Апостолы игры

– Но вообще-то я имею в виду тот факт, что ты изначально – как на площадке, так и в жизни был абсолютным и бесспорным лидером в своей компании. И что в результате это привело вас к успеху – как в двухтысячном, так и потом. Поэтому ты мне кажешься хорошим кандидатом в капитаны. При том, конечно, что ты “за” позицию Толстого о совместных решениях. А в целом – я за открытость внутри команды.

Демон хмыкнул.

– Спорю, что это открытость не распространяется на закрытую информацию… Но я тоже за честность, почему нет. «Дворняги» – это, как ты нас назвал, сообщество, существующее уже около двадцати лет. На момент его «основания» – Демон, резко взмахнув руками, изобразил знак «кавычек» в воздухе, – большей части «партнёров» было по двенадцать-тринадцать лет, а младшему – не было и десяти. Это «сообщество» – это компания интернатских ребят, которые по определенным причинам предпочли интернату улицы, тем самым возложив на самих себя ответственность за свое будущее. Кто-то просто должен был стать ведущим. И да, я с тобой согласен – мы более менее справились. И не надо, пожалуйста, тыкать в чёрные пятна – это не грязь, это ожоги. Это, во-первых…

Демон перевел дыхание.

– Во-вторых, что касается «капитанства». Опять же, буду честным. Я не слишком верю в успех нашей команды, я здесь не для того, чтобы побеждать кого-то, – он посмотрел в сторону Ужа и усмехнулся, – Поиграть – это да, с удовольствием. Но основная моя цель – дать второй шанс Мишке, ибо балбес в свое время просрал первый…. – Демон закусил губу. – Впрочем, это к делу не относится, а для любопытных – вся информация есть у гражданина начальника. В любом случае, у меня нет причин впрягаться.

– Я бы предложил на пост капитана Зайца, ну Андрея Кишкиса, – Встрял Уж. – Правда, я подозреваю, что он тоже не захочет брать на себя дополнительную ответственность. Так что…

– Так что, дождем полных сборов и пусть команда решает, – кивнул Лиздейка. – Ладно. И, собственно, по составу ещё хотелось пройтись, но… – Он помолчал. – Но давайте тогда всё-таки проясним ситуацию. Лично я рад видеть вас всех, у меня нет никаких проблем ни с кем – как в составе бывшей моей команды, так и среди двух других. Мы все должны быть заодно, так ведь? Вы согласны?

Толстый кивнул, его примеру последовал Уж. Кость поднял руки, показывая собеседникам растопыренные пальцы ладоней, как бы говоря: «Я как все, я не хотел никаких конфликтов». Демон хмыкнул.

– Ну и ладно, – поведение остальных удовлетворило К-1, – тогда переходим к команде. Смотрите и поправляйте меня, вы своих лучше помните. Пятая позиция. Среди наших – это Кость, безусловно. Он по-прежнему хорош, я его недавно видел в деле. Кто еще?

– Саулюс всю жизнь центра играл, – подсказал Уж. – И ты его видел, по габаритам всё так же подходит. А Римлянин – тяжелый.

– О, Роматис в команде? – обрадовался Демон. – А мне всё интересно было, куда он после того крика пропал? Я такого качественного русского мата на литовских каналах никогда не слышал…

– И не услышишь, боюсь, – вздохнул Уж. Огнев понимающе кивнул.

– Ясно, попал парень в парии…. Хорошо, у нас Вайдас – четверка, Микщис – тройка, скорее, но может и на тяжелого встать, а Шмель – двойка-тройка. Ну а я лучше всего себя на розыгрыше чувствую. – Огнев как бы невзначай посмотрел на Ужа. Жильвинас кивнул:

– Как и я. А Заяц крайнего играет.

– Хорошо… – Лиздейка всё это время делал пометки у себя в записях. – От нас еще AWP, это защитник классический… Итак, получается….

