Полярный – Москва

Библиотека и медпункт

За домом Комраковых, ещё дальше, находилось довольно старое деревянное строение. Оно стояло отдельно от всех домов, так как находилось не на одной линии с ними, а дальше, вглубь. Здание делилось на две половины. Справа – библиотека. Девчонкой я бегала туда, читала затрёпанные книжки, став старше, удивлялась тому, что в библиотеке стоят совсем новые невостребованные книги Сэлинджера, Сомерсета Моэма, Хемингуэя.

А слева находился медпункт. Он поражал своей стерильной чистотой, особенно на фоне деревенского беспорядка. Царствовала в этом медпункте фельдшер тётя Катя. На все времена, на все болезни и на все возрастные категории деревенских жителей. Жила она на Полтавке, а работала здесь, в Сельцо-Сергиевке.

Когда бабушка Оля ходила к Кате на уколы, она надевала чистое выходное платье, чистый головной платок и шествовала в медпункт через всё село. Кто-то Катю ругал, кто-то хвалил, но, сколько себя помню, лечила всех в деревне Катя.

Дядя Яша

Бабушкин родственник дядя Яша Горбачёв, который жил в Инякино, заболел, ему удалили камень из почки. Бабушка Оля сидела на скамейке перед погребом и рассказывала какой-то соседке, что дяде Яше сделали операцию, удалили камень.

«Вот такой», – говорит бабушка и показывает фаланг указательного пальца. Тут вступаю я. «Не такой, а такой», – показываю свой фаланг пальца, который, конечно же, значительно меньше бабушкиного в силу моего возраста. Бабушка возмущается: своим высказыванием я как бы уличаю её во лжи! Соседка уходит, бабушка сердито удаляется в дом, она со мной больше не разговаривает. Я тоже огорчена. Стою в коридоре дома и плачу. Думаю, вот бабушка напечёт пирогов, а мне теперь не даст, потому что я её обидела…

У дяди Яши в Инякино я иногда бывала, но мне там не нравилось. Его жена (тётя Поля) и дети были какие-то неприветливые, и мне там было неуютно. А однажды меня в Инякино оставили ночевать, и в этот вечер случился там страшный пожар. Сгорели 4 дома. Сельские жители совсем бессильны перед огнём. Дома сгорели до основания. Это было очень страшно. И запах гари ещё долго преследовал меня. С тех пор я старалась больше не бывать у Горбачёвых в Инякино.

Поездка на «Волге»

В какое-то лето мы оставались в деревне без мамы, с отцом. Она раньше уехала в Полярный из-за работы. И папа решил обратиться к дяде Яше, чтобы нас отвезли до Москвы на машине. Не хотелось папе моему с детьми и вещами добираться до Москвы на перекладных. Дядя Яша не отказал. И вот подъехала за нами серая «Волга», на носу олень. Мы погрузились и поехали. Мне очень понравилось.

В Москву приехали уже в темноте. Возле ленинградского вокзала стояла цыганка и продавала розы. Мне так захотелось их купить! Папа мне дал три рубля, и я купила одну розовую розу. Как она пахла! Но её лепестки очень быстро опали. А стоила она три рубля: стало быть, это происходило до денежной реформы 1961 года.

Железная дорога

Ещё одно воспоминание, связанное с Ленинградским вокзалом. Обычно уезжали мы на север на поезде № 16, Москва – Мурманск, «Арктика». Уходит он ночью, где- то около часа. И если мы приезжали из деревни в Москву в первой половине дня, то ждали своего поезда до ночи. Обычно сдавали вещи в камеру хранения, проверяли, всё ли в порядке с нашими билетами, и гуляли по близлежащим магазинам.

Однажды, выходя из зала ожидания, я увидела, как среди проходящих людей какой-то мужчина что-то поднял и побежал, крича, за другим человеком: «Товарищ! Это не вы уронили?!» Помню чувство гордости от слова «товарищ» и честности этого незнакомого человека, заметившего потерю. Всё это сформулировалось в моём сознании буквально так: «Какой мы замечательный народ!»

