Апостолы игры

– У нас, короче, тут рядом встреча нарисовалась, ну… По поводу световых мечей. В общем, разобрались там, возвращаемся, смотрим – мужик с громадной спортивной сумкой устраивается. Думаем, тоже чем-то барыжит, стало интересно – чем. Ну, блин, не наркоту же они такими объемами закладывают, совсем абсурд же. А он, короче, ленточки из сумки достает и плетет из них… Вот это вот. Так, на расслабоне, как будто так и надо – мы прям прихуели… Интересно, правда?

Завороженные светом фонарей и игрой расходящихся от них теней Андрей с Жильвинасом молчали. Игра светотени посреди ночи в тёмном неосвещенном парке. Бумажные фонарики и джедайские мечи. Литва, Англия, Венесуэла. Ужи, зайцы, шмели и демоны. Звенящая тишина вдруг взрывающаяся стуком баскетбольного мяча об асфальт. Черные полосы тормозного пути и белая меловая разметка трехочковой зоны. Огонь. Свет. Мрак и едва проглядывающиеся звёзды. Догорающая под пристальным взглядом спичка, падающий на неё баскетбольный мяч, стоящие друг против друга Уж с Зайцем, они же, летящие в самолете из Литвы в Венесуэлу с пересадками, чтобы, вдруг, сбросив рясы и фабричные халаты играть в баскетбол в неосвещенном ночном парке Венесуэлы при свете бумажных фонарей, развешанных странным местным жителем, барыжащим наркотой…

– Ну, так как вам?

Заяц закашлялся, Уж, вздрогнув, перекрестился и повернулся к ожидающим их реакции «Дворнягам».

– Спасибо, – шепотом. Андрей, соглашаясь с Жильвинасом, кивнул, потом потряс головой. Ещё раз прочистив горло, направился к фонарщику.

– Извините, вы… – он замялся, подбирая английские слова, но достойной формулировки не нашёл. – Вы – ночной аниматор?

Венесуэлец повернулся к Андрею и подтянувшимся к нему остальным.

– Нет, я – врач. А вы туристы?

– Спортсмены.

– Вот как… – он добродушно улыбнулся, рассматривая компанию. – Добро пожаловать в Венесуэлу, в любом случае! Каким спортом занимаетесь?

– Баскетболом, на предолимпийский турнир приехали, – Заяц постарался улыбнуться в ответ. Венесуэлец задумчиво кивнул:

– Давно профессиональных баскетболистов не встречал…

– Давно? – Заяц удивился выбору слов, отметив про себя, что на английском странный доктор разговаривает очень прилично, не задумываясь. – А раньше доводилось?

В ответ мужчина весело рассмеялся, но вдруг, резко посерьёзнев, спросил:

– А что вы тут делаете ночью одни? Не хочу показаться негостеприимным, но у нас опасно…

Теперь рассмеялся Заяц:

– Не поверите: мы пришли именно это спросить у вас – что вы тут делаете?

Ночной знакомец обвел глазами площадку и протянулся поправить один из ближайших фонариков.

– Красиво, правда?

– Очень, – подал голос Уж, а остальные синхронно кивнули.

– Я кажется читал что-то про турнир. Нигерия прилетает, Россия, еще кто-то… Вы из России ребята?

– Нет, мы как раз еще кто-то. Литва. А почему?..

– Литва… Простите, никогда не слышал, кажется… Почему спрашиваю? У России был такой замечательный писатель – Достоевский, может, знаете? Он всемирно известен. Так вот, у него в одном из романов была фраза: «Красота спасет мир». А я – врач, моя работа – спасать… Призвание, если хотите…

– Дядя с приветом, понятно, – негромко сказал Макс на литовском, заслужив неодобрительный взгляд Ужа, который, наоборот, казалось, восхитился ответом.

– И как… – он начал, замялся и дернул Зайца: – Спроси его, как получается?

– Мой друг спрашивает – как же у вас получается спасать таким странным способом, – послушно спросил Заяц и неожиданно добавил. – Мой друг, помимо того что спортсмен, ещё в некотором роде священник.