Лиздейка положил раскрытый блокнот в центр стола. Все склонились над ним.

– Десять человек. Мало, – Озвучил всеобщую мысль Толстый. – Учитывая наш средний возраст, учитывая с кем будем играть… Я бы хотел всю дюжину.

Лиздейка кивнул.

– Как и я. Но, как есть, так и есть, как говорится. Я еще жду ответа от Внука, если он согласится, то, считай, у нас еще один лёгкий нападающий есть. Но это всё…

– А что, Пранас артачится? – Удивленно переспросил Толстый, доставая из кармана последний смартфон от «Samsung». Руководитель сборной и бывший капитан «Два Ка» в ответ поморщился.

* * *

Сложно расти, постоянно находясь в тени кого-то. Любой записной потомок подтвердит. Есть, конечно, те, кто, наоборот, радостно пользуются фигурой прославленного предка. Кто-то успешно подбирает знамя и продолжает гордо нести имя династии, покрывая его новой славой. Но для простого среднестатистического человека, лишенного особых талантов, но и не слишком бестолкового – сложно.

Сложно, но хотя бы фамильная гордость позволяет как-то перетерпеть. Хуже, когда человек никак не связан с тем, чья тень над ним нависла. Совсем никак. Просто тёзки. Всего лишь. Насмешка судьбы, подарок родителей, ошибка паспортного стола пару поколений назад – и вот теперь, всякий раз представляясь, приходится подчёркивать: «Не родственник».

Внуку осточертело быть «внуком» ещё в школе. Может, если бы у него были другие интересы, другая компания, увлечения – может, совпадение не казалось бы таким критичным. Ну, подумаешь – Пранас Лубинас. Красивое литовское имя, нейтральная фамилия. Да, был такой – Франк Лубин, и что? Литовского происхождения? Какая разница? Какое значение имеет для человека, занимающегося, например, шахматами, дартсом, боксом или даже художественной вышивкой, что такие же точно имя с фамилией носил почти сто лет назад какой-то баскетболист, носил бы, если бы не ассимилировался в Штатах?

Но Пранас увлекался баскетболом. И все его друзья увлекались баскетболом. И для всех его друзей Фрэнк Лубин был не сокапитаном первой Олимпийской сборной Америки, а Пранасом Лубинасом – отцом-основателем литовского баскетбола. А он – Пранасом Лубинасом-младшим, Внуком. Хоть и «не родственником».

По окончанию школы Пранас удивил всех знакомых. Сдав экзамены одним из лучших в классе – пакт, заключенный между участниками «Два Ка» и родителями, не пропал зря, он не остался в Вильнюсе. Выбор, главным критерием которого была максимальная удаленность места учебы от баскетбольных тенденций, пал на Краковский Ягеллонский Университет, благо мама, сама из виленских поляков, обеспечила сыну владение польским языком на вполне приличном уровне, плавно переводя его от певучих колыбельных к Сенкевичу в оригинале. Собирался учиться на факультете с гордым названием «Факультет биологии и науки о Земле», продолжая придерживаться принципа «чем дальше от спорта, тем лучше», но тут уже победили родители, вынудившие выбрать что-то более прикладное. Компромиссом стал Факультет управления и социальной коммуникации. Первые два года обучения там были лучшим временем в его жизни. В две тысячи четвертом году факультет решил выставить свои команды на внутриуниверситетские спортивные чемпионаты и влекомый каким-то мазохистским интересом третьекурсник Пранас, или как его тут звали Францишек Лубинас однажды зашел посмотреть на тренировку новорожденной баскетбольной команды. То, что он там увидел, ранило – и эстетически, как человека, когда-то не чуравшегося погонять мяч, и как патриота своего факультета. Последней каплей стало известие о том, что Агнешка-Мария, студентка третьего курса факультета юриспруденции и администрации, которой он собирался делать предложение, небезосновательно рассчитывая на ответ «Tak oczywiscie!»[36 - «Конечно, да» (польск.)], вдруг стала капитаном новообразованной женской команды своего факультета. До этого Пранас понятия не имел, что Агнешка различает трехочковый бросок от «данка», а теперь вынужден был выслушивать её насмешки над спортивной несостоятельностью своего факультета. Пранас купил спортивную обувь и записался в команду, взяв тот номер, форма с которым подошла ему по размеру. На протяжении следующих трёх лет его факультет стабильно заканчивал чемпионат в четверке сильнейших, а когда весной две тысячи восьмого с дипломом магистра в кармане Лубинас покинул университет, из нумерации в баскетбольной команде сборной Факультета управления и социальной коммуникации был изъят и торжественно возведён под своды спортивного зала номер «9». А Пранас и Агнешка-Мария, проведя три медовых недели на испанском пляже, заняли места в офисах. Агнешка – стол в компании, занимающейся телерекламой, Пранас – половину рассчитанного на двух человек кабинета в Варшавском филиале крупной международной корпорации. К началу две тысячи двенадцатого Пранас уже располагался в отдельном кабинете гораздо больших размеров, с табличкой «Начальник отдела» на дверях, в то время как Агнешка вскармливала грудью второго ребенка в четырёхкомнатной квартире, которая, по их подсчетам, должна была стать собственностью семьи всего через десять – пятнадцать лет. Баскетбольные параллели и дворовое прозвище «Внук» наконец-то остались в прошлом. Почти, но Пранас предпочитал «почти» не считать, списывать на корпоративные расходы.

