Апостолы игры

– Ты, – Демон, отшвырнув карты, вскочил и тотчас поднялся Балу, встав так чтобы оказаться между братьями. Демон сплюнул. – Сучёнок… Я бы сказал, кроме как о себе ни о ком думать не научился, но даже это чушь. Хорошо было бы!.. Ты вообще думать не научился, обдолбок уёбищный, тебе в двадцать четыре года няньки нужны, говно за тобой убрать…

Сам прославившийся образностью эмоциональной речи Римлянин одобрительно кивнул пассажу учителя русской литературы.

– Няньки? – вскочил на ноги и Шмель, а за ним поднялся Микщис. Предостерегающе махнул собирающимся возле кресел «Дворняг» членам команды. – Няньки, ублюдок бездушный? Ты хоть помнишь, что ты, блядь, сделал? Говно он за мной убирает…. Что я, не знаю, думаешь, что по-твоему, я сам – говно? Убери и меня, хули тут…

– Хорошо, что знаешь, может и есть тогда в твоей башке хоть что-то не вонючее… – Демон вдруг заметил, что упирается грудью в плечо Балу. Отодвинулся. – Все, Вайдас, я спокоен, я не буду его трогать…

– Он меня трогать не будет, блядь, – Шмель, в отличие от старшего брата не успокаивался. – А чего так? Перед людьми стыдно? Зассал? Учитель, блин, старший, блядь, брат… – визг Шмеля вдруг превратился во всхлипывание. – С-с-сука…

Артур заметил, как Балтушайтис с Микщисом обменялись понимающими взглядами людей, живущих в сейсмоопасных регионах, всегда готовых встретить и переждать землетрясение. Шмеля тронул за плечо Жильвинас:

– Пошли со мной. Посидишь, водички попьешь.… Все хорошо…

Глядя как напряглись из-за нарушенной Ужом рутины паневежцы, Римлянин поспешил вмешаться. Пролез между ними и приобнявшим Михаила Жильвинасом:

– Не бойтесь, ужи вообще безобидны, а наш тем более – он же рясу только вчера снял. Максимум, что он может плохого вашему Мишу сделать – так попытаться соблазнить. И то, насколько я слышал, клирики предпочитают мальчиков значительно моложе… – Заяц мило улыбнулся протискивающемуся мимо него Огневу-младшему, – и симпатичнее. А вам тоже в тишине лететь наскучило или в чём причина?..

– Крестик, – Демон уселся на свое место. – Не сыграю я с этим, пересдавай. Кто хочет с нами, у нас место освободилось?

На приглашение Демона согласился Заяц, а Римлянин вернулся к своему ряду, но толчком предложил Саулюсу продвинуться вглубь. Сам сел с краю.

В кресле Зайца Шмель отпил из протянутой усевшимся рядом Жильвинасом бутылки и отвернулся к окну. Жильвинас выждал.

– Ты хорошо играешь…

– Угу, – не поворачиваясь, буркнул Огнев.

– Нет, правда. Еще тогда, на Стритбаскете было видно. Мы – мы все играем в игру, как умеем, как получается. Ты – ты живешь в игре, играешь так, будто матч – это вся твоя жизнь, будто все в твоей жизни зависит от этого матча. Так было тогда, и так – сейчас. Как будто в баскетболе ты становишься собой. По-настоящему, понимаешь?

Продолжая смотреть в окно, Шмель ответил что-то неразборчивое, Роматис со своего места не расслышал. Потом Михаил повернулся и стало понятнее.

– Меня на разборки не пускали, – глаза Миши были красными от слез. – Смешно звучит, да? «Старший брат не пускает на разборки»? Обоссаться.… Когда Демон нас на улицу выдернул – мне девять лет было. Ему – тринадцать, остальным тоже… Сука, тяжело было. А они меня еще и не брали никуда, типа берегли. Только на площадке…

Жильвинас слушал прерывистый рассказ Шмеля, с видом искреннего соучастия. Профессионально.

– Разве не нормально, что старший брат оберегает младшего? Прости, я не знаю почему вы остались без дома, но даже по твоим словам получается, что Дима заботился о тебе…

– Заботился, бля… – Шмель снова приложился к бутылке. – Слушай, я все понимаю – я косячил. В интернате я старших задирал так, что в конце концов Демону пришлось выбирать между мочиловом и бегством. Потом, когда он уехал, тоже мой косяк был с наркотой. И он меня, типа, всегда спасал, ага, и я ему по гроб жизни, все такое.… Но сейчас-то я уже большой мальчик. Я сам за свои косяки отвечать должен, да?

Римлянин заметил, что пальцы Ужа шевелятся, будто перебирая воображаемые чётки. Жильвинас вздохнул.

– Не знаю, Миша. Мне кажется, люди слишком привязаны к слову «должен». А на самом деле долгов у человека не так уж и много – и все они перед… – Уж замялся, – собой, той частью себя, что извечна. Человек должен прийти к этой части себя. Вроде бы и близкий путь – от себя к себе, но на самом деле, он через бездну лежит. И на этом пути нет универсальных правил. Разве что общий принцип: человек должен победить своих демонов. И в этом смысле ты в выигрышном положении по сравнению с другими…

– Почему?

– Ты своего Демона знаешь в лицо, – Уж улыбнулся Мише. Тот неуверенно усмехнулся в ответ. Артурчик, не выдержав, зааплодировал.

– Красава, Уж! Сразу видно, не зря свой ксендзовый хлеб ел. Слушай, Шмель, а что там твой брат про музыкальную школу говорил? Это так, фигура речи?

