Ты здесь?

Забавно, что даже после того, как мы расстались, она все равно приехала ко мне на день рождения. Притащила коробку, обернутую в подарочную бумагу с хлопушками и колпаками, тепло улыбалась и смотрела точно также, как и тогда – в те беззаботные летние дни, которые мы проводили вместе.

Мне было хорошо рядом с ней. Фиби всегда излучала какой-то невообразимый поток энергии, делая все вокруг себя не таким бесцветным, каким оно являлось на самом деле. Иногда я по ней скучаю. Скучаю по возможности снова чувствовать, возможно, не так ярко, не так сильно, но… я скучаю по ощущению, по тактильности, по своей старой жизни. Как и по всем остальным, кто остался там – за гранью живого.

За гранью, где сейчас существует и лежащая в ванной девушка, за которой я продолжаю наблюдать.

– Хорошо, что ты здесь, хоть и не слышишь, – произношу я. Ресницы её подрагивают. – Хотя бы эти пару дней не чувствую себя одиноко.

Она шумно выдыхает и, зажимая пальцами нос, погружается под воду. Я хмыкаю, решая оставить её одну.

Хватит надумывать, Лео.

***

Она много читает. Весь стеллаж в гостиной забит книгами. Я с интересом оглядываю каждый корешок, пытаясь вспомнить, как они пахнут. Чего тут только нет: и романы, и детективы, и беллетристика, фантастика. Мне при жизни очень нравился Кинг. У него было действительно очень много крутых произведений, от прочтения которых захватывало дух. Чего стоила «Мизери» или «Кладбище домашних животных». Мне нравилась «Кэрри» – своеобразная, жуткая, но интересная.

В ассортименте Айви его практически нет. У нее очень много учебной литературы, которой она время от времени пользуется. Рабочий стол, из-за которого она практически не вылезает, находится в моей когда-то комнате. Радует только одно – обои со звездами она так и не поменяла. И они до сих пор – сколько с тех пор прошло! – светятся ночью.

Айви вертит меж пальцев сигарету. Пачка «Лаки Страйк» валяется на журнальном столике. Сама она лежит на полу, что укрыт белоснежным пушистым ковром, и буравит взглядом потолок. Я наклоняюсь к ней так близко, что если бы это было возможно, то мы бы точно столкнулись нос к носу. Такая мысль веселит, и я невольно улыбаюсь, рассматривая радужку её глаз. Будто замерзшая ртуть.

С момента её переезда прошло, как я думаю, неделя. Не могу быть уверен в этом точно, ведь когда ты мертв, время идет совершенно по-другому. Оно похоже на водоворот: затягивает, и пока делаешь тысячу оборотов вокруг своей оси, то забываешь о том, сколько уже прошло. Особенно остро это ощущается, когда ты один. Но сейчас все иначе: день не походит на «день сурка», пустые комнаты наполнены мебелью и декоративными штучками, вроде японских ваз или картин, разрисованных кислотными цветами.

У Айви своеобразный стиль. Она и сама выглядит неоднозначно, что удивляет, но нравится. У нее странные повадки, вроде того же лежания на полу, вместо того, чтобы расположиться на стоящем рядом диване. Курит дома, особенно, когда печатает что-то за ноутбуком, а еще практически не выходит из дома, кроме как за продуктами.

Не будь я мертвым, вряд ли бы обратил на нее свой взор. Никогда не любил женщин, что старше и тем более таких неординарных. Но сейчас выбор у меня не велик, и я совсем не против подобной компании. Так, думаю, действует одиночество. Или смерть – точно не знаю.

Она тем временем морщит нос, потирая тот рукавом кофты. А затем, содрогаясь, чихает.

– Будь здорова, – по привычке бросаю я.

– Спасибо, – не размыкая глаз, отвечает Айви.

Наверное, если бы у меня сейчас билось сердце, то услышать его стук мог бы не только я, но и Айви.

– Ой, – выпаливает она, прикрывая рот рукой. Я вздергиваю бровь. – Вот же черт!

2 глава. Взгляд

За секунду они успели обменяться двусмысленным взглядом – вот и все. Но даже это было памятным событием для человека, чья жизнь проходит под замком одиночества.

