Апостолы игры

– Саулюс, может, поаккуратней всё-таки? Поматросил, блин, и бросил… А я тебе верила! – предметом оказался оставленный без поддержки Римлянин, теперь, потирая ушибленный копчик, вылезший вслед за Саулюсом из своих терм. Выхватил из рук друга полотенце и, не смущаясь гендерной несогласованностью, подытожил. – О, женщины Вам имя – вероломство!

Повернулся к зрителям:

– Простите за вчерашнее. Слегка разошёлся.

– Это всё потом. – Толстый хлопнул в ладоши. – Слушайте. Теперь будем кардинально менять игру. Они привыкли, что у нас вместо полноразмерного центра всю игру Каролис, а мы сейчас классических четвёртого с пятым вернём. Внук – ты на тройке! Ромас! Я не знаю, какой дзен ты этой ночью постиг, но, детка, сохрани его! Уж – ты лучший, делай, что делаешь, делай, что можешь!

– И пусть Игра рассудит! – Жильвинас еле заметно запнулся при слове «игра».

Смена тактики принесла плоды. Взбодрившийся за компанию с Римлянином Кокс промышленно собирал отскоки под своим и под чужим кольцами, сам Роматис, хоть и мазал всё, что бросал, но бегал бодро и хорошо отрабатывал в защите, а попадать за себя и за того парня продолжал Мунтялис. Нигерийцы отвечали, как могли, но третья четверть всё-таки осталась за литовцами. Отыграв четыре очка, к началу заключительного отрезка Литва отставала всего на один дальний бросок. Пятьдесят семь – шестьдесят.

В четвёртой четверти Каритис пошёл «ва-банк» и включил то, что в его ситуации могло считаться широкой ротацией. Каждые два-три владения какая-то пара игроков сборной Литвы садилась, уступая место другой двойке. Меньше всех отдыха досталось Андрюкенасу, который к четвёртому периоду имел статистическую линейку «семь очков, девять передач, три подбора, три фола и ноль ошибок», и, казалось, воистину, дух игры снизошёл на него.

За сорок секунд до конца игры, при счете восемьдесят три – восемьдесят, Уж отдал мяч на трёхочковый бросок выбежавшему из-под заслона AWP, тот прыгнул, но свободного пространства не хватило – попал под блок. Мяч отскочил в руки К-1, который одним движением перебросил его оказавшемуся в полном одиночестве на левом фланге Внуку. Внук сделал шаг назад, выходя за линию трёхочкового, бросил, промазал. Подбор в воздухе выцепил Римлянин, приземлился и тут же подпрыгнул снова, заведя мяч за голову и резким движением пытаясь вложить сверху. Мяч жёстко врезался в дужку кольца и ушёл в высокий отскок. Следующий подбор достался нигерийскому центру, тот отправил мяч вперед и три очка лидера противников поставили финальную точку в матче. Восемьдесят – восемьдесят шесть.

– Неисповедимы пути Господни, – прошептал Уж, дожидаясь с мячом в руках, финальной сирены. – Вот уж, воистину.

* * *

Кястутис Потёмкинас, офицер Департамента Безопасности Литовской Республики, капитан мужской сборной Литвы по баскетболу, проснулся чуть после полудня. Рутинно умылся, побрился, ни разу не взглянув на своё отражение, оделся в спортивный костюм с государственной символикой Литвы, замешкался в дверях номера, вернулся. Переоделся в личный спортивный костюм без каких-либо флагов и со второй попытки вышел. Спустился в бар, заказал бутылку тёмного рома, выслушал ломанные объяснения бармена, что по программе «Всё включено» включено всё, но только порционно, понял его, расплатился собственной банковской картой. Поставил бутылку с бокалом на свободный столик в углу зала, прошёл в буфет. Там положил себе на тарелку «ассорти» из разных фруктов и нарезок, прихватил с общего стола на три четверти полный графин какой-то бледно-розовой запивки, вступил в немую перебранку взглядами с возмущённым официантом, выиграл. Вернулся нагруженный за свой столик, начал бездумно пить. В какой момент рядом с ним оказался Огнев-старший – не заметил. В бутылке тогда оставалось чуть меньше двух третей. К запаху пота и взъерошенному виду Демона, свидетельствовавшим о недавнем посещении спортзала, примешивался аромат коньяка. Последнее, впрочем, не помешало Огневу налить в свой бокал из бутылки Кости. Кость смотрел в никуда, Демон – на капитана. Наконец, Демон задал свой вопрос:

– Почему детей?

Кястас, не отрывая взгляда от пустоты, тускло заучено ответил:

– В конфликтной ситуации всегда в первую очередь следует нейтрализовать самого непредсказуемого противника. Того, чью реакцию не можешь рассчитать.

Наливать на ощупь было не слишком удобно, но офицер справился. Так же, не глядя, спросил сам:

– А ты действительно отдал бы им местного?

