Машуня

– Говорят, сахар в крови нашли, – усмехнулась баба Шура, – но сказали, что в моём возрасте это тоже норма. Вот дожила: сахар в крови! Сладкая бабка… однако.

– Так у тебя колени болят.

– Говорят, напишите заявление, пусть пенсию на дом приносят. Куда вам особо ходить? – баба Шура помолчала и добавила: – Я больше всего залежаться боюсь. Не хочу быть никому в тягость.

– Баба Шура! Ну, что ты такое говоришь?

– Э… погоди, Людмила, доживёшь до моих лет – поймешь, – и, прихрамывая, направилась к себе домой. – Я ить понимаю, от старости ещё никого не вылечили, – оглянулась у порога. – Как представлю, что раскорячусь у сына с невесткой, в их двушке… а ещё внуки там же. Нет. Уж, как придётся… Что теперь?

Гулять с Тузиком теперь ходил Серёжка. Однако баба Шура держалась стоически. И даже сыну ничего про своё здоровье лишнего, как она считала, не писала.

В этот вечер Машка понесла бабе Шуре пирожки с яйцом и луком, свежие, тётя Люда только из печи вынула.

– Баба Шура? Это кто же вам такое лечение прописал? – охнула Машуня, увидев, как баба Шура приматывает к коленке капустный лист.

– Я на свою пенсию того лекарства, что мне прописали, только три пузырька купить могу. А мне колени натирать, а не в глаза закапывать!

Потом много месяцев Машуня приносила это лекарство бабе Шуре. Пока в самом деле не стало ясно, что от старости нет никакого лекарства. И тётя Люда, в тайне от бабы Шуры, написала письмо её сыну.

Глава 4.

Любовь нержавеющая

Осень в том году выпала долгая, тёплая. Дождик, будто специально, проливался только ночами. А днём стояла сухая солнечная погода. Рыжие листья, медленно кружась, засыпали тропинки, вилявшие между придомовыми кустами и клумбами так, как было удобно жильцам. Воздух кружил голову запахом сохнувших листьев, ароматом мокрой древесной коры с лёгкой горчинкой.

Седьмые классы в этом году учились с первой смены. Уроки заканчивались в начале второго часа. Середина рабочего дня. Тропики безлюдны. И Машке с Димкой казалось, будто они остались одни на всём белом свете. Они шли по осенним листьям и слушали их шорох под ногами, как нечто очень важное. И это было так здорово, что Машке хотелось плакать.

– Маш?! Ты чего? Маш? – Димка забежал вперёд и наклонился к её лицу. – Случилось что? – спросил вдруг охрипшим голосом.

– Дим… Дима… этого не будет больше никогда… никогда, никогда…, – она ничего не могла с собой поделать. Ну, что можно поделать, когда плачешь от счастья? – Ты запомни… Ты всё это, – она повела головой и коснулась его лица, – за… запомни, – прошептала еле слышно.

– Осень… осень будет, Маш, на будущий год… Куда она денется? – почти шептал он. Машка шагнула в сторону и прислонилась к стволу старого клёна. Она и сама не знала, откуда, но в эту минуту вдруг поняла, что никогда больше такой осени в их жизни не будет. А пока… она почувствовала на своей щеке его горячее дыхание, потом осторожное прикосновение к уголку своих губ… а потом увидела, какие синие у него глаза и рыжие конопатки на носу.

– Я… не забуду… Маша… нам домой пора, – подхватил её портфель, свою неизменную папку и зашагал вперёд.

Они шли рядом и молчали.

«Вот, – думал Димка, – ещё седьмой и восьмой класс, а потом я к Георгию Федоровичу на работу, а Машка… Машка пусть дальше учится. Но сначала поженимся! – Он искоса взглянул на неё: – Нос красный. Замёрзла?»

– Тебе холодно? – сунул папку подмышку, обнял её за плечи.

– Нет. Но… так хорошо…

– Нос красный…

– Я когда плачу, он у меня краснеет и… на сливу похожим становится, – оглянулась по сторонам, чтобы на всю жизнь в памяти остались жёлтые листья под ногами, синее небо над головой между обнаженными ветвями и тёплая Димкина рука на плече.

Дни не шли, а, казалось, летели. Серёжка пошел в первый класс. Как-то они всем семейством оббегали полрайона в его поиске, а нашли на задворках школы. Там Серёжка и ещё тройка таких же отважных «индейцев» курили у костра «трубку мира» в виде папиросы «Беломор», которую один из этих «индейцев» украл у отца. А поскольку седьмые и первые классы учились в одну смену, то после этого случая Машуне велено было забирать «братца кролика» домой, а ему- дожидаться окончания Машкиных уроков в спортзале. А чтобы учитель физкультуры не выгонял Серёжку, Георгий Фёдорович заменил некоторые сгнившие доски в полу спортзала. Постепенно Серёжка прибился к спортивной секции и гонял футбол не хуже старших ребят, так что ещё и Машуне приходилось его ждать с тренировки.

