вертелся, поэтому и ты, видать, сюда попал случайно, по ошибке. Его проделки ненароком занесли тебя сюда и тут же выдернули, вернули в город, постаравшись убрать из памяти тот злополучный день. Да, видно, прогадал, лукавый, коль ты вернулся.

Царь леса дочь свою упрятал от чужих, недобрых глаз и всякий, кто о ней узнает вольно иль невольно, должен пропасть, навеки сгинуть. Такое поручение стоит перед всеми лесными жителями. В том числе и я обязалась помочь, заморочить голову обманом зрения, что б припугнуть, а потом отвадить гостя залетного.

Твоя девица краса – русая коса сейчас находится в путах власти темной, спит, околдованная, в своей обители укромной. Грудь ее не подымает тихий вздох, обручена она с карою лютой, забвенье навсегда поглотило дни девичьи, мрак и тишина за дверью кованой.

Здесь никак крыло с крылом не соединить, судьбам вашим не сойтись, не в силах я помочь, разве дорогу указать. Да толку что с того, скажу тебе, а никакого? Тебе ее с той злой пучины не поднять, оченьки ясные не открыть, к жизни сердечко не вернуть.

А необычный сон нарушив, можно и вовсе потерять. По краю пропасти бредет душа ее, и в миг любой может на небо улететь. Тогда уж из мертвых ее не воскресить. Ну, что боишься?

– Я к ней иду, – решительно качнул головою.

– Могу дорогу указать, как туда пройти, и как злых духов разогнать у заколдованной двери. Силы темные, сгустившись, стерегут покой пленницы своей, если махнешь этим пучком травы заговоренной, распадется на кованой той двери замок. А сейчас с дороги отдохни, утро вечера мудренее.

– Некогда, почтенная, должен идти, – поднялся из-за стола, усердно поблагодарив Бога и хозяйку за хлеб-соль. И в путь собрался, взяв у бабки травы охапку, авось сгодится.

– Клава, ты со мною, – приглашает птицу, осознавая, что она, верный его помощник, с ней он легче справится с заданием.

Ворона, вертя головою по сторонам, – Ивга, а где твой кот ученый. Сколько раз бывала у тебя в гостях, всегда сидел здесь на печи. Что нынче с ним? Где подевался?

– Ума не приложу, – сплеснула старая руками. – Третий день все где-то шляется, бродяга. Все тайны какие-то хоронит от меня, блудливый шалопут.

– Ясно, – даже обрадовалась ворона. – Ты нынче сам ступай. У меня здесь мысль одна верная появилась. Надеюсь, сможем сокрушить твою напасть. После к тебе пристану.

***

Вьется поземкой тропа неприметная. Кирей шагает свежий, надеждою ведомый. Солнце таяло, прячась в облаках. И дорога стала веселее, а, значит, намного короче.

Идти довелось недолго. Тут же сразу, за поворотом, в густой чаще лесной увидел деревянную избу. Дверь кованая, а на ней замок огромный, далеко виден. Подошел к крыльцу свободно, а ближе к двери его ровно что-то не пускает. Силится пройти и не может. Вмиг потемнело, закружилась вьюга оголтелая, с ног, прямо, сбивает, глаза снегом застилает. Без промедления вытащил бабкин веник и, ну, им махать у порога на все стороны.

– От дверей не отойду, пусть будет вечной мгла! Напрасно небо злится и бушует ветер, стучу, пока не достучусь, пока не разбужу – не отступлю.

Прошу по-доброму, отдай мне ту, что сердцу дорога, восстанови ее из забытья, верни обратно в отчий дом, и мне, упрямому, дай на нее взглянуть! Заклинаю, отдай ее, пока по-доброму прошу, иначе будет хуже!

Замок распался, освободился вход. Постучал вначале осторожно, прислушался, никто не отвечает. Вмиг оцепенел, испугавшись неведомо чего, постучал еще раз, сильнее, настойчивей, и снова не дождался ответа. Опять застыл, одеревенев. Что там ждет его за порогом? Он, полный отчаянной надежды, открыл тяжелую дверь.

В мягком полусумраке горницы светлым пятном выделялось высокое ложе, где спала девушка глубоким, нерушимым сном. Грудь её еле заметно поднималась, вбирая в себя тишь да благодать, а теплая кровь её, живой дух её плоти, оседала на щеки легким, прозрачным румянцем.