– Восемь стрелков, почти все уже готовы стрелять, против двоих моих и ещё двоих, о которых я ничего не знаю? А на другой чаше весов – возможность увести всех наших и забрать то, за чем пришли? Конечно, – Демон отпил из бокала, вдумчиво разжевал поднятый из тарелки Потёмкинаса кусок ветчины и добавил. – Нам доводилось бывать страхующими на взрослых стрелках. В такие моменты мне очень не хотелось, чтобы в меня или в моих братьев стреляли.

Огнев залпом допил, налил себе ещё, долил Кястасу. Помолчали.

– Что у вас вообще произошло? – больше всего на свете Кястас хотел не говорить о событиях прошлой ночи. Тем более, что о них ещё сказать? – По нашим базам получается так: раз – ты уезжаешь в Вильнюс, твои «Дворняги» входит в семью Психа – Коврова, паневежский «Экранас», за который начинает выступать твой брат, попадает под внимание налоговиков. Два – ты всё ещё в Вильнюсе, «Дворняги» откололись от империи и старательно легализуются, «Экранас» банкротировал, Миха Шмель пропал и только годы спустя стал всплывать в разных наркодиспансерах. Что между? – обрывая открывшего было рот Демона, быстро добавил. – Только не спрашивай: «Не для протокола»? Въебу.

Демон, которому тоже нечего было добавить о вчерашнем – все значимые слова прозвучали пулями, неохотно усмехнулся.

– Хорошо, не спрашиваю… Хорошо… На самом деле, всё немножко не так происходило. Если уж тебе интересно… – Демон взял с тарелки персик, поднялся со стула и начал расхаживать перед Костью. – В конце девяностых уже никакой империи Психа по сути не было – Владимир Александрович прекрасно понимал, что время дикого криминала закончилось и в Литве, и в Паневежисе в частности, и сам первый всерьёз озаботился переводом активов в «белый бизнес». Ну, в «серый», если быть совсем честными. К тому же, Феникс понемногу оперялся…

– Сын? Сергей Ковров?

– Серёженька, он самый. Мы с ним сверстники, учились даже в одном здании в одной параллели – школа-интернат для трудных подростков, к которой мы были приписаны, арендовала корпус у паневежской школы для русскоговорящих. Были приписаны, но по факту с двенадцати лет жили на улице и с того самого времени ходили под Психом. Отдельный полноценный отряд, пусть и малолетки. Феникса же папа, естественно, не хотел во всю эту бандитскую романтику пускать, а Серёжа, опять же, естественно, туда тянулся, нам завидовал и, думаю, ревновал к нам. До сих пор очень сильно «Дворняг» не любит, хоть и вышло так, что стал полноценным наследником «империи» – со всеми бизнесами Психа: и «серым», и «белым», и «чёрным». Впрочем, я его понимаю – у него есть полное право нас не любить…

Демон на секунду остановился у стола, отложил измятый потёкший плод и отпил из бокала.

– У нас был чёткий план. Пока учимся – строим фундамент: стабильный доход, стартовый капитал для каждого, кто за своей мечтой решится идти. Миху, после школы, посылаем в Америку – для этого его с четырнадцати лет вписывали в профессиональный спорт, снимаем нарезки, рассылаем – куда найдём… «Экранас», вон, подогревали чтобы ему засветиться помогли… Кстати, не знал, что у них из-за этого потом проблемы были. В общем, крутимся до окончания школы, потом оставляем всю эту хуйню позади – и живём счастливо. Владимир Александрович, кстати, был «за», мы нашу часть бизнеса у него на мое восемнадцатилетие полюбовно выкупили и очень хорошо распрощались. Серёженька, правда, до сих пор считает, что мы его папу ограбили как Раскольников – старуху, и весь наш бизнес – ему принадлежать должен, но это пустое…

Огнев вернулся за стол, обтёр руки салфеткой, промокнул ей вокруг персика взял с блюда мандарин. Подрбросил.

– В общем, и наша легализация, и распад «бригады» Психа – это всё естественные процессы, вписанные в долгосрочную стратегию развития. Не было такого: раз – и… Просто совпало, что бессмысленный и беспощадный бунт Шмеля пришёлся как раз на этот период.

Демон замолчал, и теперь уже Кястас налил обоим.

