Сослагательное наклонение

Сослагательное наклонение
Светлана Панина

Нельзя было в тебя влюбляться!Когда мы встретились впервые, ты была совсем ребенком. Угловатой, странной девчонкой.Когда мы встретились снова, ты стала соблазнительной морской нимфой.И нам было хорошо вместе в то лето. Помнишь? Игры под дождем, секс на пляже, танцы под луной. Я сам все испортил? Ты скажешь "да", и будешь права.Но, может, еще не поздно все исправить?Я знаю, ты ведь задумывалась, что было бы, если…

Светлана Панина

Сослагательное наклонение

Я сижу в машине и смотрю на дождь. Вода бежит по лобовому стеклу, барабанит по крыше. Хочется, чтобы тучи не рассеивались, чтобы дождь лил и лил, чтобы, пользуясь этим предлогом, можно было никуда не ехать, а просто сидеть так, уставившись в никуда, позволив мыслям нести меня в неизвестном направлении.

Мир вокруг кажется призрачным, размытым, он почти перестал существовать. Появляется на миг, когда «дворники» смахивают со стекла воду, и сразу исчезает в дожде. Но несколько секунд я вижу высокий каменный забор, за ним – утопающий в зелени дом под красной крышей. Светлая штукатурка стен потемнела от сырости, на ней проступили пятна и трещинки, отчего дом кажется мрачным и старым. Дождь хлещет по черепице, вода стекает в жестяной желобок, бежит по нему и на углу водопадом падает вниз, на дорожки. Я хочу увидеть маленький балкончик на втором этаже, но взгляд упорно избегает его и утыкается в льющуюся с крыши воду.

Никогда не любил дождь.

Теперь дождь отыгрывается, подтрунивает надо мной:

Кап-кап,

кап-кап,

бол-ван,

бол-ван.

Сам не знаю, какого черта меня занесло на эту улочку маленького приморского поселка. Я не появлялся здесь несколько лет и уверился, что никогда не появлюсь. Все, что когда-то связывало меня с этим местом, с прячущимся в дожде балкончиком, осталось в прошлом. Я вообще с трудом узнал этот дом. Он изменился с последней нашей встречи: обзавелся модной черепицей, новым забором. Да и дом, наверное, не узнает меня – я тоже стал другим. Да и нужно ли нам встречаться? Вот он снова возникает передо мной: темные окна плотно задернуты шторами, дымок над трубой не вьется.

Интересно, чтобы ты сказала, увидев меня здесь?

Я вдруг отчетливо представляю тебя: загорелую, смеющуюся, в коротком белом сарафанчике с цветочной вышивкой по подолу. Мокрые волосы облепили щеки и плечи, босые ноги в грязи. Мне нравится помнить тебя такой…

***

В тот день тоже был дождь. Ну как дождь… Обычный августовский ливень. Вода стояла стеной, небо взрывалось молниями.

Мы были в гостиной. Ты зачарованно прильнула к окну, высунув в форточку руку, и улыбалась.

– Простынешь, – отечески заметил я, любуясь твоими ногами. Мысли мои были очень далеки от дождя и болезней, а чувства – от родственных.

Ты рассмеялась в ответ, а потом спрыгнула с подоконника, схватила меня за руку и потащила из комнаты:

– Идем, идем скорей!

Твои глаза блестели, рука была прохладной после дождя, и я покорно побежал за тобой. Ты выскочила на улицу и закружилась под дождем, раскинув руки и визжа, а я прятался под навесной крышей и смеялся.

Тетя Тамара, твоя мама, показалась в ближайшем окне, затарабанила по стеклу, пытаясь привлечь твое внимание, грозила кулаком, качала головой – тщетно. Но, увидев ее, я развеселился еще больше и прыгнул под дождь, к тебе. И мы, словно дети, выскочили за калитку и запрыгали по лужам, хохоча и стараясь сильнее обрызгать друг друга водой, собирали ладонями и пили дождь. А потом целовались в саду под вишнями, и твоя кожа казалась ледяной…

***

Странно, но я даже не помню, как увидел тебя в первый раз.

Мне было двадцать. Позади осталась служба в армии, впереди маячила учеба в ВУЗе. Я томился в городе, сердцу и телу хотелось приключений, и родители, хвала им, отправили меня в Крым, под Севастополь, к дальней родственнице Тамаре.

Сколько ж было тебе? Лет двенадцать, не больше. То тут, то там я натыкался на тебя, неказистую, большеглазую девчонку в веснушках, с вечными царапками на руках и ногах. Щеки твои вспыхивали каждый раз, когда ты видела меня, глаза, казалось, становились еще больше, а сама ты ссутуливалась и старалась поскорее прошмыгнуть мимо. Казалось, что я тебя стесняю, мешаю каким-то твоим девчачьим важностям, и от этого мне было неловко и весело одновременно.