©Джордж Оруэлл

Иногда я думаю, что не вернись обратно домой, все было бы по-другому. Не реши отпраздновать день рождения – подавно. Но исправлять ошибки прошлого в настоящем – такая себе затея. Тем более, когда исправлять уже не то чтобы нечего, а скорее… поздно, ибо являешься заложником стен, где все напоминает о жизни. И как бы прозаично это не звучало, но ты мертв. А мертвым и рыпаться, в общем-то, нет никакого смысла – то, что было в прошлом там и остается.

Выходит глупо, знаю, но эти мысли не покидают мою голову на протяжении всего того времени, что я здесь. И мне не хочется думать об этом – чересчур болезненно, горько и жалко все это. Но, как ни странно, я продолжаю. Потому что больше не о чем. Хотя теперь, кажется, пища для размышлений касается не только меня.

Айви хватает пары секунд, чтобы подняться на ноги. Мне – мгновения, чтобы заметить в её глазах замешательство. Занятный факт: мечтаешь о том, чтобы тебя заметили и подали знак, а тебя, на самом-то деле, увидели еще до того, как ты успел об этом помыслить. Обескуражен ли я? Вполне. Что делать с этим? Хороший вопрос, но задавать его я отчего-то не решаюсь.

Айви в два счета пересекает гостиную и оказывается у порога, натягивая на ноги кроссовки. Следую за ней, заслоняя дверь своим телом. Но какой в этом смысл, если она с легкостью пройдет сквозь меня, даже не выслушав?

– Прости, я не хотел тебя напугать, – сбивчиво тараторю я. Айви не поднимает взгляда, дрожащими пальцами пытаясь справиться со шнурками. – Не уходи. Обещаю, что больше не стану донимать, только не уходи. Я не хочу снова оставаться один.

Молча поднимается, хватаясь худыми пальцами за связку ключей.

– Айви! – кричу ей вслед, но она не слушает. Дверь с шумом открывается. Цикады, стрекочущие на улице, запевают свою песнь еще громче.

Наши лица находятся в нескольких сантиметрах друг от друга, и мой взгляд, цепляющийся за её, заставляет Айви остановиться.

– Пожалуйста.

Она смотрит прямо. Будто заглядывает вовнутрь меня и ворошит там все, что только возможно. Ощущения настолько странные, что теряющиеся в мыслях слова набатом стучат где-то возле висков с эфемерным ритмом моего сердца. Если бы это было возможно, то тело давно бы покрылось мурашками; пальцы невольно сжимаются в кулак в попытке зацепиться за элементы одежды.

Мне хочется отвести взгляд в сторону, но я не могу – зрачки Айви становятся еще больше, словно две бездонные дыры. Это завораживает и придает ситуации еще больший интерес, чем раньше – под серой радужкой плещется гамма эмоций, прочитать которые довольно сложно.

Как и удерживать её. В любой момент она может перешагнуть порог и устремиться куда пожелает, а я снова останусь один, с кучей непонятных мыслей, терзающих сознание. Хочется думать, что Айви передумает.

Но нет. Ей требуется еще секунда, чтобы пройти сквозь меня. И мгновение, чтобы захлопнуть дверь. Я усмехаюсь.

Она действительно видит меня, – крутится, пульсирует, делает меня на миг живым. Непривычно.

И отчего-то дает мне надежду. Хрупкую, тонкую, такую же призрачную, как и я сам, надежду.

***

Дом пустует вторые сутки. То ли она испугалась моего присутствия, что вполне себе логично, то ли её напугала моя внешность, что бьет по самолюбию еще сильнее, чем факт того, что она с легкостью игнорировала меня все это время. Честно говоря, правильного ответа я не знаю. Но это довольно занимательно: такими темпами дом снова будет выставлен на продажу, а мое жалкое существование вновь превратиться в один сплошной кошмар, чего мне не хочется. И да, это напрямую связано с тем, что Айви обладает своеобразным даром видеть мертвых.

Наверное, она обескуражена. Оно и понятно, ведь если бы я мог видеть призраков, то давно бы, наверное, сошел с ума. Кто знает, сколько таких же неприкаянных душ обитает на самом деле? Не думаю, что я единственный, кто заперт на месте своей смерти. Люди умирают и это, увы, круговорот жизни, ход которой изменить нереально. Даже если загадаешь подобное на день рождения или напишешь об этом в письме Санта Клаусу.

Еще будучи подростком, остро переживающим период смерти собственных родителей, я часто задумывался о бессмертии. Ну, о том, что однажды кто-то изобретет волшебную таблетку, после которой впереди будут ждать бесконечные возможности. Если бы такие таблетки изобрели чуть раньше, это, возможно, спасло бы многие жизни. Но одного я тогда не учел: люди умирают по разным причинам, что зависят не только от возраста или раковых опухолей.

Когда я думаю об этом сейчас, мне становится донельзя смешно от тех выводов. И, беря во внимание собственную смерть, с уверенностью могу сказать, что никакие таблетки не могут. Это, в общем-то, просто несчастный случай, и таких – миллион, если не больше. Равновесие в любом случае соблюдается: кто-то умирает, кто-то рождается. Невозможно прожить тысячу жизней, нарушив при этом свод правил, уготовленных природой. Все довольно просто и прозаично, если приглядеться.

К тому же… я бы не хотел жить вечность. Какова цена этой жизни? Всем бы выпал подобный шанс? Видеть, как умирают те, с кем был близок или кто являлся семьей – тяжело. Я сам не понаслышке знаю. Не желал бы знать, но… знаю. Знаю, что когда остаешься один, то пытаешься заполнить себя эмоциями, притворяясь тем, кем на самом деле не являешься. Окружаешь себя людьми, заводишь знакомства, вроде двигаешься дальше. Но на самом деле внутри – вакуум. Пусто. Как и сейчас, только различие в том, что хотя бы тогда у меня было тело и возможность открыто общаться с этим миром. А сейчас, единственное, что я могу – это болтать сам с собой. Никакого веселья. Никаких эмоций.

Ничего.

Сложно оценивать себя. Что тогда, что сейчас. Мне кажется, это два разных Лео. Один – пытающийся делать вид, что живет и его все устраивает. Второй – жалеющий о своей беспечности и желающий всем сердцем вернуться обратно к началу. Но я не персонаж игры, где, совершив ошибку, можно вновь оказаться у старта. Реальность кажется куда хуже, чем пытаешься её романтизировать.

Я совру, если скажу, что не скучаю по прежней жизни. В особенности по родителям, отсутствие которых, по сути, превратило меня из живого мальчика в существующего непонятно ради чего парня. Запутавшегося, не желающего исправлять ситуацию, а плывущего по течению. Только течение, порой, заносит туда, откуда выбраться довольно сложно. А я и не пытался.

Да и в чем смысл? – думал тогда я. И только сейчас понимаю, что смысл на самом деле был. Только я его в упор не видел. Иронично, не так ли?

Мне хочется к маме. Улечься к ней на колени, почувствовать тонкие пальцы на своей голове, услышать её напевы песен, голос, отскакивающий от стен.

Мы часто разговаривали. Обо всем на свете, на самом деле. Эти разговоры могли длиться часами в окружении оранжевых огней кухонной лампы и с горячим чаем в фарфоровых кружках. У мамы в арсенале было припасено тысяча разных историй. Интересных, захватывающих, фантастических. Она умела завлечь меня, заставить слушать, слышать то, о чем говорила. Я всегда считал, что ей стоило писать книжки. Но вместо этого она, не задумываясь, выбрала папу. И ту жизнь, в которой мы были по-настоящему счастливы.

Не знаю, почему именно так вышло. В маме всегда было что-то творческое, таинственное, прекрасное – взять хотя бы в расчет то, как двигались её пальцы во время бабушкиной игры на фортепьяно. То, как она отмеряла шаги, кружась в объятиях папы, её беззаботный смех от его шуток. Сколько в ней было… красивого.

Как-то раз, в знойное лето – может быть, такое же, как и сейчас – мы снова выбрались на пляж. Вечер разливался по небу, подобно пролившейся краске, окрашивая облака в невообразимую палитру цветов. Закат почти догорел, и линия сливалась с очертаниями моря, волны которого выбивались на берег и щекотали пятки. Мы стояли на хранившем тепло песке, пытаясь запустить воздушного змея, что никак не хотел взлетать. Температура не превышала семидесяти семи градусов, и ветер, трепавший волосы, обжигал кожу.