– Блин, ну… Директриса, короче, считала, что у меня талант к музыке и направила… Пока мы из интерната не ушли, я два класса музыкалки закончить успел…

– Да ну? – Римлянин подался вперед. – На каком инструменте учился?

Шмель неожиданно смутился.

– Ну, блин.… На скрипке, – и, понизив голос, добавил:

– У меня пальцы скрипача, типа…

* * *

Здравствуй, солнышко!

Прежде всего, огромный тебе привет от всех наших. Артур считает, что мы должны были договариваться на чартерный рейс с вашими авиалиниями – естественно, чтобы ты обязательно была на борту. Он утверждает, что ты всегда приносила нашей команде удачу – и сейчас принесла бы. Не знаю, всерьез он или шутит – по Артурчику не понять. Но лично я с ним согласен. Воистину.

Как я чувствую себя «в миру»? Отвечаю: непривычно, но не так потерянно, как я предполагал. Хотя, если подумать, чему удивляться? Дело ведь не в сутане, не в алтаре и не в церкви – не декорации делают священника «служителем Божьим». И, если уж на то пошло, не помазание – хотя, конечно, оно необходимо. Готовность служить, понимание того, что служение Богу – это служение людям, вот что главное.

Извини, если я звучу слишком торжественно. Я под впечатлением. У меня только что произошел разговор с одним человеком, после которого он спросил: «Я что, типа, блин, исповедовался»? Понимаешь? Мы летим на высоте сколько-то там километров над землей, вокруг нас другие люди, на мне – футболка, джинсы и кроссовки. И при этом человек почувствовал благодать исповеди. Понимаешь?

Технически, если говорить именно с точки зрения Церкви, я не могу принимать исповедь. Не потому что не способен больше, это как с суперспособностями: если человек однажды удостоился благодати быть посредником Святого Духа, то эта суперспособность остается с ним навсегда. Запрет в служении делает незаконным ее использование.

Поэтому, технически, я мог отпустить ему грехи, просто это было бы нарушением воли Церкви. Я не делал этого – то есть, не проводил обряд, не обращался к Святому Духу, ничего такого. Но в остальном, я делал все то же, что делал, когда принимал исповеди своих прихожан – помогал перешагнуть через ложные препятствия на пути к свету. А на пути к свету – все препятствия ложные. И он почувствовал облегчение, может, не настолько благостное, как при отпущении, но не менее светлое. И продвинулся, я верю, не меньше, чем если бы наш разговор происходил в декорациях «таинства». Неисповедимы пути Господни. Воистину..

Собственно, этот разговор и сподвиг меня на письмо. Сейчас Артурчик берет «интервью» у моего собеседника (он очень серьезно относится к роли пресс-атташе нашей сборной, дай Бог, это поможет ему вернуться в себя), а я, пока впечатления свежи и мысли ясны, пишу тебе. Отправлю письмо, когда появится возможность. Наверное, когда приедем в гостиницу. Интересно, а что все-таки мешает использовать мобильную и интернет-связь во время полета? У меня есть теория, скажи, прав ли я…

Земля Обетованная

Отправить электронное письмо из гостиницы не удалось. Номинально присутствующий в гостинице, где организаторы разместили спортсменов, интернет по факту оказался таким медленным, что за пять минут у Жильвинаса не загрузилась даже титульная страница почтового сервиса. Не менее плачевно обстояли дела и с телефонной связью. Ни литовские сим-карты большинства членов команды, ни английская карточка Кишкиса, ни польская – Внука не смогли найти роуминг-соединение. Телефонные аппараты в холле гостиницы предлагали только местную связь, а карточки для мобильных телефонов, с которых можно было бы совершать международные звонки, можно было, как на ломанном английском объяснил портье, приобрести только в супермаркете. Поскольку прилетела команда в шесть вечера по местному времени, а к моменту, когда добрались до гостиницы и выяснили ситуацию со связью, прошло еще три часа, покупка телефонных карточек откладывалась на утро следующего дня. Больше всего был недоволен Кишкис.

– Вот получу я из-за вас дисциплинарную, – возмущался он Толстому и Лиздейке, – вы со мной поедете в офис? Или бумагу предоставите, что Кишкис Эй не мог присутствовать в пакхаусе по делам государственной важности Литвы? От министерства спорта?

Менеджер и тренер команды переглянулись:

– Ты, вообще, о чем? – наконец, решился спросить тренер.

Заяц закрыл глаза, потёр виски и заговорил – медленно, терпеливо, как с детьми:

– У меня завтра первый день смены. Мне нужно до шести утра позвонить в «sick line» и сообщить, что я не выйду. Иначе мне могут дать дисциплинарное предупреждение, которое у меня за год будет уже вторым. Если после этого я получу еще одно, то меня вызовут на «meeting», где будет подниматься вопрос моего увольнения.

– То есть, – подумав, аккуратно переспросил Лиздейка, – ты сейчас переживаешь из-за того, что игра за сборную Литвы может стоить тебе карьеры грузчика на фабрике? Тебе это на самом деле важно?

– Работника цеха, если уж на то пошло, а не грузчика. И да, мне это важно. Это жизнь, в отличие от нашего небольшого приключения… – злобно посверлив взглядом поочередно Довидаса и Каролиса, Заяц ушёл. Толстый вздохнул:

– Итак, «Дворняги» переругались, Кишкис на нас дуется – атмосфера в команде восхитительная!

– Думаешь, всё плохо? – Лиздейка встревожился. До этого момента Довидас неизменно излучал уверенность. Единственный в команде.

– Завтрашняя тренировка покажет, – Толстый устало потер лоб. – Ты, кстати, не знаешь, нас днем тоже будут автоматчики сопровождать?