Поезд Москва – Мурманск. За окном темно, а в темноте – голые силуэты сгоревших деревьев… или факелы из них. Горела тундра. Сколько раз это происходило? Один или несколько? Мне казалось, что всякий раз, когда мы в августе возвращались домой, горела тундра. Это тягостное зрелище.

И ещё одно железнодорожное воспоминание детства: мама и папа заняты на работе, мы уезжаем из Полярного с тётей Раей и дядей Тарасом. Причём вместе мы едем лишь до Ленинграда. Дальше мы сажаем тётю Раю в поезд, и она со слезами уезжает в Ессентуки лечиться, а мы с дядей Тарасом едем на его родину, на Украину, в местечко Судовая Вишня, что недалеко от Львова.

Судовая Вишня

От Судовой Вишни остались отрывочные воспоминания: очень обильный разноцветный рынок, очень вкусные вареники, которыми нас кормили родственники Тараса, очень красивая племянница с мужским именем Ярослава в белой воздушной кофточке, щенок, очень маленький и толстенький, чёрного цвета, который цапнул меня за палец.

Из Ессентуков приехала в Судовую Вишню и тётя Рая. А моих родителей мы с дядей Тарасом ездили встречать во Львов. Автобус был полный, дядя Тарас всё хотел с ребёнком, со мной, перейти вперёд, думая, что сзади двигатель и плохой воздух, но, перебравшись, поняли, что двигатель у автобуса впереди, да так уж и доехали. Встретили моих родителей и долго гуляли по городу в ожидании автобуса до Судовой Вишни.

Львов – город фонтанов и цветов! Даже часы со стрелками – все в маленьких цветочках. И люди друг к другу обращались «пан» и «пани». Это было так странно слышать в 1962 году.

А вот чёткое воспоминание: мама, Раиса и я гуляли в окрестностях Судовой Вишни. Места там очень красивые. Набрели на маленькую церковь или часовню, рядом безымянные могилы. Женщины нарвали цветов, положили на холмики. А на следующий день мама говорит Раисе: «Приснился мне парень из нашей деревни, что пропал без вести на войне, может, он и похоронен там, где вчера цветы положили?»

Проблемы взрослых

У моей мамы был большой отпуск – 40 дней. Но ей всегда казалось, что проходит он быстро. Нет-нет да и скажет: «Отпуск мой разматывается…» Она всегда с радостью ехала в деревню. Ей всё здесь нравилось. Всё было родное и близкое. В Полярный же возвращалась с неохотой. На обратном пути вспоминали с тётей Раей всякие страшные случаи в Полярном. Мне такие разговоры очень не нравились. Я была уверена, что в Полярном всё прекрасно. Но, к сожалению, настало время, когда мне тоже пришлось убедиться, что «не всё спокойно в датском королевстве».

Это случилось, когда мы жили на Североморской улице, занимали 2 комнаты в коммунальной квартире. Я училась во вторую смену, поэтому рано не вставала. Но на этот раз я проснулась от грохота. Было темно, хотя это не означало, что было рано, так как наступила полярная ночь и светало поздно. Грохот раздавался откуда-то с улицы, и, когда я подошла к окну, за окном сверкнуло что-то яркое. Мысль о грозе успела промелькнуть в моей голове, но тут же стало ясно, что для грозы не сезон. Я вышла из своей комнаты. Взрослых дома не было. В комнате родителей спал мой младший брат, оставленный дома по случаю карантина – у соседских детей было что-то заразное. Вскоре пришла мама. Оказалось, все мамы разбежались с работы, чтобы проверить своих детей.

А случилось вот что: в подплаве на подводной дизельной лодке произошёл взрыв. То яркое, что я видела в окне, был осколок, каких много пролетело по городу. В домах, что рядом с подплавом, повыбивало окна. Убитых и раненых военнослужащих было очень много. Трагедия произошла страшная.

По молодости лет я совсем не интересовалась, писала ли что-нибудь об этом советская пресса, но из разговоров взрослых запомнилось, что о случившемся говорили вражеские радиостанции, даже называли фамилии командиров потерпевших подлодок, что поразило моё воображение.

Спустя несколько лет внутри двора Циркульного магазина появился памятник погибшим подводникам. Но громко об этой трагедии говорить было не принято. Зато позже много говорили о подводной лодке, ушедшей в автономное плаванье и не вернувшейся. В это же самое время на экраны вышел фильм «ЧП – чрезвычайное происшествие» о советском корабле, захваченном в плен нашими врагами. Мама всё проводила аналогии с пропавшей подлодкой.

Помню пожар, вспыхнувший в подплаве, когда загорелся причал. Это было уже много лет спустя после взрыва. Но теперь при появлении на причале пламени, все лодки «выскочили» в залив, а кое-кто из командиров скомандовал срочное погружение. В этот раз жертв не было. Пожар был быстро потушен, но думаю, что он был бы страшен, если бы подлодки не разбежались по заливу. Этот пожар я видела сама. А сколько подобного было, но я не знала об этом в силу возраста и осторожности взрослых? Вот по этим причинам мама и не любила возвращаться в Полярный.

Зато я, когда отпуск родителей подходил к концу и надо было возвращаться, ликовала! К тому времени я уже начинала тяготиться деревенской жизнью, вспоминала своих полярнинских подруг, и меня сильно тянуло домой.

Вернувшись, я первым делом принималась за почту. Журнал «Пионер», газета «Пионерская правда» – всё это всегда выписывалось, за лето скапливалось и казалось ужасно интересным.

В оставшиеся от каникул дни у меня была возможность всё, не торопясь, с удовольствием прочесть, навестить вернувшихся подруг и с нетерпением ждать 1-е сентября.

Первая учительница

Когда я пошла в первый класс, у меня появился брат. Он родился 25 августа, мама с ним была в больнице, поэтому в школу 1-го сентября меня провожала какая-то мамина знакомая. Когда из больницы появилась моя мама с братом Серёжей (папа и теперь не забыл про семейные инициалы), у неё было много дел, она уставала, неважно себя чувствовала, в общем, ей было не до меня. И все палочки и закорючки я начала осваивать самостоятельно. Особенно я полюбила прописи. Мне очень нравилось выписывать буквы, связывая их замысловатыми крючками, чтобы при этом они были написаны, не отрывая руки от листа тетради.

Имя первой моей учительницы – Евгения Фёдоровна. Она была строгая и справедливая, пока однажды мне не пришлось засомневаться в последнем. Со мной за одной партой сидела девочка Лида Кузякина. Она любила поговорить. И однажды, когда посторонний шум начал мешать Евгении Фёдоровне, та сказала: «Если кто-то будет болтать, завяжу рот платком». Установилась тишина, но ненадолго. Лида Кузякина снова что-то стала мне говорить, я молча достала из кармана платок, повернулась к Лиде и начала завязывать ей рот платком. Та, естественно, сопротивлялась, и тут я услышала: «Комракова! Что ты делаешь? Как тебе не стыдно?»

Я молча смотрела на возмущённую Евгению Фёдоровну. Как же так? Она только что пообещала завязать рот тому, кто будет ей мешать, Лида мешала, я решила помочь и совсем не понимала, за что меня ругают. Тогда я страшно обиделась на учительницу.

Хореография

Учёба в начальной школе давалась мне легко, времени свободного у меня было много, и я стала посещать различные кружки.

Во-первых, я очень любила танцевать и стала заниматься в хореографической студии, которая была в Доме пионеров в Старом Полярном. От нового Полярного к старому вёл мост. Его называли – Чёртов мост. Весь наш город расположен на сопках, и этот Чёртов мост то спускается вниз, то нависает над небольшой речкой, что течёт внизу, то карабкается вверх на сопку. Как минуешь этот мост, а он деревянный, неширокий, старенький, так ты и в Старом Полярном. Недалеко налево белое одноэтажное здание Дома пионеров. Мне нравилось заниматься хореографией, нравились упражнения у станка, народные танцы. Я с удовольствием принимала в них участие.

Как-то пришла к маме соседка и сказала про меня непонятную фразу: «Занимается балетом? Вырастет – и мы услышим: „Сенсация! Сенсация! Вторая Уланова!“» В этой фразе было сразу два непонятных слова: сенсация и Уланова. Позже я узнала их смысл, но соседкино пророчество не сбылось.

