Машуня

Машка кивнула.

– Так, может, и мне с вами…

– Не надо. Обойдёмся, – махнула рукой Ирина. – А вот рюмашку бы… а то сил нет.

– Какую рюмашку? В милицию идём! С тобой рядом и так… хоть закусывай! – не выдержала Машка. – Паспорт твой где?

В милиции без особых проволочек проверили паспорт Ирины и на клочке бумажки написали адрес детской больницы и как туда доехать.

В больничной палате детские кроватки стояли одна к одной.

– Тесно. Но куда их деть? Вот ваш, – нянечка указала на кроватку, в которой лежал махонький свёрточек. Плотно спелёнатый, он молча смотрел голубыми глазами на худеньком старческом личике.

– Как его звать? – глотая подкативший ком, спросила Маша.

– Так… никак. Отказную мать не написала. Милиция бумагу оставила, мол, в больнице мамаша, на операции. Так что как хотите, так и называйте, – посмотрела на Ирину, поджала губы, – называйте… да пишите отказную, куда он вам? – смерила Ирину взглядом с ног до головы, – может, кто смилостивится – заберёт.

– Я…

Но нянечка не дала договорить.

– Не отдадут.

– Она мать… по документам. Ей отдадут.

С этого дня Машка всё свободное время проводила в этой палате. Научилась делать всю работу нянечки. Брата назвала Георгий – лучшего представителя мужской части населения она не знала. В комнате, где жила Машкина мать, установили детскую кроватку – тётя Люда обменяла у соседей на привезённую из интерната, списанную односпальную кровать. У них ребёнок подрос, так что к обоюдному удовольствию получилось.

– Чтоб пьяная не появлялась! – сказала, как отрезала, Машка. Пришлось и Машке перебираться к матери.

Пока Машка была в школе, за Гошей младшеньким присматривали поочерёдно тётя Люда и баба Шура. Мать пить не перестала. Но облюбовала себе стайку на задворках. Такие стайки числились за каждой квартирой ещё с тех пор, когда топили печки. Потом провели центральное отопление, и стайки теперь каждый использовал по своему усмотрению. Георгий Фёдорович обустроил себе целую мастерскую, рядом, в соседней кудахтали куры, чуть дальше хрюкали свиньи. А в одной даже мотоцикл стоял. А ту, что была закреплена за Машкиной комнатой – постепенно «добрые люди», как выразился Георгий Федорович, частично завалили всяким мусором. Вот там и веселилась в любое время суток «честная компания» Машкиной мамы. Но всё равно ночевать домой мать заявлялась регулярно. «Хорошо, хоть одна», – думала Машка.

Георгий Фёдорович ходил темнее тучи.

– Это, выходит, мы свои жилищные условия за твой счёт улучшили?

– Да что вы такое говорите? – не желала ничего менять Машка.

– Ладно, вот учебный год кончится… там видно будет, – что будет видно, он, похоже, и сам не знал. А тут Машка впервые (и это перед самым окончанием учебного года!) нахватала троек.

Как-то так незаметно сложилось, что из школы, сначала чуть позади, а потом и рядом, до самого дома шагал Протапов. Шли молча, у Машки портфель, у Протапова – рваная с одного угла папка, которой он почему-то очень гордился. И тайну эту – почему? – никому не открывал.

Вот и в тот день уже дошли до полдороги, когда он вдруг взял Машку за руку. Машка легонько дёрнула свою ладонь, но как-то не очень решительно. Так и шли почти до дома.

А дома Машку ожидал «троечный разбор», как выразился Георгий Федорович. В результате на прогулку в коляске, взятой на прокат, Гошу- младшего Машке строго -настрого возить запретили, передав эту функцию старшему из мальчишек – Серёжке. Машка в это время должна была учить уроки. Чему Серёжка не очень-то обрадовался. Ведь, считай, пропала прогулка!

– Троечница, – высунул язык, и убежал, пока не попало.

– Мне тут учительница позвонила, говорит, надо парты подремонтировать. Ну, я пришел с доброй душой, а там наша Машуня… отличилась! Эх! А потом иду домой, а самого совесть ест…

– Георгий Фёдорович, не надо… пожалуйста, не надо. Я исправлю на этой неделе, до конца четверти успею.

– Чего не надо-то?

– Про совесть…, – не в силах вытерпеть самосуд этого ставшего ей почти отцом человека. Ведь и в школе, когда надо было что-нибудь отремонтировать, учительница так и говорила:

– Артемьева, передай отцу… пусть, когда там время выкроит… – ну и дальше, что надо сделать. Машка в ответ кивала: «Передам». И отказа ни разу не было.

Машка делала уроки, когда под окно с диким криком, безжалостно громыхая коляской, подскочил Серёжка.

– Машка! Пожар! Пожар! – истошно кричал Серёжка, в коляске заливался Гоша-младший.

– Что случилось? – опередив Машу, спросила сидевшая на лавочке соседка.

– Стайки горят, – выдохнул Серёжка.

Машку, как иглой, прошило:

– Ма-ма!!! – выскочила из подъезда. – Серёжка, сиди тут, – ткнула пальцем на лавочку, – чтоб ни шагу!

Возле стаек толпились люди. Визжали свиньи, кудахтали куры. Похоже, их хозяева были на работе.

Владелец мотоцикла откатил свою технику в сторону.

– Не волнуйтесь. Я пожарных вызвал, – и вытер закопчённой тряпкой лоб

– Ага, не волнуйтесь! Свою железяку спас, а живность заживо горит! Мужики, ломайте двери! – кричал кто-то из окна.

Из-под двери Машкиной стайки полыхнул язык пламени!

– Мама! – Машка схватилась за ручку двери, рванула на себя и закричала от дикой боли, железная ручка раскалилась. Заскочила внутрь, темень, дышать нечем, огонь стену и дверь лижет. Как вытащила мать – потом сама не понимала. Кожа на обожжённой руке мгновенно надулась огромным желтым пузырём, часть которого прилипла к воротнику маминого платья. Но это всё она поняла и рассмотрела потом. А пока, как в замедленном кино, видела выползающего из их стайки мужика, весь левый бок которого полыхал ярким пламенем. Его тушили, забрасывая какими-то тряпками. И тут приехала пожарная машина. За ней скорая.

Из их стайки пожарные вытащили ещё одного человека, который выползти не успел. Обгорел сильно, так и лежал, скрючив руки, будто драться собрался.

– Боксёр, твою мать! – не высказал особого сожаления сосед, которому пришлось зарезать двух обгоревших свиней. Кивнул милиционерам:

– Местный житель, Василий…

Всем было понятно, что именно эта пьяная троица устроила пожар. Пили, курили – и вот результат.

– Нормальный мужик, шофёр, недавно мне мебель перевезти помогал. А туда же… Точно – Василий, – подтвердил Георгий Фёдорович. – Жена на работе. Уведомите?

– Уведомим, – кивнул участковый, – если раньше сама не узнает.

В скорой выяснилось: огонь с одной стороны лизнул и Машкино плечо, ухо и шею. Сгоряча не сразу почувствовала. Машке обработали руку, все остальные ожоги и велели завтра явиться на приём к участковому врачу.

– Мы явимся, обязательно явимся, – гладила её по голове тётя Люда. Плакала баба Шура, качая Гошу- младшего, жались к отцовским ногам трое мальчишек: старший – Серёжка и два близнеца, Андрюшка и Ванька.

Спать в эту ночь Машку уложили на кровать тёти Люды. Но ожоги горели и болели так, будто оставались в пламени до сих пор. Только под утро ей удалось задремать.