Идеально голая грудь, ни одного волоска. Белый шрам, еле заметный. Внизу живота бордовый рубец, еще свежий.
В кадр попали темно-синие трусы в полоску.
– Видишь? – повторил он.
– Да, – еле выговорила я, – вижу. Тебе уже сняли швы?
– Давно. Теперь остался шрам. Безобразный.
– Мужчину украшают шрамы.
Около пупка я заметила интересную родинку. Напоминает кляксу с хвостом, опущенным вниз, как запятая. На щеке такая же, только меньше размером.
– А мне не делали операцию, – сказала я, когда в камере появилось его лицо.
– Это же хорошо.
– Моей подруге делали кесарево сечение, когда она рожала второго ребенка.
– Моему другу отрезали палец.
– Зачем?
– Какое-то заболевание кости.
– Ужас! Он жив?
– Это Данила. У него нет пальца на ноге. Он жив и даже женился в прошлом году.
– У моего папы тоже нет двух пальцев. В армии отморозил ноги, и ему хотели ампутировать всю ступню, но решили не делать из молодого парня инвалида. Врач, на свой страх и риск, отрезал ему только пальцы. Все обошлось.
– Мне еще вырезали аденоиды.
– Правда?
– И коленку зашивали.
– Так у тебя еще один шрам?
– Он уже исчез. Это было давно.
Камера переместилась на волосатую ногу.
Ничего не видно. Только тонкая белая полоса на смуглой коже.
– Ненавижу врачей.
– Я тоже.
– Особенно стоматологов.
– У вас, у женщин, много неприятных врачей.
– Ты имеешь в виду гинеколога? – специально спросила я, чтобы подать ему нужную информацию. – Я там была все пару раз.
– Я говорил про косметологов, – засмущался он. – Эпиляция, шугаринг и все такое.
– Косметологи – это не страшно. А вот гинеколог – кошмар. Так говорят мои подруги, которые уже живут с мужчинами. Мне пока это не грозит. Вот выйду замуж, тогда узнаю.
Поджав губу, он промолчал. Хотел что-то спросить, но передумал.
На этой ноте наш разговор закончился. Он попрощался.
Пусть теперь на досуге подумает. Я подкинула пищу, не совсем корректно, за то понятно и откровенно. Мужчины любят невинных девушек. Гуляют и спят с одними, но женятся на таких, как я. Слабых и непорочных.
В пятницу, в прекрасный солнечный день, после обеда Алик зашел в наш кабинет. Данила сегодня взял отгул.
При виде Соколова, Сергей вздрогнул, вскочил из-за стола и замер на месте. Поздороваться или подождать, когда начальник первый заговорит? Подумал и снова сел на стул.
– Добрый день, – тихо сказал Алик. Только мне, на Сергея даже не взглянул.
– Привет.
Вид у него не выспавшийся. Щеки бледные, губы сухие.
– Ты очень занята?
– Нет.
– Пойдем.
Я еле сдержалась, чтобы не завизжать от радости. Сам пришел! Не к Даниле, а ко мне!
Он повел меня в левое крыло здания. В коридоре нельзя разговаривать, в кабинете Сергей греет уши. Делает вид, что не замечает нас и ничего не слышит, а сам напряженно наблюдает за Аликом в небольшое зеркало на стене.
Мы подошли к лифту, который поднимается до одиннадцатого этажа, он находится не далеко от нашего отдела. Я про него не знала и ни разу не видела, чтобы кто-нибудь ходил в эту сторону. Антонина Павловна пользуется другим лифтом в своей части здания. Начальство, верхушка нашей организации, поднимается на Башню сразу из подземного гаража.
– Проходи.
Приложив карту к сенсорному экрану, Алик пропустил меня вперед. Я зашла в кабину. Кругом зеркала: потолок, стены. Металлические поручни, начищенные до блеска. Светящиеся кнопки.
Пока мы поднимались наверх, Алик не произнес ни слова. Здесь тоже прослушка, как и во всем здании. Прижавшись спиной к стеклянной панели, я искоса взглянула на него. Еще больше похудел, нос стал острее, пиджак повис на плечах, кожа на руках прозрачная.
Наверху нас встретила полная тишина. Бесконечный коридор, упирающийся в дверь кабинета директора. В Башне отсутствуют камеры наблюдения. Двери, двери. Картины на стенах, мягкие ковры на полу. В воздухе витает запах стерильности.
Полная противоположность этажам внизу, где царит хаос, кругом суматоха, постоянные телефонные звонки, громкие голоса, топот ног по истертому паркету.
Мы зашли в кабинет. Буквально одна стена разделяет нас от кабинета Александра Ивановича.