Димка всё свободное от школьных занятий время проводил в автосервисе с Георгием Фёдоровичем либо в его придомовой мастерской.

В этот вечер Георгий Фёдорович вернулся с работы вместе с Димкой.

– Маш… тут такое дело… мне Георгий Фёдорович зарплату… выдал.

– Так заработал. Честно и добросовестно. В технике чутьё имеет! – похвалил обычно немногословный Георгий Фёдорович.

– Вот, матери поддержка! – похвалила тётя Люда.

– Тут… – явно не знал, как высказать свою сокровенную мысль Димка, – в общем, можно я буду… – посмотрел на Машку, явно начинающую подозревать, что хочет сказать Димка и потому покрасневшую до корней волос, – копить деньги у вас. Это… – теперь покраснел и Димка. Тётя Люда села на табурет, вытерев подолом платья вдруг вспотевший лоб, – Машке на свадебное платье.

– Э… э… м… – переводил взгляд с Машки на Димку Георгий Фёдорович.

– Ну я через год на работу, Машуне ещё девятый и десятый заканчивать. А там я в армию. А в армии денег не платят. Тут у соседей свадьба была, а потом такой скандал… Оказалось, кто-то по пьяни наступил на подол невесты и чуток оторвал. А платье это оказывается бешеных денег стоит. Ну вот… пусть пока копятся.

– А ты у Машуни -то спросил? Ну насчёт свадьбы… – выдохнула полной грудью тётя Люда.

– Так… рано пока, – развёл руки в стороны Димка.

– А что не дома? Матери приятно, сын вырос хорошим человеком! – заключил Георгий Фёдорович.

– Так если у них «трубы гореть» начнут, любую заначку отыщут, – объяснил ситуацию Димка.

– Пьют? – как бы между делом спросила тётя Люда.

– Не так, чтобы очень, но бывает. А если уж заусит… Так что у вас мне спокойнее.

– Давайте за стол, ужинать. Мужики – мыть руки, – скомандовала тётя Люда.

– Я… домой, – направился к дверям Димка.

– Чего вдруг? Уху Машуня варила. Садись! – улыбалась тётя Люда.

А весной, в самом начале мая, весь дом и двор, в котором жила Машка, гудел в предпраздничной суете, кто-то по привычке Первомай отмечал, а все вместе – День Победы. Обычно мужики сколачивали напротив стаек столы из досок, а вдоль них – лавки. Женщины готовили, у кого что кошелёк позволял, и накрывали столы. И не было такой семьи, в которой бы кто-нибудь да не погиб за Победу. Поэтому среди угощений стояли гранёные стаканы, на четверть наполненные водкой, накрытые ломтиком почему-то непременно чёрного хлеба.

– У всех хлеб чёрный. Почему? – посмотрела на бабу Шуру Машуня.

– Так какой хлеб в войну был, такой вот и… Им оттуда всё видно, – кивнула куда-то вверх баба Шура, – пусть знают – помним, – вытерла пальцем непрошенные слезинки. – И все пусть знают – помним! – погрозила кому-то натруженным кулаком. – Моему повезло. Вернулся. Сын у нас родился. Да долго не протянул. Весь израненный… болезный…, – и, махнув рукой, ушла. Машуня хотела было догнать бабу Шуру, спросить, кто и что должен знать. Кому кулаком – то грозила? Но увидела её сгорбившуюся спину, вздрагивающие плечи и передумала.

Для Машки эти дни были сущим кошмаром! Потому что и тётя Люда, и Георгий Фёдорович не оставались в стороне от всеобщего веселья. И тоже, что называется, были под градусом. И тут успевай следить за четверыми сорванцами. Вот Гошка- младший рыбкой юркнул под стол и тут же выскочил с громким рёвом. Оказалось, хотел проскочить под столом до другого его конца, но врезался лбом в перекладину. Пока тётя Люда прикладывала к Гошиному лбу холодную литровую банку с огурцами, Машка не спускала глаз с Андрюшки и Ваньки, которые так и норовили поиграть на баяне. Один с одной стороны намеревался потянуть, второй – с другой стороны. Вдруг увидела, что Серёжка пытается подняться с земли, но ноги у него подкашиваются, и он опять падает. Учинили допрос. Серёжка ткнул пальцем:

– Вон из той красивой рюмочки выпил… Выяснилось, что Серёжка умудрился махнуть граммов пятьдесят сорокаградусной перцовой настойки.

А примерно за неделю до окончания учебного года Димка пришёл мрачнее тучи. В школе подрался с мальчишкой из соседнего класса по одному ему ведомой причине. И только возле спортзала, где друзья ждали Серёжку, наконец высказался:

– Родители сдурели! Квартиру нашу продают! Вот не было бы этой приватизации – сидели бы как миленькие! Государственную-то не продашь!

– Ну значит другую купят. Не будете же жить на улице?