Машуня

– Чего? – не понял Георгий Федорович.

– Пол -литры две. И завтра вечером едем.

– Спасибочки, Василий! – засуетился и заволновался Георгий Федорович. Комната-то Машкина хоть и была в их распоряжении, да какое нашлось там тряпьё – пришлось выбросить. А из мебели только кровать с панцирной сеткой да круглый стол с тремя колченогими стульями остались. Стулья эти даже золотые руки Георгия Федоровича вернуть к постоянному пользованию не могли. Столько они драк и пьяных разборок пережили, что ни одной целой деревяшки не осталось. Уцелел только стол – массивный, из цельного дерева, пока даже Георгий Федорович не мог представить его отдалённое будущее.

А Василий хлопнул Георгия Фёдоровича по плечу:

– Не суетись… под клиентом, – Машку передёрнуло. В давнюю свою бытность, когда толклась на бетонке, ожидая пирожки, там и услышала. – А то третью поллитровку затребую, – икнул и ушел в подъезд. А куда? Свет в его окне так и не зажегся. Жена его сегодня во вторую смену работала, это Машка знала. Повела взглядом по окнам: ага, вот в этом окне шторку задернули, и тень мужика через неё нарисовалась. Ну и ладно! Её это не касается! Не касается! Схватила таз с бельём и кинулась к себе в комнату. А там дым коромыслом. Мальчишки спорят, какую сказку читать сегодня им на ночь. И доспорились! Как раз в момент, когда Машка вошла в комнату, один потянул за одну сторону, другой – за другую. Книжка пополам, пацаны по углам.

– Всё! Всё! Мир! Почитаю обе сказки! А книжку эту завтра будем ремонтировать, – заулыбалась и закружилась в привычных уже заботах Маша.

Тётя Люда нашла подработку в школе. Мыла полы после окончания уроков. И по вечерам мальчишки были под Машкиным присмотром. Георгий Фёдорович работал слесарем в автосервисе, как раз напротив кладбища и места «стоянки» девочек. В том же сервисе сторожил. Так что каждые третьи сутки дома не ночевал. Ночь сторожишь – зарплата капает, а сам (ну, не сидеть же сложа руки!), ремонтировал в это время машины. В декабре-январе заказов на ремонт, считай, не было, так, если мелочёвка какая… И тогда выручала зарплата сторожа.

Буквально через неделю обе комнаты было не узнать. На окнах – красивая китайская тюль. Под потолками и в той, и в другой комнате – розовые, в цветочек, плафоны светятся. Одинаковые, розовые – так цена сходная, а ещё и два по цене одного продавали. А самое главное – теперь у каждого была своя кровать! До этого все трое мальчишек спали вместе, «вальтом». Двое младших близнецов головой к окну, старший – наоборот. Наверху спала Машуня. Троих мальчишек вверху положить опасались – упадут, не дай бог. Тесновато всё-таки.

– Всё, завершилась моя «половая» жизнь, – радовалась тётя Люда, до этого стелившая по вечерам себе и мужу постель на полу, возле кровати мальчишек. Больше -то в их девятиметровке «разгуляться» негде. – Теперь у нас с Гошей настоящее супружеское ложе.

Первой получки с должности технички хватило на три новых матраса, одно одеяло и две подушки.

– Машуня, маму твою после выписки отправляют в реабилитационный центр на месяц. Что это такое? Сама впервые слышу. Говорят, всем «сердечникам» положено. Типа санатория, тут рядом, возле города. Ну, а к её возвращению перевезем мальчишек в вашу комнату, а маме твоей в нашей комнате место оборудуем.

– А… а я?

– Как скажешь… По мне бы, лучше с нами. Хотя ты и так теперь с нами… Ой! Ты чего? Подумала, мы только из-за комнаты? Есть, конечно. Чего уж душой кривить? Но… куда я теперь без тебя? И мальчишки опять же? Ну и… сама подумай, как я скажу: не пущу тебя к… матери.

Эту ночь Машка провела почти без сна. Через тюль падали от уличного фонаря таинственные тени, сопели во сне мальчишки. И на полу не ворочалась тётя Люда, и Георгий Фёдорович храпел за стенкой, а не рядом. Но сна не было. И уже было решила: собрать свои вещички и убежать куда-нибудь далеко-далеко. Уехать «зайцем», например, на Север. И пусть её ищут. Учительница в классе будет говорить, что вот была у них лучшая ученица, а теперь нет. Баба Шура сокрушаться начнёт, тётю Люду попрекать: просмотрела девчонку! И выяснять: никак, обидели чем? Обидели! Ещё как обдели! Не нужна им Машка, а только эти проклятые квадратные метры! А когда рассвело, вдруг поняла, что если убежит, то бросит свою маму. Они с тётей Людой постоянно ей передачи в больницу носили. Она худая, страшная, на вид старше бабы Шуры. И так Машке стало маму жалко, что слёзы пробили. И тут слышит, в дверь кто-то скребётся. На ночь изнутри на крючок закрылась. Прислушалась:

– Машунь? Это я, тётя Люда.

Машка дверь открыла и, щурясь, юркнула назад под одеяло. Холодно. Тётя Люда присела на край кровати.

– Полночи не спали. Вот как тут быть? И Гоша, и я – мы против, чтобы ты с мамашей своей жила. Опять же, вроде право имеем – опекуны всё-таки. Ну и ничего хорошего от неё не ждём. Гоша говорит… Маш, ты только не обижайся, большая девочка, понимать должна, так вот Гоша говорит: горбатого могила исправит. Мать твоя уже и в больнице режим нарушала. Вернётся и пойдёт по новой. Понимаю, мать жалко. Но давай так: ты с нами, а за мамашей твоей мы с Гошей присмотрим. Может, бог даст, за ум возьмётся.

– Не возьмётся, – в этом Машка даже не сомневалась. – Кожа гусиная, – Машка провела ладошкой по плечу тёти Люды, откинула одеяло, подвинулась.

– Не раздавлю? – хихикнула тётя Люда и точно припечатала Машку своей грудью к стене.

В этот выходной Георгий Федорович с раннего утра начал пертурбацию.

– Так. Через неделю, Машуня, твоя мама возвращается из санатория. А я всю эту неделю буду по горло занят. Машинку принял в ремонт, а там хозяин торопит. Так что откладывать ваш переезд некуда. Сегодня вы с мальчишками переезжаете к нам, и точка.

– Так мама целую комнату будет одна занимать, а мы… может, я буду жить…

– Маша, даже не мечтай… Не разрешаю! – перебил её Георгий Федорович. Говорил он не особенно много, но в семье с ним спорить не решались. А ещё Машке вспомнилась история с папой Риты. И почему-то Машка ни капельки не жалела, что тогда рассказала о нём правду. А вот такую же правду (ну, видела ведь Георгия Федоровича в кустах кладбищенской сирени, а с ним девушку…) да ни за что бы не рассказала. Однако рассуждать на отвлечённые темы времени не оставалось.

– Я за тебя отвечаю! – ткнул в Машкину сторону узловатым натруженным пальцем.

И, странное дело, у Машки от такой постановки вопроса просто трудовой зуд появился.

– Понятно. – И обращаясь к тёте Люде: – Мне что сначала: кашу варить, или постели собирать?

– Вари. Я соберу. Ну, и отцу помогу, где поддержать какую железяку.

И как же прав оказался Георгий Федорович! Дважды прав! В сервисе сутками пропадал так, что вечером завёрнутую в старое полотенце кастрюлю с горячим ужином тётя Люда собственноручно относила ему.

– Ну хоть раз в сутки должен человек горячего поесть? – и поправляла перед зеркалом причёску.

Как-то днём Машка готовила уроки, ходила по комнате из угла в угол и учила спряжение глаголов, когда дверь неожиданно распахнулась, и в комнату пьяная и грязная ввалилась её мама.

– Ух, ты! – и свалилась на аккуратно заправленную кровать тёти Люды. – Не… не… ждали? – икнула и, запрокинув голову, то ли захрипела, то ли захрапела.

Машка, забыв замкнуть комнату, кинулась в автосервис, к Георгию Фёдоровичу. Тётя Люда как раз с мальчишками в поликлинике была, прививки по срокам подошли.

Георгий Фёдорович, не сказав ни слова, только кивнул, и так, не переодевшись, в промасленной куртёжке и штанах, подпоясанных верёвкой, кинулся домой, обгоняя Машку. Прибежав следом, Машка застала такую картину: Георгий Федорович держал за шиворот её маму и вёл к выходу из комнаты. Она же очумело осматривалась по сторонам и только хватала воздух ртом.

– Тут у меня дети живут! – потряс её легонько. – Чтоб ноги твоей здесь не было! Поняла?

– Не дура. Поняла. Но я где… теперь живу? – пошатываясь, пыталась извернуться так, чтобы увидеть, кто же её держит. И Машке вдруг показалось, что мать её-то даже не увидела. Ведь глазом не повела в её сторону.

– Может, она меня не… не узнала? – еле слышно спросила Георгия Фёдоровича.

– Ты это… не расстраивайся. Она и себя то, похоже, не узнаёт, – и почти понёс её в соседнюю комнату, поскольку ноги у неё заплетались, а руками она пыталась изобразить не очень цензурный жест. Отнёс и вернулся к Машке.

– Руки грязные. Налей воды, горло пересохло, – и залпом осушил целую кружку.

– Ей же ещё несколько дней в санатории пребывать.., – вспомнила Машка.

– Ну либо за пьянку выгнали, либо сама сбежала. Я назад. А то бросил там всё.

На следующее утро, как только Георгий Федорович ушёл на работу, а тётя Люда занялась домашними делами, Машка отправилась в комнату матери.

– Как ты? – спросила, стоя у порога.

– Голова раскалывается…

– Умойся… полегчает.

Ирина пошатываясь поднялась с кровати, дотащилась до раковины у входа, плеснула в лицо водой.

Ту одежду, что имелась у Ирины, Машка вместе с тётей Людой заранее перестирали и перегладили.

– На вот… переоденься. В милицию пойдём.

– Это ещё зачем?

– Брата моего искать. Тётя Люда чужая, а я малолетка… Так что без тебя никак.

– Маш, ты тут? Потеряла тебя, – в комнату заглянула тётя Люда. – На поиски?