Звонок Каролиса Лиздейки поначалу казался приятным сюрпризом. Обычно Пранас встречался с друзьями детства во время ежегодных двухнедельных визитов к родителям. В это время они собирались – раз или два – делились новостями, анекдотами, выпивали – и расходились, довольные встречей. И до следующего года все вильнюсские связи исчезали из жизни Пранаса – и это не казалось странным, и связи от этого не становились недостаточно глубокими. Просто – у всех свои жизни, разные. У него – такая. Поэтому внеурочный звонок К-1 был в равной мере неожиданным и приятным. В отличие от самого разговора. Сначала Пранас не поверил Лиздейке. Потом усомнился в его психическом здоровье. Наконец, отказался, причём отказался в резкой, если не сказать грубой, форме, удивив, в первую очередь, самого себя. Он, к тому времени, и думать забыл о своих подростковых комплексах и, остыв, искренне печалился, что так разругался с другом. Звонить чтобы извиниться, конечно, не стал, но звонку от другого литовского друга несколько дней спустя обрадовался в первую очередь именно как возможности принести извинения.

– Здорово, Толстый! Рад слышать!

– Привет, детка! Как ты там, совсем уже ополонился?

– Litwo! Ojczyzno moja[37 - Литва! О, родина! – строчка из поэмы А. Мицкевича «Пан Тадеуш»]!.. – Пранас спрятался от ответа за классиком. – А ты как, бизнес цветет и пахнет?

– Ну, без польских сантехников пока обхожусь во всяком случае…. – Довидас добродушно хохотнул. – Слушай, а что ты там по поводу предложения Каролиса надумал? А то он говорит, так от тебя окончательного ответа и не получил…

Не получил, значит? Пранас вздохнул:

– Извинись перед ним за меня, пожалуйста. Я тогда вспылил, сам не знаю чего… Правда, мне казалось, что я ответил.

– Да? Подожди секунду… – какое-то время голос Толстого звучал невнятно, как будто он разговаривал с кем-то другим, прикрыв микрофон телефона рукой. Потом чёткость вернулась. – Не, детка, ну ты что? Разве «Нет, и слушать ни о чем не хочу» – это ответ? Это истерика, у меня так клиенты кричат, когда я им геотермические котельни предлагаю ставить… Причем потом соглашаются, да. Потому что выгодно. Вот и ты, я думаю, уже должен был о своей выгоде додуматься, правда?