Уроки музыки

Ещё мне очень хотелось заниматься музыкой. В Доме офицеров открывалась музыкальная студия. Детей пригласили на прослушивание. Мы ходили под музыку по кругу, выполняли какие-то команды, в итоге меня не приняли. Я безутешно рыдала. Та же соседка сказала моей маме, с кем ей надо поговорить, мама поговорила, и теперь меня взяли без всякого прослушивания…

Своих самых первых учителей музыки я совсем не помню, в памяти остались те, что занимались со мной уже старшей школьницей. Одну из них звали Изабелла Константиновна. Это была миниатюрная темноволосая красивая женщина, обожавшая музыку и терпевшая нас. Она вела специальность – фортепиано и сольфеджио. Когда я разучивала «Песню без слов» Мендельсона, Изабелла Константиновна нарисовала в моей тетрадке целую картину: каналы Венеции, лодку, гондольеров, луну и даже лунную дорожку. Рассказывала и объясняла она вдохновенно, но мои результаты были весьма посредственными.

На уроках сольфеджио, когда нас собиралось несколько учениц, помимо объяснения интервалов, аккордов и ладов, Изабелла Константиновна рассказывала нам о днях своей молодости, проведённых в Ялте, где она была студенткой. Мы сидели в одной из уютных комнат Дома офицеров, за круглым столом, делали нужные записи, слушали Изабеллу Константиновну, которая сидела за этим же столом, набросив на плечи меховую шубку. Скоро она с этой шубкой перестала расставаться, начала полнеть и вдруг пропала. Нет уроков музыки у меня, нет у другой знакомой девочки, нет занятий по сольфеджио. Зато совершенно необыкновенная для девчонок новость: Изабелла Константиновна уехала в Мурманск, где родила мальчика. Город наш маленький, все знали, что учительница наша не замужем, – и вдруг ребёнок. И интересно, и непонятно.

Спустя какое-то время Изабелла Константиновна появилась в Полярном. И мы, её ученицы, пришли к ней домой. Она жила в маленькой двухкомнатной квартире. Первая комната – проходная, за ней – другая, поменьше. «Хрущёвская» квартира. Малыша мы не видели, он спал в другой комнате. Изабелла Константиновна нас встретила радушно, усадила, а сама села к пианино и заиграла. Мы удивились – ведь ребёнок спит. «Пусть привыкает к музыке!» – ответила Изабелла Константиновна. А уроков музыки у нас она больше не вела.

Имя следующей учительницы музыки Зоя Михайловна. Обликом она была совершенная простушка. Задала мне десятый вальс Шопена. Я начала разучивать, но нельзя сказать, что дело шло хорошо. Учительница решила мне показать, как надо, села за пианино и со словами «представь, как под этот вальс танцуют пары на танцплощадке» принялась играть Шопена. Уже тогда у меня были сомнения насчёт танцев под Шопена, но я промолчала.

Как-то во время урока учительница поинтересовалась у меня, что такое торшер, и я с плохо скрытым изумлением объяснила, что это такое. А затем в наш город приехал на гастроли оркестр под управлением Эдди Рознера. Я с упоением рассказывала об этом событии своей учительнице музыки, предвкушая радость от предстоящего концерта, как вдруг она спросила меня: «А что она поёт, эта Эдди Рознер?» Но, к счастью, подошёл конец учебного года, я сдала экзамены по фортепиано, и на этом моё музыкальное образование закончилось.

Вокал и прочее

Я, правда, ещё пела! И пела соло. Аккомпанировал мне на баяне какой-то дядечка. Я пела пионерские и патриотические песни, выходя на сцену в школьной форме с белым фартуком и белыми бантами.

Получается, что я всегда принимала участие в школьных концертах, были ли они в школе или в Доме офицеров. Я либо пела, либо играла на фортепиано, либо танцевала зажигательный молдавский танец, либо читала стихи! Считалось, что стихи я читаю хорошо.

Ещё я занималась в фотокружке. И мама купила мне фотоаппарат «Зоркий-4» за 55 рублей, который через месяц подешевел и стал стоить 45 рублей, что маме было обидно.