Машуня

– Переезжаем к бабушке Агафье в деревню Солдаткина. Туда после войны только мой дед Ефим живым вернулся. Правда, на деревянной ноге, но другие-то все… на войне полегли. С тех пор деревню так и стали называть – Солдаткина. Как раньше называлась, никто и не помнит. А потом и дед… ушел…

– Ку- ку- куда?

Димка поднял глаза к потолку. Машка кивнула:

– Понятно.

– Я тут подумал… может, мне в училище поступить на тракториста? Туда после седьмого класса берут.

В школе Димка Протапов – самый отстающий ученик в классе. Головная боль и учителей, и директора школы. И Димка решил уйти из школы и поступить в училище.

А в училище уже после первого семестра Дмитрий Протапов – стал одним из лучших учащихся, шёл на повышенную стипендию. И даже общеобразовательные предметы хромать перестали, потому что здесь преподаватели так или иначе старались связать темы с будущими профессиями ребят.

Приближался Новый год. И в училище готовили концерт силами учащихся и даже преподавателей. В актовом зале шли бесконечные репетиции. То хор пел, то стихи читали, а то и акробаты на сцене свои трюки выделывали. Нашёлся даже фокусник, который как нашёлся, так на всю жизнь и остался Димкиным другом Фокусником. Димка тоже решил принять участие. Как-то не по чину ему было оставаться в стороне. Оказалось, Димка хорошо играет на гитаре, о чём даже Машка не знала.

Он настроил гитару и запел: «Постой паровоз, не стучите колёса…»

– Постой, постой! – замахал руками преподаватель пения Петр Иванович, отвечавший за всю праздничную концертную программу. – Ты что, намереваешься эту песню ис… исполнять? – вдруг начал заикаться Пётр Иванович.

– А что? Когда к бате гости приходят, так даже плачут, когда слушают. Всем нравится, – удивился Димка.

– Э… э… знаешь… у нас тут дети…

– Ну, и что, «в лесу родилась ёлочка…» петь?

Петр Иванович и так и этак убеждал Дмитрия спеть что-нибудь патриотическое. Пока Димка категорически не отрезал:

– Буду петь «Ты у меня одна» … – и запел. К концу песни зал был полон слушателей.

– Ох! Снимут с меня голову! Снимут! – сокрушался Петр Иванович.

– С чего бы вдруг? Петь буду я, а голову с вас снимут? Вон батин друг, Котя Рыжик, ну, тот, что меня на гитаре играть научил, сам пел – сам и сел, а не мой батя.

– Кто?

– Ну Константин Рыжов, батя так называет его – Котя Рыжик. Фамилия Рыжов и на голове – рыжая копна.

– Так он за песни что ли… сел?

– Да нет. За деньги. Я же говорю, надо петь, что людям нравится. Он пел, ему платили. Вроде много платили, может, за это посадили. Хотя вон в электричках тоже… ходят по вагонам, поют и деньги собирают. И никто их не сажает. Так что я толком не в курсе, за что его…

К Новому году тётя Люда распаковала чемодан Машкиной мамы и достала оттуда синее, с ветками белой сирени крепдешиновое платье. Машка маму в таком платье вспомнить не могла. Если по молодости мама и носила это платье, так Машка тогда в деревне с бабушкой жила. А потом Машке помнился только синий китайский спортивный костюм…

Три вечера тётя Люда шила и перешивала, но когда всё было готово, и Машка примерила платье, то баба Шура даже прослезилась:

– Копия матери в молодости. Красавица, – и вытерла кончиком головного платка уголки глаз. – Это уж она потом до жизни такой докатилась. А когда дом наш только заселяли, мы, почитай, в один день с Ириной въехали. Я уже на последних месяцах беременности ходила. А она ещё только замуж собиралась. Помогала мне обустроиться…, – вздыхала баба Шура и о прошедшей молодости, и о безвременно ушедшей из жизни Машкиной матери.

– Так, может, вы и папу моего… видели? – проглотила застрявший в горле комок Машка.

– Может, и видела.

– Так видели или нет? – настаивала Машка, замечая, что баба Шура намеревается увильнуть от разговора.

– Ну вроде был один кучерявый, высокий. Всё в рейсы ходил. Потом то ли в аварию попал, то ли где другую нашёл, видать, приплод не очень нужен оказался. Ой! – и баба Шура прикрыла рот ладошкой. – Прости старую…

– Потом… что было потом? – настаивала Машка.

– Какой-то дружок приезжал, будто бы от него, потом другой… а сам-то больше глаз не казал. Только дружки эти всё чаще стали появляться. Ну, потом вижу, у Ирины животик уже проявляется. Приехала её мать, дождалась, пока ты родишься, – кивнула на Машку, – умаялась твоя бабка за то время. Только успевала незванных гостей выпроваживать. Нашли бесплатную ночлежку! Из-за этих гостей Ирку в доме… сильно не уважали. Ну, и поделиться бабка твоя могла только со мной. Я-то твою мать совсем с другой стороны знала. Добрая она была и доверчивая… Стала бабка твоя сокрушаться, что пока тут без толку воюет, в деревне дом и хозяйство, на чужие руки оставленные, пропадают. А пойдёт прахом – тогда что? По миру идти? Забрала тебя и уехала… в свою деревню.

– А как звали того… кучерявого, высокого?

– А как у тебя в метриках написано? – ответила вопросом на вопрос баба Шура.

– Прочерк у меня в свидетельстве о рождении. Будто дети без отца могут родиться…

– Помнится, Ирина его всё Володенькой величала. И, ох, как ждала! Окно-то вашей квартиры напротив лавочки, так вот смотрим, а Ирина напротив окна не хуже статуи стоит, не шелохнувшись. Кустов тут тогда ещё не было. Дорогу вдаль видать. Ждёт, значит, его…

– Ну хватит! Хватит! Всё прошло. Быльём поросло! – неожиданно резко оборвала бабу Шуру и перешла на другую тему тётя Люда. – Машуня, надо что-то с туфлями решать.

– Ты какой размер носишь? – не обиделась, а даже как-то с облегченьем вздохнула баба Шура.

– Вроде 35, – пожала плечами Машка.

– Это в прошлом году было! Теперь, поди, 36, – уточнила тётя Люда.

– Погодьте -ка, – и баба Шура кинулась из комнаты. А вернулась с обувной коробкой, в которой оказались коричневые кожаные туфельки на каблучке.

– Мерь! – протянула Машке коробку. – Только раз обуть довелось. Хотела невестке подарить, так у неё лапа на три размера больше…

Новогодний вечер в училище начинался в пять часов. А время уже подходило к четырём. Димка в наглаженных брюках, белой рубашке и с аккуратно причёсанной шевелюрой начинал нервничать. Машку тётя Люда и баба Шура собирали в соседней комнате. Ведь это подумать только! Ещё со вчерашнего вечера закрутили Машкины длинные волосы на бигуди. И только теперь эти бигуди раскручивать принялись!

– Тётя Люда, скоро она там? Я выступаю. Опоздаю – с Петра Ивановича голову снимут!

– Сейчас, сейчас! – и вынесла ему сумку. – Вот, тут туфли. Переобуешь её. Понял?

– Понял.

– Ну расчёску я положила. Причёску Машуня сама поправит.

Машка вышла в своём пальто, сапогах. Только на голове вместо шапки шаль.

– Чтобы причёску не помять, – кивнула Димке. И они заторопились на автобус.

В училище каждая группа раздевалась в своём классе. Всеобщее веселье и волнение артистов перед выступлением образовывали такую праздничную суматоху, что даже те, кому и некуда было торопиться, метались, как ужаленные. Димка завёл Машку в кабинет физики.

– Вот тут только выступающие переодеваются! – посмотрел на туфли, на Машку…

– Я сама.