– Надо же, – В свою очередь восхитился венесуэлец и взглянул на группу с новым интересом. – Неожиданно… Но тогда, наверное, он и сам понимает. А второй ваш друг, думаю, сказал, что я не в себе? – спросил с улыбкой. От неловкости Кишкиса спасла шумная компания местных подростков, вдруг ввалившаяся на площадку, явно выбирая краткий путь к какой-то своей цели в хорошо знакомом лабиринте парка. Однако, оказавшись в окружении фонарей, ватага на целых несколько секунд притихла. Наконец, один из них что-то спросил у врача, тот ответил, по-прежнему улыбаясь. Подростки обменялись несколькими репликами между собой, один из них начал что-то ожесточенно доказывать другим, но, казалось, не особенно удачно. Тот, кто заговорил с врачом сначала, снова обратился к нему, видимо, прощаясь и, получив ответ, приветственно взмахнул рукой. Еще какое-то время подростки рассматривали фонари, а потом, вдруг, резко сорвались с места, повернув туда, откуда шли еще несколько минут назад.

– Получается, – шепнул сам себе Уж, а внимательно наблюдавший за группой спортсменов фонарщик согласно кивнул ему. Потом вздохнул:

– И всё-таки, кроме шуток, у нас достаточно опасно. Позвольте, я вас провожу обратно? Где вы остановились?

* * *

Остановились прямо посереди разминочной игры – Толстый, особо не мудрствуя, считал, что игра сама по себе – лучшая тренировка. Остановились вынужденно – сначала зал начал заполняться резко пахнущим пороховым дымом, потом, с задержкой достаточной чтобы спортсмены растерялись, но не такой чтобы они начали паниковать, в зал вбежал Мигель и, размахивая руками, затараторил, перемешивая английскую и испанскую речь. Ничего страшного, как постепенно удалось понять, не произошло – парад, просто парад, подготовка к параду, военная техника, всякое случается, переживать не надо, придумывать – тоже не надо, тренироваться – не надо, зачем таким замечательным спортсменом тренировки вообще, надо возвращаться в отель, да. В отеле тоже можно тренироваться – там в подвале тоже есть баскетбольный зал. Специально для гостей готовили. То есть готовят и вот-вот будет готов, но ещё нет. Скоро. Но в отеле всё равно хорошо, там можно спать, можно смотреть на подготовку к параду из окон и дышать прохладным воздухом из кондиционера, а не дымом, да. Но лучше спать. И есть. И набираться сил. А потренироваться можно будет утром, перед матчем, да? И в отеле зал уже через день будет готов. Через два – максимум. Так же хорошо, да?

Администрация команды в лице Каритиса и Лиздейки в чём-то даже была согласна с переводчиком, да – так хорошо. Тренироваться получалось так себе. То ли акклиматизация так тяжело проходила, то ли ночные шатания некоторых представителей команды не прошли даром, то ли шатания и разброд в команде сказывались – но за игрой своих подопечных тренер и менеджер команды могли наблюдать исключительно с болью. Не выказывали особого удовольствия от процесса и сами баскетболисты. Разыгрывающий в первой пятерке Уж постоянно передерживал мяч, явно витая в каких-то своих мыслях, не слишком обращая внимание ни на комментарии Довидаса, ни на окрики членов команды. Во второй пятерке, наоборот, внимание Демона было полностью отдано розыгрышу, но розыгрышу наперекор всем комбинациям и здравому смыслу, посвященному единственной цели – не дать играющему вместе с ним Шмелю коснуться мяча. Шмель, чуть ли не единственный среди всех, действительно старающийся играть, терял терпение и, хорошо запомнивший сцену в самолете Толстый мрачно готовился к очередному взрыву. Вместо Шмеля взорвались какие-то запасы отсыревшей пиротехники почему-то хранившиеся на спортивной базе, или что там на самом деле нес Мигель, кто его разберет, и посчитав это знаком, Довидас чуть ли не с радостью объявил об экстренном прекращении тренировки. Вряд ли она была на пользу кому-то. Сам как тренер он из неё вынес только одно – если ничего не изменится, Шмелю и Демону придется играть раздельно.

Когда раздался сигнал, Шмель был готов разреветься. Он даже не заметил клубы дыма в зале, не понял, что занятие закончилось преждевременно. Всё, что его сознание вмещало на данный момент, укладывалось в простую короткую фразу: «Демон – урод». Демон – урод, Демон выёбывается, Демон не прав. Не прав совсем, ни разу не прав, разве он прав? Не прав. Миша, например, наоборот, ничего кроме правды не сказал тогда в самолете – правильно? Правильно, значит Миша прав, а Димка – нет. Демону давно уже пора остыть и принять, что всё уже сложилось. Хрен с ним со всем этим – с наркотой, с неудачной попыткой Шмеля доказать свою состоятельность, с уличными баскетболом и ночевками в заброшенных гаражах, с музыкалкой и директрисой со своими шмелёвыми «музыкальными пальцами». Хрен с ним со всем этим, это все уже прошло, оно было и останется таким, как было. Да, Миха лажал. Да, он многократно подводил братьев, подводил брата, он знает. Он знает, ебщик мать! И с наркотой, и до этого, всегда, если уж говорить откровенно, регулярно. Все так. Но он искренне старался исправить. Исправить, исправиться, заслужить. Искренне! И это он тоже знает. И все знают. И все видят. Кроме Демона. Потому что Демон, блядь, святой. Потому что он никогда не ошибался. Потому что все его решения – правильные. Уехать в Вильнюс и оставить Миху, уйти на дело и оставить Миху, уйти из интерната и оставить Миху без музыки…

Чёрт! Обычно Шмель редко вспоминал о своей музыке и ещё реже – рассказывал. Иногда тосковал, иногда, когда задумываясь отпускал руки, те сами по себе рисовали нотные ключи. Однажды, во время очередного периода воздержания, не удержался и купил себе на рынке дешёвую скрипку за пятьдесят выданных братьями в расчёте на неделю литов. Пришёл домой, раскрыл, понял, что всё что сейчас может – это щипать струны. Забросил её под самый потолок на шкаф и больше не доставал. На самом деле Шмель уже давно по-настоящему не вспоминал о своей детской музыкальной карьере. Закрыл. А после самолёта, когда случайно выскочило – не мог уже забыть. Не мог забыть и слов Ужа тогда же, после того как Миха ему рассказал чуть-чуть о их «дворняжьем» детстве. Поп, конечно, половину не понял, трети не поверил, что-то, наверное, вообще не услышал, не важно. Так даже лучше, на самом деле, Шмель понимает, что их прошлое – не тема для трёпа, просто так получилось. Всё уже так сложилось, а разговор Шмелю нужен был. Кто-нибудь был нужен. Собеседник. Кто-то, кто не друзья его брата, кто никогда ими не был, кто-то не из тех, для кого он всегда и заранее виноват. Кто-то другой. Со стороны. И Жильвинас его выслушал и не стал обвинять. Он как раз и сказал, что это всё было, что это уже случилось и нет ничего хорошего в том, чтобы постоянно возвращаться к событиям прошлого. Их надо отпустить. Отпустить! – слышишь, Демон? И ещё спросил – не кажется ли Шмелю, что на самом деле он подсознательно затаил обиду на брата, за то, что тот не дал ему реализоваться в музыке, подменив скрипку баскетбольным мячом или чем там ещё… И Шмелю теперь кажется! Так кажется! Ему даже звуки скрипки теперь кажутся, хотя, давно уже, давно уже не вспоминал…

Хотя вот она, скрипка. Шмель так погрузился в свои мысли, что совершенно автоматически, практически не замечая собственных действий, переоделся со всеми, вышел по задымленным коридорам спортивной базы со всеми в ещё более задымленный двор и где-то по дороге от порога до автобуса отбился от команды. И теперь обнаружил себя перед девочкой – девушкой, всё-таки эти венесуэльские девочки действительно очень быстро созревают – лет двенадцати, исполняющей на скрипке примитивные гаммы. Перед девочкой лежал футляр, в футляре – какие-то деньги, на девочке была потертая, поношенная, неприлично обтягивающая её далеко уже не детскую фигуру маечка, но все это было неважно. Девочка играла гаммы, такие же, какие когда-то давно играл Шмель, разучивал в общей спальне, вызывая недовольство остальных, призывая Димку и компанию потерпеть немного, потому что это же музыка, это – красиво…

– Mister, mister wants something? – девочка, наконец, решилась окликнуть возникшего из дыма пялящегося на неё невидящими глазами иностранца. – Mister… Wants me?

Шмель смотрел прямо перед собой. Скрипка, девочка, Венесуэла. Команда. Автобус. Братья. Димка. Детство. Скрипка.