Она спала, всем измученным, изболевшим сердцем погрузившись в могучий покой, черпая из него силу и отдохновение, что из глубин уснувших страданий подносил её навстречу новой надежде! Новому дню! Новой жизни!

Луч бледный бродит по стене холодной, выхватывает из сумеречной темноты большое зеркало в тяжелой оправе, где еле заметно скользит чья-то расплывчатая тень, и, невесомый, падает на девичье лицо, мягко озарив его.

–О, серебристый месяц, единственный мой друг!

Мой верный страж, мой неустанный утешитель, знаю, меня ты к жизни хочешь возродить!

Прошу, не пробуждай прошлых видений, не воскрешай глухих страданий, не вороши клубок тревожный моих былых страстей и ран живых не раздражай! Забылась, утонула я в забвении глубоком, пусть злая жизнь обходит стороной, немая пролетает мимо. Угомонилась боль…

Но что я слышу, кто здесь?

Как мало ныне в обители укромной тишины! Безмолвие покоя не нарушай, незваный гость. У моего порога выросла забвенья пышная трава, кто рвет ее рукою дерзкой? Кто ты!.. О, ужас! Снова!.. Я тебя помню!.. так горько помню!..

Заклинаю!.. Не тревожь!.. Зачем?..

Зачем из холодного мрака молчания вызвал на землю немилую память, тобой оскорбленную! Зачем вернул унижение, боль возвратил непосильную?

Снова гложет тоска, и снова обида ревнивая со змеиною, жгучею ласкою впивается в сердце погасшее!

Прошу, не тереби истерзанную душу! Ржавою цепью злого обмана скована птица бессильная. Там возле клена разлогого мечется, стонет голубка ретивая, рвется взлететь, и не может…

Отпусти душу, коварно загубленную, дай вновь погрузиться в забвение. – Шуршащий лепет неуловимо тих. – Молю о снисхождении, прошу, не тревожь мой сон невыспавшийся. Мне так легко спалось, как в детстве ласковом у батюшки родимого…

– Пойми, на медленном огне забвения горишь ты, и сгораешь неотступно. Пламя – это опасно своим блаженством сладостным.

Пронзенная чужим вторжением, без сил вдохнуть, твоя плоть покорна силам черным, что стерегут неусыпно, жалят жестоко, но боли ты не слышишь, и слепо веришь в призрачный покой!

Как ни проси, тебя я не покину! Трепетный огонек твоей души живой не может сам бороться со Злом, чья подлость бессонная, чьи глазницы пустые караулят глухую и застывшую пучину твоего забвения.

– Оставь меня… забудь ко мне дорогу, прошу я! умоляю!

– Не могу! Не могу забыть улыбку робкую, глаз синь глубокую, каждый твой жест, каждое словечко в сердце берегу. – Берет ладонь девичью, прижимает к груди. – Назло судьбе – разлучнице, я не уйду и лишь прошу, забудь, что было в прошлом. Пожалей меня, мне без тебя так плохо!

– Знаю, без жалости любить невозможно, но как любить с обманутой душой? Твой взгляд я помню, такой решительный, сухой, суровый. И холодный… Но что со мной? Я улетаю…

Заметалась тень в зеркале напротив, стала плотнее, четче.

– Не улетай, прошу! не исчезай! Мне без тебя уже не жить! Прости за то, что я не совершал, прости за боль, которую не я доставил, прости, что раньше не искал. Я буду вечно стыть возле твоей постели, покуда злую ночь, что стережет твой сон, не украдет рассвет.

Слова его падают горько и бесшумно в певучую такую тишину, разбиваются и разлетаются вокруг осколками скупыми. Неужто она не слышит? Но вздрогнули ресницы.

– Ты тот самый! ласковый! мой! Но почему так поздно?..

Зачем из холодного сумрака памяти мою любовь позвал? У нее твои ресницы и твой нежный взгляд. Весенним светом блестят глаза живые…

Прошу, сердце не пей до дна, уже почти ничья я. Уходи, я умоляю…

Прижал к своей щеке ее ладонь, целует пальцы тонкие.

– Твои слова шипами острыми терзают душу. Я не уйду, как не проси!

– Приголубь, любимый, обогрей, вьюга студит грудь! Я еще жива, но ни капли надежды.