Воровка

– Ох, Калеб. Леа – из тех женщин, для которых месть важнее практических соображений.

У меня мурашки. Во имя всего святого.

Я качаю головой:

– Ты хочешь, чтобы это было правдой, и я тоже, но все совершенно не так. Хотя есть вероятность, что она все-таки твоя внучка. Поговори со своим сыном.

Она сжимает губы, выставляя себя старше, чем она есть:

– Просто подумай. Если Леа откажется, можно потребовать право на тест в суде. – Она наклоняется вперед. – Калеб, у нее точно такой же нос, как у тебя.

– Проклятье. Все, заканчиваем. – Я никогда не сквернословлю в ее присутствии. Я встаю и провожаю ее до двери. Перед тем как мягко подтолкнуть ее в коридор, целую ее в щеку. – Ты отличная мать, но я уже взрослый. Иди, спутывай карты Сета.

Она улыбается, гладит меня по лицу и теперь выглядит еще более взволнованной, чем раньше.

– До встречи, сын.

Глава 6

Прошлое

Она была в моих тисках. Не слишком крепких, но она была моей. Наши отношения завязались легко. Ежедневная рутина давалась просто, почти воздушно. Мы играли, целовались, часами обсуждали все значительное и бессмысленное. Я никогда не мог предугадать ее следующую реплику, и мне это нравилось. Она так отличалась от девушек, к которым я привык. Даже Джессика – единственная, в кого я почти влюбился, – никогда не пробуждала во мне тех же чувств, что Оливия.

В один особенный день мы говорили о детях – о том, сколько детей хотим. Или, возможно, я говорил. Оливия предпочитала не заглядывать далеко в будущее.

– Пять… я хочу пятерых.

Она вскинула бровь и сморщила нос.

– Это уже чересчур. Вдруг твоя жена не захочет так много?

Мы приехали на пляж и теперь лежали на расстеленном одеяле, притворяясь, будто любуемся звездами, хотя куда чаще смотрели друг на друга.

– Думаю, мы с тобой сможем прийти к компромиссу.

Она заморгала – быстро, будто избавляясь от колючей ресницы, и сказала, отворачиваясь:

– Я не хочу детей.

– Конечно, хочешь.

Она ненавидела, когда я так делал – показывал, что она ошибается в том, в чем убеждает саму себя.

Я приподнялся на локтях и повернулся к воде, чтобы не столкнуться с ее укоризненным взглядом.

– Ты не испортишь им жизнь, – твердо сказал я. – Ты не поступишь с ними так, как поступил с тобой твой отец, и не превратишься в свою мать, потому что я никогда тебя не оставлю.

– Тогда я умру от рака.

– Не умрешь. Будешь регулярно проверяться.

– Как, черт возьми, ты умудряешься быть в курсе, о чем я думаю?

Я посмотрел на нее. Она сидела, подтянув колени к груди и опустив на них голову. Ее волосы были закручены в огромный, почти комичный узел на затылке. Мне захотелось распустить его, позволить ее волосам рассыпаться по ее спине, но она выглядела так мило, что я оставил все как есть.

– Я вижу тебя, даже когда ты думаешь, будто я не смотрю. Возможно, я одержим тобой сильнее, чем было бы приемлемо.

Она попыталась подавить улыбку, но та все равно прокралась в уголки ее губ. Я осторожно опрокинул ее на спину. Она хихикнула. Она почти никогда не хихикала… Количество раз, когда она позволяла себе подобное, можно было сосчитать на пальцах одной руки.

– Ты никогда не поддаешься. За это ты мне и нравишься, Оливия – без второго имени – Каспен. Ты заставляешь меня бороться за то, чтобы ты хихикнула, за твою улыбку…

Она мотнула головой:

– Я никогда не хихикаю.

– Действительно? – Мои пальцы скользнули вдоль ее ребер, щекоча ее. Она засмеялась так громко, что заразила смехом и меня тоже.

Когда мы протрезвели, она опустила голову мне на грудь. Ее следующие слова поразили меня. Я лежал, не двигаясь, потому что боялся, что, стоит мне шелохнуться, она вновь закроет свое сердце.

– Моя мама хотела шестерых детей. Но получилась только я, и это полный отстой, потому что я была той еще чудачкой.

– Нет, не была, – сказал я.

Она извернулась так, чтобы взглянуть на меня:

– Я красила губы черной подводкой для глаз и по-турецки садилась на обеденный стол… чтобы медитировать.

– Могло бы быть хуже, – сказал я. – Обычная жажда внимания.

– Ладно. Когда мне было двенадцать, я писала письма своей биологической матери, чтобы она меня удочерила.

Я покачал головой:

– У тебя было ужасное детство. Ты просто хотела для себя другую реальность.

Она хмыкнула:

– Я думала, что в душевом сливе живет русалка, так что назвала ее Сарой и разговаривала с ней.

– Богатое воображение, – возразил я. Она становилась все более упорной, извиваясь в моих объятиях.

– Я делала бумагу из ворса для сушки.

– Весьма по-задротски.

– Я стремилась к единению с природой и поэтому начала варить траву и пить ее со щепоткой грязи вместо сахара.

Я взял короткую драматическую паузу.