– No? Mister no want me? – девочка жеманно надула губки, заставив, постепенно возвращающегося в реальность Шмеля вздрогнуть, но тут жу заученно продолжила: – Mister want my brother? He nice… Or mister want drugs? I have…

– No drugs, – Шмель, кажется, закричал. Девочка, скрипка, наркотики, «mister wants me», зачем?! – No drugs!

Реакция иностранца испугала девочку. Она завертела головой и начала призывно махать руками и кричать что-то сама, что-то, в отличие от Шмеля, осмысленное, пытаясь позвать кого-то. Открылась пассажирская дверь припаркованного в нескольких метрах от места работы девочки микроавтобуса, выпустив тучного коротко стриженного мужчину в спортивном костюме, кривящегося, недовольного происходящим. Как-то иначе выразить неудовольствие он не успел. Привлечённые криком из дыма вынырнули Мигель с Роматисом. Увидев баскетболиста, Мигель обрадовался, с явным облегчением залепетал что-то, схватив Миху за запястье и потащив его куда-то в дым, где, если присмотреться, виднелся силуэт автобуса. Миха не видел автобус. Он смотрел в другую сторону – на задержавшегося перед бродяжкой Римлянина, на девочку, в чьих движениях он вдруг узнал очень хорошо знакомый ему самому голод и медленно подходящего к ней недовольного «быка». Роматис, активно жестикуляруя, о чём-то объяснялся с мужчиной. Девочка показывала на всё ещё неспособного отвести глаз Шмеля и продолжала лепетать всё тоже слово: «Host, host»… Решив, что так должны звать пассажира микроавтобуса, Шмель на всякий случай уточнил у Мигеля:

– Хост – это имя?

– No, no name, не имя… Хост, – объясняя, Мигель завел Шмеля в автобус, и уже там Шмелю перевели, что «host» – это «владелец, хозяин». Шмель кивнул, сел на свободное кресло и закрыл глаза, продолжая видеть при этом расширенные зрачки девочки и ее мелко дрожащие ноздри. Его трясло. Через несколько секунда в автобус залез довольный Артурчик.

* * *

Шмель, когда команда вернулась в гостиницу, прошёл сразу к себе – расстроенный тренировкой, девочкой–попрошайкой, братом. Оценив состояние младшего побратима, с ним остался Микщис, в то время как остальные члены сборной постепенно собирались в общем зале.

В автобусе выяснилось, что и выпускник детской спортивной школы главный тренер команды Каритис, и основной спортсмен «Дворняг» бывший чемпион Паневежиса по кикбоксингу Балтушайтис в своё время участвовали в турнирах и подтверждали разряды в шахматах. Оба имели основания считать себя сильнейшими игроками в команде и оба были не прочь доказать друг другу своё превосходство. От этого спора по автобусу пошли круги, выявившие интерес к шахматам у Ужа, Внука, и, как прокомментировал Толстый, его любимых деток и верных падаванов, обоих «Ка» – Каролиса и Кястутиса. Мигель заверил, что доски в гостинице найдутся и оказался прав: к моменту, когда большая часть команды, переодевшись, спустилась вниз – на кофейных столиках в холле силами переводчика уже был организован миниатюрный шахматный клуб. Проявившие интерес к игре заняли место за досками. Римлянин, AWP и Кокс заняли места за спинами игроков. Демон просто устроился в одном из кресел с книгой.

Спустившийся последним Кишкис, обратив внимание на томик в руках Огнева, заметил:

– А я уже давно бумажные книги с собой не вожу. Иногда в коллекцию покупаю, конечно, но вся библиотека давно на киндле[41 - «Kindle» – электронная книга производства «Amazon», более широко – вообще электронная книга.] хранится. Они у нас чуть ли ни в каждом продуктовом за копейки продаются…

– У нас – это?.. – не отрываясь от чтения, спросил Демон. Усаживаясь на соседнее кресло, Кишкис чуть удивленно ответил:

– В Соединённом Королевстве, я там живу…

– А, точно… – Огнев поднял глаза на незваного собеседника. – Слушай, я же правильно помню, это ты на Стритбаскете до ведущего докапывался с тем, что тебя неправильно называли? Андрей, Андрюс… Ты теперь, наверное, на Эндрю отзываешься?