– На самом деле, всё тривиально до зевоты. Я поступил в универ, уехал. Миха и раньше комплексовал жутко – никак я не мог ему объяснить, что мы его по возможности не пачкаем для его же блага. Оберегаем, не отвергаем. А как меня рядом не стало – вообще паника началась у ребёнка, что остальные братья его только в память обо мне терпят, а сам он никому не нужен и всем только мешает. Вот и решил мой Шмель на этой волне всем всё доказать и свою «варку» «замутить». Смешно, на самом деле… – при этом Демон грустно поморщился. – «Дворняги» на тот момент – вполне серьёзная организация, авторитетные пацаны, «старшие» для половины районов, без пяти минут солидные предприниматели – а Миха начал с гопотой в подворотнях дурью барыжить. Дебил, правда. Хотя, конечно, главный дебил – я. «Всю хуйню оставляем в детстве»… Вместо того, чтобы сразу самому приехать – попросил Балу разобраться, поговорить со Шмелём, поправить… Не знаю, удалось бы мне достучаться, но у меня хоть шанс был – кровный брат, родной, старший. Балу не удалось. Шмель после того разговора еще больше со своим отребьем сошёлся, да ещё и сам баловаться начал. Причём – всем сразу, идиот. Ну и подсел.

Демон залпом опустошил содержимое бокала, вытер губы ладонью. Кястас слушал.

– Дальше – просто. Миха пропал где-то в притонах, я приехал в Паневежис, пробил несколько бошек, разнёс несколько клубов, нашёл Миху, сдал его на лечение, уехал. Старшие этого молодёжного движения юных химиков, в которое Шмель вписался, предъявили Психу, хотя тот не при делах был вообще. Псих на нас стрелу переводить не стал, вписался, возможно не зря Серёжа боялся, что он в нас сыновей видит… Его вальнули. Резко возмужал Феникс, взлетел, взял дела в свои руки – и устроил вендетту всем и вся. С «Дворнягами» до сих пор воюет с переменным успехом. Я в Паневеж с того раза больше не ездил. Миша окончательно так и не оправился, братья за ним следят, чтобы с голоду не сдох хотя бы… И, оказывается, мы ещё и в кончине «Экранаса» виноваты, спасибо, что сказал…

Поднявшись из-за стола, Демон резко вернул мандарин на тарелку и стремительно вышел из зала. Кястас выпил, посмотрел на оставленную Огневым пропитавшуюся оранжевым соком персика салфетку. Вздохнул. Достал из кармана скомканную такую же, развернул и положил на стол. На салфетке лежал подобранный прошлой ночью окурок. Кястас снова выпил. Бутылка пустела.

* * *

Миха проснулся оттого, что свело ногу. Потянулся к ней – и упал. Кресло, на котором он спал, перевернулось и упало следом, накрыв Шмеля. Уже готовый громко выругаться, вспомнил и вовремя перешёл на беззвучное бормотание. Её зовут Изабель. Он её спас. У неё есть право на счастье.

Боль от падения и сведённых мышц, если не прошла, то потеряла значение. Шмель тихо поднялся и подошёл к гостиничной кровати. Изабель спала. Сон не хуже косметической ватки прошёлся по её лицу, смыв порочную грязь улиц, подчеркнув, проявив, высветив ещё больше то, что Миха и так разглядел в переулке. Девочка. Маленькая. Хочет уюта. Хочет покоя. Может быть – сказку на ночь.

Черные волосы разметались, подпухли веки на смуглом лице, губы, даже во сне, нервно дрожат. Сколько ей? Двенадцать, тринадцать? Миха в таком возрасте уже несколько лет жил на улице. Знал улицу. Был частью улицы. С какого возраста часть улицы – она? Сколько улицы прошло сквозь неё? Сколько улиц? Нервной дрожью по лбу Шмеля пробежало осознание того, что он, по сравнению с этой девочкой, всё-таки имел детство. Странное детство. Сложное детство. Уродливое детство. Детство. Счастливое – с братьями и мячом. Чёрт, игра!

Посмотрел на часы. Посмотрел на девочку, убедился, что она всё ещё спит. Нашёл пульт от телевизора, включил, убрав звук. Внук зажигал.

В дверь постучали. Открыл. На слегка опухшем лице Макса лежала осторожная улыбка:

– Малыш, малыш, – Макс не очень успешно изображал детский голос, – как же ты нас напугал!

Быстрый удар без замаха Макс легко отразил низким блоком.

– Не Балу, конечно, но голыми руками меня тоже не возьмёшь, – весело подмигнул Михе. – Ты как, Шмель?

Миха прикрыл дверь. Попытался собраться с мыслями.

– Не знаю. Мне просто кажется – так надо. Вы извините, что вас втянул…

Макс рассмеялся:

– Хорош извиняться, Миха. Учудил ты, конечно, но хоть в этот раз не по дури… Ну, по дури, но другой… – Повилас запутался и махнул рукой. – Короче, не извиняйся. Как девчонка? Что с ней?

– Спит. Не знаю… Пусть пока спит?..

– Пусть спит, – Макс легко согласился. – Не знаешь, как у наших дела?

Миха открыл дверь и жестом пригласил друга в номер.

* * *

Вернувшихся после игры атлетов встретили аплодисменты устроившихся на диванчиках в вестибюле Макса и Балу: