Соль Вычегодская. Строгановы

Одной Анны Ефимовны он боялся. Как она на крыльцо выйдет, он сейчас куда-нибудь забьется, чтобы на глаза ей не попасться.

Анна Ефимовна долго не могла угадать, чего Афонька от нее хоронится, а потом подумала: «Видно, Иван Максимович настрого ему наказал ни до какого дела ее не допускать».

«И что я сделала. Ивану? – думалось ей. – Ведь не худое думаю, ему ж на пользу. Ну, и ладно, коли так. Не хочет, не падобно. Пущай весь промысел разоряется. Пьянице тому Афоньке больше, чем мне, веры дает».

Очень было досадно Анне. Ни с какой стороны не добраться ей до промысла. А Афонька до того допился, что чуть большой беды не наделал.

Под весну уж было. Со дня на день ждали хозяина, пока дорога не испортилась. Афонька пошел как-то в дальний сарай, хотел нацедить себе чарку и оборонил там лучину. Сарай загорелся. Хорошо еще, что все были на ногах, и погода стояла тихая. Работники растащили сарай по бревнышку, а головни закидали снегом. Если бы ночью – весь двор выгорел бы.

А на другой день как раз Иван Максимович вернулся. Афонька и глаз не показал. Даже поклониться хозяину не вышел. Должно быть, после пожара опять напился и протрезвиться не мог.

Галка рассказал Ивану Максимовичу, как Афонька запивать стал и как пожар сделал и как похвалялся, что захочет – сам хозяин ему кланяться станет. Иван Максимович сильно рассердился, велел разыскать Афоньку, куда бы он ни запрятался: если пьян, окатить водой и сейчас же прислать к нему в повалушу.

Холопы толпились во дворе, всем хотелось узнать, зря похвалялся Афонька или правда хозяин ничего не может с ним сделать. Недолго пришлось ждать. Что у них в повалуше было, со двора никто не слышал, а только вдруг в сенях топот раздался, дверь распахнулась с шумом, на крыльцо выскочил Афонька, Лицо все в крови, у кафтана пола оторвана. Кубарем он с лестницы скатился, обернулся, кулаком вверх грозит и кричит:

– А! ты так! Ужо… Попомнишь Афоньку… Погодь, все воеводе скажу.

А из дверей за ним Иван Максимович. Глаза выкатились. В руке шкворень железный.

– Угроживать вздумал, смерд! – кричит он. – Только твоего и веку было.

Кинулся с лестницы следом за Афонькой, размахивает шкворнем. Еле увернулся Афонька. Метнулся в дверь поварни, Иван Максимович за ним, А Афонька вскочил прямо в печь, благо она еще не топилась, и забился в самую глубину.