Иногда, встречаясь вечером во дворе, мы болтали о пустяках. Ты садилась рядом со мной на скамейку и рассказывала что-то о валунах, пляжах или медузах… А я молчал, поддакивал невпопад и чувствовал себя глупо. Помню, однажды ты подарила мне колечко, сплетенное из каких-то цветных проволочек: трещала, как всегда, о какой-то морской ерунде, потом вдруг метнулась в дом, а, вернувшись, сунула что-то мне в ладонь и тут же умчалась. Колечко было маленькое, неказистое, и я рассмеялся тебе вослед. Даже не знаю, куда оно подевалось потом: может, сунул в карман и вытряхнул с мусором. Ты дулась, когда я небрежно признался в этой потере, а я недоумевал и злился на тебя…

***

Забавно вспоминать все это теперь.

Много позже, в то самое лето, когда мы резвились под ливнем, я напомнил тебе о том кольце. Был вечер, окно в твоей комнате было открыто, и ветер раздувал тюль. Мы валялись в кровати, утомленные бурным сексом. Ты лежала на боку, прикрывшись уголком простыни, теребила мои волосы, пытаясь накрутить их на палец, и думая о чем-то своем… Я любовался тобой сквозь ресницы. И вдруг вспомнил ту историю.

– Эх, Пашка… – тихо рассмеялась ты в ответ и перевернулась на спину. Простынь соскользнула, оголив одну грудь, и ты поспешно, словно застеснялась, натянула ее обратно. – Я же тебя любила. Ты был такой… такой… взрослый и красивый… – хихикнула ты, и взгляд твой потеплел.

– А сейчас? Любишь? – вдруг ляпнул я, и под ложечкой сладко заныло. Не знаю, какой ответ я хотел услышать. Наверное, любой, который позволил бы обнять тебя, откинуть дурацкую простынку и снова вернуться к тому, чем мы занимались не так давно.

– Дурак ты, Пашка, – буркнула ты, но уже не весело, словно уколола, и тут же сдернула с меня простынь и, завернувшись в нее, как в кокон, закрыла глаза. И стало понятно, что мне пора идти к себе…

***

Хорошее было лето. Вспомнил – и грустью согрело. Тогда мне было двадцать пять, а тебе – уже семнадцать. Ты только поступила в какой-то университет в Севастополе, а я как раз закончил архитектурный и теперь лелеял наполеоновские планы, а пока решил устроить настоящий отпуск и снова прикатил погостить к тете Тамаре.

До сих пор не могу понять, как случилось, что в то лето мы были вместе. Все вышло само собой.

Помню, приехал поздно, солнце уже едва выглядывало из-за моря, но еще окрашивало все вокруг предзакатными красками, и дом казался розовым и очень уютным. Вишни щедро свесили ветки через старенький деревянный заборчик, на лавке возле калитки дремала кошка, а вокруг пахло морем и летом. Тетя Тамара возилась во дворе: развешивала белье на протянутых между деревьями веревках и ворчала что-то под нос. Увидев меня, всплеснула руками:

– Паша! Добрался!

– Добрался, теть Тамар, – улыбнулся я.

– Ну хорошо, ну славно, – засуетилась она, пропуская все традиционные церемонии. – Ну, бог с ним, с бельем, пойдем, пойдем в дом. А я Ольгу посылала хоть на Северной тебя встретить, так она, засранка, на дискотеку умотала… Ну, добрался, и хорошо…

– Так я помню дорогу, теть Тамар!

– А, ну да, ну, молодец…

Она повела меня в ту же комнатку, где я жил прошлый раз, рассказывая попутно, сколько всего понастроили за последние годы, и где лучше теперь купаться, и какие нынче цены… И только в комнате, когда я бросил на кровать сумку и, наученный мамой, вручил тете Тамаре пакетик с деньгами «на питание», она, наконец, умолкла и, оглядев меня, вспомнила о церемониях.

– Совсем растерялась, – бормотала она, целуя меня в обе щеки. – Ну, здравствуй, Паша, здравствуй! Вырос-то как, совсем мужчина, а глаза-то Володины! Все наши девки твои будут… Ну, устраивайся, устраивайся.

Оставшись один, я распахнул окно и уселся на подоконник. С моря дул ветерок, небо темнело, а издали долетали обрывки музыки. Впереди простирались дома и сады, а где-то за ними едва слышно шелестело засыпающее море.

К утру погода испортилась. Дождем не пахло, но солнце почти не показывалось, и по улицам гулял ветер.

Тетя Тамара накормила меня нехитрым завтраком, сетуя, что ты еще спишь.

– Ну ничего, вот к обрыву выйдешь, там по тропинке налево, и к спуску дойдешь, – наставляла она меня. – А Ольке я покажу гулянки, как проснется…

Море штормило. Невысокие волны разбивались о прибрежные камни, обильно пахло водорослями и казалось, что соленые капельки витают в воздухе. На пляже было пустынно, и я долго сидел на берегу, не решаясь зайти в воду, но, в конце концов, желание поплавать пересилило, и я бросился в море. Волны подбрасывали меня, словно щепку, я чувствовал, что течением меня относит в сторону, но не мог из воды отыскать брошенные на берегу вещи, чтобы понять, куда плыть. Попробовал лечь на спину, но волны накрывали с головой, и я занервничал.