Страницы минувшего будущего

Кравцов подошёл к столу и с грохотом поставил чашку с чаем.

– Пей.

Агате бы хоть «спасибо» обыкновенное сказать. Но как-то слишком странно она приходила в себя, и потому лишь машинально схватила горячую кружку. Напиток обжёг сначала губы, затем язык. Сморщившись, Агата кашлянула.

– Сладкий очень.

Но Кравцов и бровью не повёл – спрятав руки в карманы потёртых джинсов, он хмуро смотрел сверху вниз, и голос его всё так же холодным и твёрдым казался.

– Пей, сказал.

И она – видел бог, она не знала, почему – послушно сделала большой глоток. Сладкий чай казался противным с детства, но именно сейчас об ослушании не возникло и мысли. Тепло разлилось по внутренностям, но…

Но каким же оно было искусственным.

– Известно, зачем, – Володя придвинул тарелку с оставшимися тремя пирожками поближе к Агате, но та лишь головой покачала. – Они сейчас к верхам, как к себе домой ходят. Реклама, знаешь ли, огромные деньги приносит, вот они и нашли себе новый способ дохода. У нас такое с начала года примерно началось. Тебе просто повезло, что только сейчас столкнулась.

– С хера ли ей повезло? – Кравцов не выдержал и раздражённо фыркнул. И снова от него повеяло холодом, да так, что пришлось Агате сделать очередной глоток чая нелюбимого, чтобы хоть как-то согреться. – С таким чем раньше, тем лучше. Как головой в колодец.

Володя лишь пожал плечами и глянул сочувственно.

– Ну, как?

– Вроде получше.

Агата не соврала – ей и впрямь становилось спокойнее. Страх отступил, оставив лишь неприятное послевкусие и даже стыд за саму себя. Раскисла, словно барышня кисейная. А в жизни ведь и пострашнее вещи происходили.

Глупая ты, Волкова.

Это странно, но сладкий чай сделал своё дело – мозг заработал в привычном режиме, и показалось даже, что появилось пусть лёгкое, но всё же чувство бодрости. Осторожно подняв взгляд, Агата посмотрела на изучавшего кинутую Володей на стол газету Кравцова.

– Спасибо.

Взгляд тёмных глаз на мгновения замер на одном из множества печатных слов. Володя вытянулся на своём стуле и замер в ожидании реакции. Казалось, минула целая вечность, прежде чем Денис оторвался от статьи и повернулся к Агате. Он смотрел молча, и сложно было разгадать, о чём думал в эти мгновения.

И одно лишь повторил, словно какой-то итог подводя:

– Привыкай.

Глава 5

Ветер рвал волосы. Пробирался под тёплый свободный свитер и остужал кофе. Шестой час утра встречал тяжёлым небом предрассветным и ледяными порывами, от которых деревья теряли постепенно желтевшую листву, а озеро покрывалось рябью.

Пара уток недовольно взмахивала крыльями и ёжилась, качаясь на лёгких искусственных волнах.

Над водной гладью серая дымка виднелась едва-едва. И тишина не давила на плечи.

Стрелки наручных часов неумолимо двигались, предрекая совсем скорый рассвет, и небо в эти минуты казалось особенно чарующим.

Улыбка тронула искусанные губы, и Агата сделала глоток, обхватив кружку обеими руками.

Седьмая ночь казалась особенной.

Впервые она заночевала здесь две недели назад, когда не успевала сделать подшивку репортажей в срок. Потом вошла во вкус. Чтобы окончательно не растерять приобретённые в институте навыки, приходилось изощряться, и в том охотно помогали: Валерка то и дело приносил из дома старые наработки на кассетах, а Володя тайком от Кравцова доставал из архива целые мотки плёнок с репортажами самых разных сроков давности. И Агата вновь и вновь доводила допотопный проектор до огненной температуры, прокручивая материалы и цепко вглядываясь в уже давно знакомые лица.

Утка подплыла к самому краю озера и настойчиво крякнула. Пришлось кинуть ей кусок булочки.

Купольный крест храма сверкнул в сумерках. Утро вступало в свои права медленно и красиво.

Если бы только Агата умела рисовать!..

За спиной разом погасли фонари, ознаменовывая капитуляцию ночи окончательную. Ветер пробрался под свитер, покрыв кожу колкими мелкими мурашками. Поплотнее сжав колени, Агата потянулась, распрямляя плечи, и сделала очередной глоток.

