Семь сказок

Ларс замер. Циновку не успел на место бросить. Хорошо, хоть крышку опустил. Видел? Не видел? Как долго он торчал в дверях? Надо бы повернуться. Чем больше буду стоять к нему спиной, тем подозрительнее.

Ларс тяжело переступил с ноги на ногу, обернулся.

Заметил или не заметил, что я постарался придавить кольцо каблуком?

Синдр проследил взглядом за его ногой.

Заметил или не заметил?

– Чего тебе, Синдр?

Молодой гном помялся. Кашлянул смущенно в кулак.

– Можно, я войду?

Ларс кивнул. Но с места не сдвинулся.

Синдр прошелся по кузне, точь-в-точь, как Фрейя недавно. Потрогал рукоятку тяжёлого молота. Провел пальцем по наковальне. Взял ожерелье, поднес к глазам, аккуратно перебрал пальцами звенья.

– Тонкая работа. Сейчас так уже никто не умеет, почтенный Ларс.

Ишь, стелет мягко. Папашина школа.

– Чего тебе надо, Синдр?

Синдр вернул ожерелье на место. Вздохнул.

– Ну… У меня сегодня с вашей дочкой помолвка. Вроде того. Да?

Младший Ингольд вопросительно задрал брови. Ларс промолчал.

– Ну-у… Я хотел узнать, что она любит. Что ей на помолвку подарить, чтобы, значит… ну… понравиться ей.

Великие боги, покраснел. Дите и дите, куда ему с Фрейей женихаться-то.

– Чего любит?

А и вправду, чего Фрейя любит-то? Чай пить любит. С сушёной земляникой. Подберезовики жареные. Халвара тюкать. По дому что-то там… Тоже, вроде, любит.

– Может, я ей браслет сделаю? С гравировкой какой-нибудь… Имя ее напишу, например, а, почтенный Ларс? Любит она браслеты?

– Браслеты?

Шел бы ты уже по добру по здорову, зятек. Какая тебе разница, что Фрейя любит. Ты сам ей не в радость, и подарок твой ни к чему будет.

– Конечно, для Фрейи лучше всего было бы выковать ожерелье, – Синдр почесал в затылке, – она же Фрейя, правда? Значит, ожерелье нужно… Но я как вы не сумею, у меня коряво получается, а корявый подарок не хочется дарить…

Великие боги, что за мямля…

– Куй браслет.

– Да? – Синдр облегченно выдохнул. – Ну и славно. Вы не беспокойтесь, со временем я, конечно, узнаю, что ей нравится. Нравилось. То есть, что она любит по-настоящему. Просто… Мы же с ней почти… ну… не общались.

– У тебя все, Синдр?

Ох, великие боги, как ноги устали. Левая – та, которая прикрывает кольцо в полу – так и вообще уже дрожать начала. В коленке.

Младший Ингольд осекся на полуслове. Вздохнул. Кашлянул в кулак.

– Ну… Да… В общем. Значит, браслет?

– Угум.

– Ага. Ну… Я пошел?

– Угум.

Синдр протянул руку. Постоял, подождал ответного пожатия.

Понятное дело, не дождался. Я отсюда просто не дотянусь. Великие боги, левую ногу я вообще уже не чувствую. А и ладно. Пусть думает, что будущий тесть не рад родству. Пусть бежит папочке жалуется. Пусть делает что хочет, лишь бы шел отсюда…

Синдр постоял еще немного с вытянутой рукой. Покраснел, почесал той же рукой в затылке, в бороде, пригладил усы, поковырялся пальцем в ухе. Сунул неприкаянную руку в карман.

– Э-э-э… До вечера?

– Да иди уже, зятек!

Синдр вздрогнул от ларсового крика и вывалился за дверь.

Старый гном со стоном прислонился к стене. Ох, Локи тебе в подмастерья… Ноги дрожат так, как будто от разъяренного кабана два часа удирал. По лбу градинами пот льет, сердце колотится заполошно. Да, староват ты уже, Ларс, ничего не скажешь, староват… Ишь, недоросток молодой как тебя напугал, до звездочек в глазах…

Ларс бросил циновку на люк, пошерудил по ней ногой, пусть будет такой вид, как будто лежит она себе тут и лежит, никто ее сто лет не трогал. Постоял, подумал, зачерпнул из большого деревянного ящика горсть золы, припорошил циновку и пол вокруг нее. Сел на табурет у верстака. Встал, качнул несколько раз мехи, взял щипцы, прихватил ожерелье с наковальни. Постоял, вернул ожерелье обратно, бросил щипцы на верстак, упал на табурет рядом. Великие боги. Столько лет работы чуть не пошли петуху под хвост.

Как-то ведь так получалось все это время, что никто не проник в его тайну. Вилле не заметил, как тогда, давным-давно, он подобрал под окнами дома деревенского лекаря несколько скомканных листов, исчерканных непонятными линиями и символами. Ану и дети не видели, как ночью он протащил свою находку в дом, запихал под кровать, а наутро вынес под курткой. Никто из соседей не заглянул к нему в кузню, пока он расправлял листы на верстаке и пытался понять, что же на них изображено. Даже подвал под кузней он начал копать незамеченным, и углубился на целых два фута, пока не отважился позвать на подмогу Айнара.

Только чернобородый знал. Щурился хитро, подтрунивал, сомневался, иногда отговаривал, но тайну хранил.

Почему-то два гнома, не сговариваясь, решили, что чертеж никому показывать нельзя.

– Ларс! – солнечный луч радостно прорвался в распахнувшуюся дверь, вскочил на наковальню, пощупал мехи, перепрыгнул в очаг, прямо в дружеские угольные объятия. Великие боги, опять папашу Ингольда принесло. Вцепился, как клещ. Пока всю кровь не выпьет, не отвалится.

– О чем задумался, сват? Все над свадебным ожерельем для доченьки колдуешь?

Старший Ингольд медленно ступил внутрь, остановился. Обвел взглядом кузню. На мгновение задержал взгляд на циновке… Нет, отвернулся. Не заметил? Великие боги, только бы не заметил…

– О, бирюза, – Торгнир взял ожерелье, провел пальцем по камню, – хороший образец… Зря ты его в ожерелье. Можно было бы перстень выправить, да загнать кому-нибудь из светлых альвов по цене двух ожерелий. Светлые альвы не торгуются, сам знаешь…

Ларс поднялся с табурета, подошел к наковальне. Молча протянул руку, забрал ожерелье и спрятал его себе за пазуху. Выжидательно уставился на Торгнира, стараясь придать лицу беззаботное выражение. Даже ухмылочку попытался изобразить. Как у Айнара, конечно, не получилось. Папаша Ингольд покосился подозрительно.