Марта

– Трофим, вот тебе мой фамильный перстень с печатью. Отныне все, что было моим, тебе останется, ты мой наследник. У меня еще дочь есть, Настенька, будет время, навести. Передай от меня привет, пусть не обижается. Я ее так люблю.

Застыл вопрос в глазах, растерянных Трофима.

– Я следом ухожу, одну оставить не могу. Не отдам ее души злодею!

И тут же голубь, появившись ниоткуда, рванулся к голубке плачущей. Белое облако обволокло двух птиц, стали недосягаемы они для зла. Голубь и голубка, целуясь, воркотали на ветке. Сильван споткнулся, замахал руками бешено. Глазенки его защелкали сердито, разгорелись жуткими огоньками. Черный дым воронкой закружился кипучей, взвился в небо и растаял.

Обманула – таки Марта Сатану. Душа ее, спасенная любовью, в ад не попала. Взмыли птицы, покружились над головой и улетели в небо.

Со всех сторон уже сходятся люди. Трофим молча уходит, лишь изредка оглядываясь на скамью, где в обнимку уснули Марта и Антон. Он знал, что они счастливы, их души сейчас на небесах.

Как часто ты приходишь к любви чересчур поздно. Не видишь, не находишь ее, а она рядом, в тебе горит неслышно. Коль не заметишь трепетного огонька в сердце своем, потом будешь звать – не придет, обиженная.

Зацепиться за туман невозможно, если в сердце пусто, нечего искать, будто потерял что, когда становиться тошно от одиночества тоскливого.

В этот мир мы приходим, чтобы встретиться, проститься и снова уйти, оставив по себе память, кто благодарную, кто черную, а кто и вовсе никакую. Исчезнуть без следа едва ли не самое страшное наказание за прожитую кое-как жизнь, что не терпит небрежности и неумолимо мстит, даже жестоко, то ли болезнью гиблою, то ли старостью забытой.

XI

Пробуждение весны.

Стоял необычный зимний день. Временами даже мягкий и солнечный, тихий и улыбчивый, он, казалось, потешался над застывшим миром, скрывая в мыслях своих что-то очень каверзное. Беззастенчиво проникая в любую щелочку, плутовато вопрошающе заглядывал каждому в глаза, готовя шаловливую проказу из снега, неряшливо расстеленного прошлой вьюгой по всему городу.

Кони, то и дело, скользили, сбиваясь с шага, неуклюже съезжали на обочину. Ночь сковала дорогу тонкой наледью, сгладив ее и сделав почти невозможной для проезда.

Внезапно с этой ледяной одежды взметался холодный, порывистый ветер. Он крепчал, пропитывался мерзлой стужею, развеивая румяную улыбку озорного дня. Небо ежилось, становилось угрюмым. Бесчувственное солнце бледнело, скрывалось за облаками, и снег, дохнув морозом из-под ног, взбирался вверх лохматыми космами.

Начиналась настоящая метель. Ветер вздымался вихрями и моросил колючим снегом в глаза, в уши, в рукава, за шею. Наигравшись, ровно дитя малое, снова успокаивался. Становилось тихо-тихо и даже не так холодно. Из-за приземистых, мрачных туч опять высовывалось солнце, грея зябнущие щеки в рыжем пламени своих кудрей. И снова день становился невозмутимо мягким и улыбчивым.

Кирей сидел на лавочке, зябко уткнувшись подбородком в глубокий мех воротника, крепко задумавшись, взгляд потерянный, улыбка хмурая. Грызет сердце кручина унылая, буйная головушка сколько дней и ночей все одну думу думает, сомнениями усеянные густо тягостные мысли. Жизнь его, как этот зимний день, то светлая полоска, то темная, то солнце светит, то поземка шалит. Правда, в последнее время темная оказалось размашистой, без конца и краю.

В голове снова вертелись навязчивые слова из недавно услышанной песни, – если любишь без памяти, не забудешь вовек.

Эх, грусть-тоска немилая, так гнетет, прямо в сердце белой вьюгой дует, никакого сладу с нею нету, жизнь стала невыносимой. – Кудри непокорные упали на чело, выбившись из-под высокой шапки собольей, их тут же засыпало снегом.

Клава, добрая и некогда веселая ворона, сидит недалече на ветке дерева, глядя жалостливо на друга. С тех пор, как Дана вышла замуж, Кирей перестал радоваться жизни, его, словно подменили. Никто уже не вспомнит его добрую улыбку, пропали лучики в глазах смешливых.

Не живет, а существует! Ходит, словно потерянный, все молчит и о чем-то думает. Сколько раз сердобольные родственники пробовали его сосватать! Сколько раз устраивали бал, приглашая самых красивых девушек княжества! Он, откровенно скучая, сидел безмолвный, словно слепой, не видя и не замечая никого в упор.

Клава старается не спускать глаз с сердешного, мало ли что там, в затуманенной голове организуется на почве отвергнутой любви. Да и есть с чего сохнуть парню, невеста сбежала из-под венца, выстраданное счастье оказалось в чужих руках. Вот и мается, бедный, не может душу успокоить. Ему бы жениться, но как старое забыть? Захворал на любовь парень и не излечить теперь сердце перебитое. И бабок приводили к нему, и знахарей всяких. Уж они старались, уж они шептали на все лады, не помогло.

И сейчас сидит уже битый час, что примороженный, а если заболеет? Вон какая стужа разгулялась! Как домой увести, ума не приложить!

В очередной раз выглянуло солнышко, мягко озарив заснеженный пейзаж. Стайка синичек бросилась с дерева под ноги, рассыпавшись по снегу шустрыми комочками. И тут одна из них, самая бойкая, взлетела и уселась на плече у парня, что-то весело щебеча ему в самое ухо. Что за наглость неслыханная! Ревнивая Клава не собиралась делить их дружбу с Киреем с кем-либо еще. Прочь, негодная птица! Бросилась на нее с ветки, но та, не обращая малейшего внимания на ворону, совершенно без боязни о чем-то чирикала.

– Клава, это синичка!– радовался, что маленький, бережно подставив ладонь гостье приятной.

– Вижу, не слепая, – пробурчала недовольно, и чего вдруг улыбается, необъяснимо.

– Нет! Ты не поняла, это моя знакомая синичка. Я ее когда-то из сетей птицелова освободил. Клава, все это было, все случилось наяву! Не сон это был! Птичка, пичужка малая, скажи, в каком лесу я тебя встретил? Любушку свою там потерял, а вместе с ней и сердце обронил в чаще неведомой, нет мне покоя с тех пор. Не могу забыть девочку с глазами синими, что меня поцеловала и, словно белка шаловливая скрылась в глуши лесной.

Клава, удивленная все больше, переводит птичий язык.

– Место – это недалеко, но и не близко, отсюда простым глазом не видать, слыхом не слыхать, человечьим духом не учуять. Знаю, жила там девица красоты писаной, дочь царя лесного, да в беду горькую попала. Если любишь, не мешкая, ступай к ней, а сердце само путь верный укажет.

И унеслась, на прощание приветливо покружив над головой.

Кирея в момент, что подменили, повеселел враз, схватился, и бегом бежать. Клава за ним еле поспевала, что за встреча странная? Что за любовь неведомая?

А он, не говоря никому, ни слова, верного коня своего седлает и мчится в лес. За ним, конечно, ворона подалась.

– Куда, на ночь глядя, скачем, не переводя дух? В такую пору да в такую мерзкую погоду хороший хозяин собаку во двор не выгонит. Непогода под вечер может сильней разгуляться, не гляди, что тихо будто, так и заблудиться в лесу недолго. Неровен час, замерзнешь, и никто, кроме зверя дикого, не найдет наших тел окоченевших. – Терзают Клаву мысли недобрые.

***

Черным камнем в белом снегу уснул на развилке дорог указатель, сваленный ветром и временем. Остановились на мгновение и наугад выбрали одну из них, хотя Клаве показалось это решение неверным. Решила не спорить, себе будет спокойнее. А конь ретивый, обгоняя холод, все убыстряет легкий бег.

Мороз в лесу жгуч и задирист. Алмазами причудливыми рассыпался по заснеженным холмам, инеем застыл на ветках в лесу окоченевшем, задремал над рекой, чьи могучие плечи облек в непробиваемый панцирь.

Под ледяной своей корой река немеет, цепенеет, тихий ропот ее совсем неслышен. Бесшумно скользит волна под нарядом прозрачным, чей затейливый узор просвечивает скупое солнце, и лучи его, разбиваясь о льдину хрустальную, небрежно расплескиваются по берегу неба, едва зарумянив закат.

Рваная полоска зари бледными искрами разлетелась по ленивым облакам, раскрасив их холодным багрянцем. Слышен лишь дятла упорный стук, да где с лохматого дерева упадет очередная охапка снега, неосторожно потревоженная кем-то, шумно грохнется оземь, рассеется по высоким сугробам.

И вот уже зимней зари тусклую позолоту подбирает седовласая ночь. Короной звездной убралась и растворилась в лесу, растеклась по сугробам мягкими синими бликами. Густое безмолвие тишины звучит сквозь заснеженные ветки звучно и ненавязчиво, пророча беду гостям нежданным.

Запутав шальные ветры, грудью став у них на пути, сосны могучие, да в три обхвата дубы стерегут сладкие сны молодого леса. На поляне осинка голая дрожит на сквозном ветру, к мохнатой ели жмется сиротливо. Пугает ее ночами гулкими жгучей метелицы буйное веселье. Она до того оледенела, что сделалась хрустальной. Над ворохом сугробов торчат елочек колючие рожки. Багряные слезы рябины тонут в хлопьях снежных. Убрались в пуховые шали зябкие березки.

Обледенелый снег чутко скрипит под копытами. Ехали долго, пока Кирей не нашел под деревьями лесного старика, скорчившегося от стужи. Мужик не мужик, зверь не зверь. Руки, ноги, как у людей, а тело шерстью покрыто. На голове шапка, кто знает, какой масти, и весь дрожит от холода. Живо соскочил с коня, обрадовавшись неожиданной встрече, подошел к нему ближе и видит, что сильно продрог лесной человек, скукожился весь от холода, однако глазенками так люто сверкает.

– Дедушка, шубу вам со своего плеча подарю. Она согреет кости старые, а вы мне помощь окажете, дорогу верную укажите.

Бросился к коню за шубой, а того уже и след простыл, словно сквозь землю провалился. Оглянулся назад, а вместо старика куст диковинный растет, и никого нет рядом. Стоит, недоуменный, чешет затылок, да делать нечего, дальше пешком пришлось по лесу пробираться.

Долго ли коротко ли шел, видит, огонь разводит дряхлый дед, седой, горбатый. Серый кожушок лыком подпоясан, на голове шапчонка заячья, через плечо торба полотняная, мохом поросшая.

Костер трескучий разгораясь, поет звонко, перекликаясь с лесною тишиной. Вскипают озорные искры, вздымаются охапками в морозное небо и мечутся в безумном танце. Живое пламя вмиг развеселило душу промерзшую.

Почувствовав усталость и понимая, что ночью дальше идти нет смысла, попросил разрешения погреться у огня. Дед только глянул искоса в его сторону и дальше сидит безмолвный, подбрасывая хворост в жадное пламя.

Ни тебе здрасьте, ни вам до свидания, нечего сказать, приятная встреча. Да и так славно, хоть какая-то живая душа поблизости. Отогрелся немного. Промолвил слово первым, пробуя разговорить старика.

– Дорогой трудною шагаю, найти пытаюсь суженую. Хотелось быть с ней рядом, да не дает судьба! В бору дремучем день и ночь кажутся глуше. Бреду во тьме морозной, ни солнце, ни луна, ни звезды не озаряют мне тропу. Передо мной маячат лишь тени призраков пугливых, шарахаются с воем прочь, устрашая жутким стоном.

Кто вышвырнул меня из ее жизни, кто не пускает к ней сейчас? – Мысль неуклонная терзает душу, не отпускает сердце боль тупая.

Дед молчит, лишь больше хмурится, да в сторону глаза отводит.

– Дух леса, прошу тебя, будь милосердным, укажи путь к моей желанной, иначе мне не жить.