– Не – отрезал Пранас. Потом неуверенно спросил. – И в чем тут моя выгода, по-твоему?

– Ну, как же, – голос Толстого стал прерываться, как будто говорящий вдруг начал двигаться. – Смотри, во-первых, когда ещё нам удастся такой компанией собраться – так, чтобы не попить вечерок, а на самом деле? А тут почти все наши – ты, я, Два Ка, AWP… Во-вторых… О, здорово, Витукас, сто лет! Я потом подойду, ага… – со стороны Толстого раздался характерный щелчок зажигалки. – Извини, знакомого встретил… Ну, как знакомого – работал у меня. Чуть ли ни с самого начала. Хорошо работал, считай вместе фирму поднимали… Потом пришлось уволить…

– Чего так? – вежливо поинтересовался Пранас. – Пил?

– Что за стереотипы! – делано возмутился Толстый. – Как сантехник, так сразу «пил»! Не пил он! Правда, близко был к этому, это да…

– Так что тогда? – теперь уже Пранас на самом деле заинтересовался.

– А, несчастен он был, – Толстый шумно выпустил дым. – Вот, знаешь, как глупо бывает: хорош человек в своем деле, по-настоящему хорош, но при этом несчастлив. Из-за фигни какой-нибудь. У Витукаса, например, с отцом недопонимание было. У него отец – свадебный музыкант, и всю жизнь мечтал, что Витукас по-настоящему в музыку пойдёт. В музыкалку его отдавал, в консерваторию… А тот – музыкальную школу ещё окончил, ибо под родительским присмотром, а консерваторию бросил. Потом ко мне прибился, я тогда всех подряд брал, лишь бы желание работать было, со временем разряд получил… Ну а потом, вот – скучнеть начал. Гложет что-то человека, а что – непонятно. Ну, ему непонятно, я-то умный, я сразу понял. Раз с ним поговорил, два – не, ни в какую. Пришлось звать, официально увольнять… Я ему на прощание так и сказал: «Давай, восстановись там, сколько тебе осталось – год, два? Доучись, посмотри-понюхай, может, понравится – а нет, так я тебя всегда назад приму»… Он меня обматерил тогда, даже судом грозился… – Толстый засмеялся, но подавившись дымом закашлялся. Лубинас терпеливо ждал продолжения. – Ну и что ты думаешь? Этот сучёнок на самом деле восстановился, но сразу же как доучился – открыл свою фирму. «Мелодии труб», блин. А он же всех моих клиентов знает, у половины постоянных – именно он все всегда монтировал… Вырастил конкурента, блин… – Толстый замолчал. Некоторое время в трубке было тихо, только слышались шумные выдохи. – Ну, вот, короче, я говорю – зря ты отказываешься. Приезжай хотя бы на эти типа «сборы» – «смотрины», что тут будут. Поиграем, развеемся, не захочешь оставаться – поедешь к себе, в чем проблема? А захочешь – так этот турнир в Южной Америке неделю длится, что тебе – неделю отпуска не дадут, что ли? Весело будет!..

Пранас прокашлялся. В основном, чтобы выгадать время для ответа, но отвечать не пришлось. Снова заговорил Толстый.

– Слушай, мне тут этот горе-конкурент сигнализирует. Бизнес есть бизнес, детка, мне идти надо… В общем, я Каролису скажу, чтобы он тебе всю инфу по мылу прислал, ладно? Бывай тогда, до встречи…

– До встречи… – только и успел сказать ошарашенный потоком речи Довидаса Внук.

Толстый, отключив телефон, вышел из курилки. С тех пор, как начались все эти антитабачные нововведения, курить внутри торговых центров было настоящей мукой. В одних приходилось спускаться на два этажа и выходить на улицу, в других, как в «Панораме», курильщикам хотя и отводилось специальное помещение на одном этаже с барами и кафе, но находится в том помещении было противно. Маленькая, душная комната, вечно переполненная, вечно задымленная.

– Я тут подумываю, может, в связи с будущей спортивной карьерой, курить бросить? – он вернулся к столу. – Хотя тренерам вроде не обязательно… А вот тебе, Демон, крайне рекомендую. – Толстый сел. – Запишите Внука, я думаю, он приедет.

Страшный Суд

Май выдался суетным. Лиздейка не первый год работал в сфере организации и обслуживания спортивных событий, но для проблем, с которыми приходилось сталкиваться в этот раз, его опыт подходил мало. Каролис терялся, получая ответы на разосланное всем участникам команды сообщение: «Смотр команды состоится двадцать девятого мая, во вторник – нам нужно собраться хотя бы за неделю до этого». «Слушай, я тут смотрел билеты – мне дешевле всего получается лететь двадцать седьмого в Каунас. Это же не страшно? Ну, или я могу прибыть двадцать пятого, но тогда только в Ригу, меня нужно будет встретить. Дай знать поскорее…» – Заяц был первым спортсменом на памяти К-1, рассчитывающий время и маршрут своего прибытия на подобное мероприятие, исходя из расценок и расписания бюджетных авиалиний. Но даже это меркло в сравнении с ответом «Дворняг». «Боимся не доследить за Шмелём, в Вильнюсе его к решётке не пристегнёшь – столица, как никак. Будем двадцать шестого утром». Про Шмеля ему объяснил Кость: младший Огнев, запомнившийся Лиздейке по «Стритбаскету-2000» как невероятно талантливый подросток, уже в две тысячи втором году попал в поле зрения полиции в связи с распространением наркотиков. По словам Кости, это было что-то вроде подросткового бунта – его родной брат тогда уже уехал учиться в Вильнюс, а «названные братья», видимо, старались не впутывать «младшего» в свои дела. Плохая компания, попытки доказать собственную крутость, уличное воспитание – в начале две тысячи третьего заляпанное блевотой подобранное с кафеля школьного туалета тело Шмеля увезли на Скорой – и через неделю опекун несовершеннолетнего Миши Огнева Дмитрий забрал из школы документы брата. В криминальных сводках после этого Михаил Огнев не фигурировал, чередуя периоды безработного существования с работами чернорабочим на многочисленных вильнюсских стройках, но зато несколько раз его фамилия попадала в документы вильнюсского приёмного покоя. Так что, несмотря на заверения Демона, сомнения по поводу этого участника команды у Лиздейки оставались – не о «пропить» шла речь. И намек на «решётки» оптимизма не добавлял.

Кроме того, были проблемы и более привычные, хоть и связанные напрямую с уникальностью ситуации. Генеральный секретарь недвусмысленно пообещал оторвать Лиздейке голову, если обо всей этой авантюре общественности станет известно раньше, чем они окончательно от нее откажутся или, что практически невероятно, дадут ей ход. И даже тогда – чем позже, тем лучше. Соответственно, все организационные действия и затраты должны были происходить без упоминания Федерации и без финансирования с её стороны. «Чеки собери, потом компенсируем», – отмахнулся Генеральный от возмущений «руководителя команды».

Помогали члены команды, те, кто в начале мая участвовали в первой организационной встрече и согласились считать проект «Сборная» общим. Уж заверил Лиздейку, что с радостью заберет Зайца из Риги и разместит у себя. Демон пообещал, что им не придётся бронировать зал, и тренировки запросто можно проводить в его школе. Толстый, услышав рассказ Каролиса о «чеках», пообещал позаботиться о форме и спортивном снаряжении.

Оставалась проблема одиннадцатого и двенадцатого игроков. Внук после разговора с Толстым пропал со связи и приходилось только надеяться, что он читает электронные письма Лиздейки, а кандидата на последнее место не было вовсе. Но с этим можно было ждать. В конечном счёте, решил Каролис, десять человек – это на десять претендентов больше, чем было у федерации до конца апреля.