Ночёвки здесь стали костью в горле Марка. Первые пару раз он демонстративно и старательно дулся, словно в надежде к совести воззвать; потом махнул рукой, поняв всю бесполезность выпадов.

По пустынным улицам ветер гнал листья вперемешку с мусором, а старенькая лавочка, на спинке которой и сидела Агата, упираясь подошвами кроссовок в сиденье, скрипела от каждого неосторожного движения. Становилось холодно, однако о том, чтобы уйти, не возникало и мысли.

Агате казалось, что утро будет вечным.

Утки начали плескаться с такой силой, что ледяные капли долетали до скамейки. Через час люди начнут покидать дома, спеша на работу, и двадцать четвёртое сентября тысяча девятьсот девяносто второго года наступит для всех. Но сейчас оно принадлежало лишь ей одной, и в том находилось что-то чарующе-прекрасное. Мгла отступала с каждой минутой, гасли последние звёзды, и город постепенно просыпался.

А вот спать хотелось неимоверно.

Синяки под глазами тщательно маскировались, и с каждым новым днём слой пудры становился всё толще. Володя пару раз спрашивал о самочувствии, на что в ответ получал лишь улыбку и заверение в том, что всё просто прекрасно. На том и расходились, потому как явно не в Вовкином характере в душу лезть.

Спрыгнув со скамейки, Агата поставила полупустую кружку на асфальт и, сложив руки на груди, медленно побрела вдоль озера. Ветер вновь рванул волосы, залез под свитер и обвил ноги, заставив поёжиться. Самая смелая утка взлетела, подковыляла к лавке и стянула остатки булочки.

Останкино никогда не знало сна. Всегда в здании телецентра имелись, помимо охраны, дежурные бригады и такие, как сама Агата, хотя последних было относительно немного. И пусть даже все каналы прерывали вещание во втором часу ночи, можно быть уверенным: телевидение работало всегда.

Башня длинным шпилем острым вонзалась в лёгкие облака, разрезая их и устремляясь в бесконечность розоватого неба. Агата долго стояла неподвижно, наблюдая за неспешным торжеством нового дня, и отчего-то в эти минуты ей очень хотелось петь.

Больше часа она ходила вокруг озера неспешно, встречая новый день и думая обо всём, казалось бы, на свете сразу. И потому в здание вернулась, лишь когда поняла, что пальцы перестали нормально сгибаться от холода, а остатки кофе в чашке напоминали не более, чем ледяное пойло.

Кабинет она, разумеется, не закрывала, ведь брать там нечего: стародавние плёнки мало кого сумели бы привлечь, равно как и древний проектор. И потому, распахнув дверь, Агата едва удержалась от вскрика, замерев на пороге и отчётливо ощутив сердце где-то под горлом.

Денис Кравцов стоял возле стола и рассматривал одну из плёнок в свете настольной лампы. Желваки на его острых скулах виднелись так отчётливо, что страх сам собой пробрался под кожу, заставив коленки задрожать предательски. Слова застревали на языке, да и не находилось их таких, которые бы прозвучать могли уместно. А потому приходилось лишь ошарашенно смотреть на собственное начальство в ожидании хоть какой-то реакции. Изо всех сил вцепившись пальцами в дверной косяк, Агата чувствовала, как исходила от Кравцова с трудом подавляемая агрессия.

Откинутая на столешницу плёнка тихо зашуршала, а сам Денис на несколько мгновений прикрыл глаза и голову запрокинул, словно пытаясь прийти в себя после длительной работы. Невооружённым глазом было видно всё напряжение, а ещё – как дёргался кадык; хотелось просто сбежать, чтобы не видеть и не слышать того, что Денис непременно бы сказал.

Ведь ничего хорошего ждать не приходилось.

С шумом выдохнув, Кравцов еле слышно побарабанил кончиками пальцев по столешнице и пару раз сжал челюсти: скулы от того ещё сильнее очертились.

– Ты выбрала самую плохую политику.

Недоумение, верно, во взгляде отразилось; неслышно шагнув в кабинет, Агата опустилась на подлокотник старенького диванчика и ощутила, что даже вздохнуть боялась громче обычного. Денис спрятал руки в карманы джинсов и обернулся.

В тёмных глазах такое привычное уже равнодушие с примесью чего-то, напоминавшего не менее привычную злобу. И Агате стоило нечеловеческих усилий заставить себя смотреть прямо, не отворачиваясь. Но она не понимала смысла сказанного, и это, должно быть, заметным оказалось, потому что Кравцов продолжил, холодно хмыкнув: