Мысли вслух во сне и наяву. Книга вторая

– Как у вас, господа, душно. Мне позволительно открыть окно? – продолжая ерничать, Юлия стала открывать створку окна. – Коллеги, пробелы в образовании нужно ликвидировать самостоятельно. Здесь не аудитория учебного заведения, а место вашей работы. А уважаемой Татьяне Владимировне, следует обратиться в какой-либо дворец творчества и читать лекции пенсионерам

Таня разрывалась между «Спасибо за совет» и «Пошла ты к черту», но помолчав пару секунд, в качестве компромисса прохладно улыбнулась и сказала:

– Чтобы закатывать истерики на публике, нужна дерзость, а дерзости тебе не занимать. Любому фору дашь! Но чтобы их не закатывать, нужно мужество, а вот мужества тебе как раз недостает. Ты должна была это уже понять, но «мы не спешим верить в то, во что верить не хочется».

– Как всегда твои умные слова, в кавычках, за которыми ничего не стоит, – с ехидной улыбкой сказала Юлия, собираясь сесть в кресло.

– Слова, за которыми ничего не стоит, не мои, а Овидия.

Юлия так и осталась, стоять молча, словно онемев. На лице отпечаталась растерянность. В комнате было тихо. Затем скрипнуло кресло, и снова воцарилась тишина.

Таня молча смотрела в экран компьютера, затем, резко повернувшись, посмотрела на Юлию, словно впервые ту увидела, и ей на ум пришла мысль, что в той привлекает незаурядный ум, смелость суждений и она, как и многие другие, бабочкой полетела на огонек. Потом нарочитая Юлина бестактность, ошарашила ее настолько, что она на время потеряла ориентир. Кирилл, его дружба с сестрами Вележевыми с одной стороны, и эта бестактность на гране наглости, окончательно, оттолкнула ее от Юлии. Почему Кирилл не видел этого? Сейчас, глядя на нее Тане вспоминались студенты, с которыми ей пришлось учиться, с виду робкие, а дочери и сыновья состоятельных родителей, пользуясь их тактичностью, своим поведением бессознательно, а возможно и сознательно, причиняли боль и унижали своих товарищей по группе. Вот и сейчас Юлия взглянула на Ольгу с откровенной неприязнью. Ольга, заметив ее взгляд, съежилась и замерла.

– Согласен, – громко сказал Илья. – Это не класс и мы не ученики, поэтому не следует из себя изображать строгую учительницу. Кстати, ты ее изображаешь весьма не убедительно, я бы сказал, даже пошло и омерзительно. И потом тебе нужно определиться, мы или господа, или коллеги? Это я так, для куража. А по поводу нашего крутого образования не тебе судить, Юлия. Твоя манера всех унизить уже достала. – Илья резко встал и вышел из комнаты, громко хлопнув дверью и даже не подозревая, на сколько позиций поднимается при этом к верхним строчкам весьма короткого списка людей, которые Тане нравятся.

– Мы скоро останемся без двери, – весело изрекла Ольга и села на стул рядом с Таней.

Юлин призыв к сплочению рядов не оказал подбадривающего эффекта, на который она рассчитывала, и ее победная улыбка увяла.

– Негодяй! Он еще об этом пожалеет. И тебе, – обращаясь к Тане, – не следовало читать мне нотации. Не по рангу, милая. Ты в последнее время делаешь много ошибок.

Юлию бил озноб, зуб на зуб не попадал. Этого она явно не ожидала. Раньше подобные выпады у нее проходили на ура.

Глава 3

Мысли о Кирилле не покидали ее весь день. Моментами ей казалось, что она отвлеклась от них. Картина Веронезе подвернулась очень даже кстати. Еще несколько минут и Юлия начала бы провоцировать ее вопросами о нем. И это тоже была одной из причин, почему она так взбесилась, когда все внимание присутствующих переключилось с Ольги на Таню. Было заметно, как все кипело у нее внутри, когда она покидала комнату. Илья и Ольга не стали даже об этом задумываться – Юлия такое проделывала так часто, а Таня, зная причину, про себя с облегчением вздохнула. Когда в комнату вошел Платон, она не удивилась его приходу, поняла, что статья Андрея была лишь предлогом, чтобы зайти в ним и самому убедиться по выражению ее лица правду ли рассказала ему Юлия об уходе Кирилла, точнее, о том, что тот бросил ее. То что, Юлии были известны, подробности их ссоры, у Тани не было сомнения. Но она знала то, чего не могла знать Юлия,… тогда не могла, а сейчас? Сейчас – если только Кирилл не посвятил ее в то, чего не знает сама Таня – возможно знает. Что же знает, эта чертова Юлия? И почему не знает она? Спазм перехватил горло, и ей стало больно. Заплакать бы, и сразу стало бы легче, как в детстве. Но слезы, предатели, не хотели литься, за то возникла пугающая мысль: у них не было ссоры… это не ссора, это скорее побег, побег Кирилла от нее, побег, как избавление от тяжкого груза, от ее присутствия в его жизни, от усталости от нее. Она вспомнила, как на даче у Юлии ей в голову пришла шальная мысль: Кирилл, возможно, взвешивает в уме ее качества и сравнивает их с Лидией, как бы прикидывая, чье общество было бы для него менее тягостным. Тогда эта мысль показалась ей забавной, но теперь…. Теперь это было то самое, когда хочется спрятаться ото всех, забившись в угол. Да-да, он просто устал от нее и ей необходимо взять себя в руки и смириться этим. В конце концов – это его право. Разве? Солгав, не позвонить и не вернуться – это норма? Чего он боялся? Что она броситься ему в ноги? А она бы бросилась? Не в первый раз с ней такое случается. Тогда не бросилась и по сей день жалеет об этом. А сейчас? Ответить однозначно она не смогла. Голова раскалывалась. Пережила же она ту катастрофу, переживет и эту. Ой, ли?

Этими мыслями Таня пыталась успокоить себя, но из этого ничего не получалось. Юлии Кирилл наверняка звонил, но если не он ей, то она, уж это точно. Она ждала его и сегодня дома, но он не пришел. Ей только казалось, что на работе не вспоминала о нем. Но это было не так. Она весь день думала о Кирилле и мысленно умоляла его позвонить, но день был уже на исходе. Звонка от Кирилла не было, хотя телефон звонил чаще, чем ей бы хотелось. Каждый раз, отвечая на звонок, ей приходилось брать себя в руки и ровным спокойным голосом отвечать так, чтобы собеседник на другом конце провода не заметил, как ее сердце рвется на части. По опыту она знала: трудно понять, что творится в голове у других людей, и еще труднее предсказать их действия. Но к Кириллу это не относится. Он не способен лицемерить, такое не в его характере. Красивый и талантливый, он, взращенный родителями, особенно матерью, с синдромом единственного-и-неповторимого, получился вопреки всему добрым, честным и совестливым. По своей сути он – глубоко порядочный человек. Если он уехал из дому,… то, возможно, когда-нибудь, она узнает почему. Он обязательно откровенно во всем ей признается. Уверена? Нет. Не уверена, что это будет им обоим необходимо. Только если…. Они уже давно понимают друг друга без слов. Она смотрела, как Кирилл слушает, и понимала, что происходит у него в голове. Именно в такие моменты отчетливее проявлялась их связь. В окружении друзей и коллег он разговаривал, слушал, кивал головой, затем делал паузу, поворачивался, чтобы найти ее и, встретившись с ее взглядом, нежно улыбался. И это было как удар током, как прикосновение к сердцу. Но тогда… чем еще объяснить его молчание? Теперь она не могла понять его, знакомого незнакомца. В то утро он не поднимал на нее глаз. «Что вообще, черт возьми, происходит?» – раз за разом спрашивала она себя, и в голове возникали всевозможные жуткие предположения. На протяжении всего кошмарного, утомительного дня Таня постоянно прокручивала в голове утро его отъезда. Она пыталась себя уговорить, что это, возможно, ничего не значит, а она попусту накручивает себя. Вот сейчас прозвонить телефон и…. Потом сердце ухало вниз, и она с ужасом понимала, что тут действительно нечто более сложное, чем просто стечение обстоятельств. У нее возникло странное чувство, что этого момента она ждала уже очень давно, но боялась себе в этом признаться. Ее мутило, ее мучили дурные предчувствия и она, вспомнив, что сегодня ничего не ела, прошла в кухню и открыла холодильник. Есть не хотелось, а очень хотелось пить, но не воды. Сока? Увидев бутылку кефира, она обрадовалась ей. Сев за стол, Таня с таким наслаждением пила кефир, еще и еще наливая его в стакан, словно это был неведомый доселе ей напиток. Он и, правда, удалил мучащую ее жажду. Погрузившись в такую всепоглощающую апатию, она остро чувствовала одиночество. Наедине с собой ей не нужно было делать вид, что у нее все в порядке, что все идет своим чередом, и она сосредоточена на работе. Побег Кирилла, беременность, одиночество, страх от постоянно снившегося ужасного сна и необходимость принятия решения… повергали ее в отчаяние. Все в внутри протестовало…. Жалость к себе самой мешала ей сосредоточиться и найти точку опоры. Чего-то не хватало в ее нынешней жизни без Кирилла, что делало ту особенной в последние годы. Да-да! Поцелуй в щеку при расставании и встрече. Всегда, при любых обстоятельствах и в любом месте, где бы они ни находились: в общественном транспорте, офисе, торговом центре, театре, на улице, среди толпы людей, или на приеме. Неизменный поцелуй при встрече и расставании, даже если это только на короткое время, который не превратился в некий рутинный знак, а продолжал волновать ее. Вспомнив вечер накануне приема, нежные объятия Кирилла и их любовь, у нее перехватило горло. Она вспомнила ночи, когда Кирилл будил ее поцелуями и со страстью любил ее, и тут же снова почувствовала вкус родных губ и тяжесть родного тела. Вся, съежившись, она закрыла глаза и тихо застонала. Кириллу нравилось подойти к ней сзади, обнять ее, погладить ее бедра, поцеловать шею и прошептать на ухо, что он хочет ее. Жажда ее обладания была в нем не иссекаемая и с каждым годом становилась все сильнее. Может быть, она становилась раскованной в постели и ему это нравилось? А может ей это только казалось? И вот его нет, и она словно потеряла что-то важное в своей жизни. «Я ощущаю себя голой на виду у всех! Мне холодно и страшно!»

Кирилла уже не было две недели, а Тане казалось, что прошла вечность. Она плакала всю ночь. Плакала тихо, почти беззвучно. Ложась в постель, остро чувствовала пустоту рядом с собой, прохладу соседней подушки. Она обнимала его подушку и жалобно просила толи ТОГО, толи ТУ, вернуть ей Кирилла. Не помнила уже то время, когда она могла просто лечь и заснуть. Сон не приходил, а приходили воспоминания. Они накатывали волнами, и каждая из них заставляла всхлипывать снова и снова. Ей было о чем подумать, но не размышления, не поиски здравых решений занимали ее ум. В нем проносились бессвязные видения, а порой вдруг тоскливо вспыхивали воспоминания и былые надежды. Вдруг почему-то вспомнилась прошлогодняя летняя неделя, проведенная ими в Вербье. Очередной сюрприз Кирилла. Сколько их было? Много! Восточный экспресс по маршруту из Таиланда в Сингапур. Кириллу нравилось удивлять ее. Она улыбнулась сквозь слезы, представив горящие восторгом зеленые глаза Кирилла, его улыбку и нежные сильные руки. Последняя неделя июля на международном музыкальном фестивале, который проходит ежегодно в Вербье – на горном курорте в Швейцарии, был одним из самых чудесных сюрпризов Кирилла. Он позвонил ей теплым июльским днем и спокойным будничным голосом сообщил, что решил ее похитить на неделю и похищение состоится завтра утром. Она тогда взмолилась, чтобы он отложил любую свою затею, сославшись на занятость. «Как легкомысленно подчас поступаем мы – „глупые и упрямые“ люди, – путая важное в нашей жизни с обычными делами, которые просто обязаны отложить, чтобы не упустить мгновения своего счастья», – с отчаянием подумала Таня. Но тогда, под напором Кирилла, дела были отложены и сюрприз осуществился. Только сейчас, в бессонную ночь, она вдруг поняла, что и сам Кирилл не ожидал столько счастья от нескольких дней проведенных вместе там, высоко в горах. Он всегда отлично планировал все свои сюрпризы и, устранив все помехи и отложив дела, следующим утром они уже летели в Швейцарию. До последней минуты Таня так и не узнала, что они летят на музыкальный фестиваль.

Она лежала на кровати, укрывшись пледом, и со слезами вспоминала открытие музыкального фестиваля, которому в тот год исполнилось 20 лет. На открытии звучала девятая симфония Бетховена, Кирилл держал ее руку и иногда искоса поглядывал на нее. Она и сейчас помнит тепло его руки и то необыкновенное щемящее чувство, заполнившее ее внутри. «Это и есть счастье?» – спросила она себя.

Затем состоялась премьера музыкального произведения, но Таня его не помнила совсем. За то она помнила исполнение фортепианных концертов Бетховена. Тогда прозвучали они все в исполнении замечательных музыкантов. Она хорошо помнит выступления Евгения Кисина, Максима Венгерова, Юрия Башмета, Юджи Ванга. Почему-то подумала, что пропустила еще что-то важное, затем вспомнила, что это выступление молодого дарования – Даниила Трифонова. Кирилл восхищался им. Это она тоже хорошо помнит. Фестиваль продолжался 17 дней, но Кирилл выбрал ту его часть, когда много было фортепианной музыки. Удивительно, но она помнила даже даты некоторых выступлений: 23 июля впервые на фестивале выступал великий знаменитый российский пианист Григорий Соколов, о котором Кирилл прожужжал ей все уши, утверждая, что он считается одним из лучших пианистов мира. Кирилл специально выбрал именно тот день, чтобы она смогла услышать игру Соколова. 25 июля состоялся оперный вечер под руководством Валерия Гергиева. Вечер был посвящен 200-летию со дня рождения Рихарда Вагнера и Джузеппе Верди. В начале вечера прозвучала концертная версия первого отделения оперы «Отелло» Верди. Партию Дездемоны пела наша Анна Нетребко. Затем исполнялись арии из опер этих великих композиторов.

Горы, красивые горы в легких белых облаках, много превосходной музыки, исполняемой изумительными, известными музыкантами, огромное количество скрипок, альтов, виолончелей, созданных великими мастерами, которые одновременно исполняют музыку великих композиторов. От всего этого великолепия кружилась голова. Кирилл, ее Кирилл такой нежный и любящий, ночи, волшебные ночи и столь волшебные утра…. Утро самое лучшее время дня, когда рядом лежит Кирилл. Просыпаясь, он ее спрашивал:

– Тебе было хорошо? Тебе здесь нравится? Как бы ты хотела? Скажи, пожалуйста, скажи. Я сделаю, как тебе нравится. Только скажи.

Только сейчас, до нее дошло, до какой степени ему важно было сделать для нее праздник. Это для нее одной должно было светить солнце, музыканты – исполнять великие произведения, а ночи – заполняться любовью. Его страсть к ней выражалась удивительной нежностью. Кириллу постоянно было необходимо прикоснуться к ней. Это мог быть любой повод: убрать со лба волосы, взять за руку во время прогулки или концерта, за завтраком дотронуться ладонью до ее руки, или, сев рядом, положить руку на бедро или колено. И все это проделывалось с улыбкой и восторгом в глазах.

В ответ на его бесконечные подобные вопросы, она тогда только улыбалась, а сейчас, лежа в душной от воспоминаний постели, хотела закричать: – «Мне очень хорошо с тобой! Это была чудесная неделя! Милый, прошу тебя, отзовись».

Утро того дня тоже не было исключением. Она помнит каждую его минуту. Проснулась от поцелуев в шею, но претворилась спящей, чтобы продлить чувственные моменты. Легкий ветерок приносил приятную прохладу, но когда голова Кирилла стала опускаться ниже, она не выдержала и открыла глаза….

Прижав руки к лицу, попыталась отогнать видение, настолько больно это было вспоминать…. Тот день был особенный. Кирилл, в светлых шортах и черной футболке, словно на свете кроме черного и белого нет других цветов, она – в легком сарафане, чем несколько отличалась от других молодых женщин в брюках, за руку держась, вошли на террасу гостиницы, чтобы позавтракать. Она помнит, как лицо Кирилла озарилось счастливой улыбкой. Именно счастливой. Счастливую улыбку увидишь не часто, но не заметить ее нельзя и спутать с улыбкой обычной – не возможно. Это, когда с по-особенному улыбающимися губами, ярко сияют глаза.

Она и сейчас помнит, как сильно сжав ее руку, он повел ее через террасу к столику, стоящему в тени за которым сидела красивая женщина так похожая на Кирилла. Елена Сергеевна, мама Кирилла, поманила их рукой и когда они подошли, она встала и обняла сына, затем прикоснулась своей щекой к щеке Тани. Кирилл уже знакомил ее со своими родителями. У Елены Сергеевны тогда было хорошее настроение, она с любовью смотрела на сына и Таня видела, как Кирилл был счастлив, находясь рядом с ней. Она постоянно отсутствовала дома, и было заметно, что оба скучают по друг другу. Конечно, как только она увидела Елену Сергеевну, тут же поняла, как родилась идея сюрприза Кирилла. Попасть на такой фестиваль без посторенней помощи было практически невозможно. Здесь чувствовалась подсказка мамы и, отчасти, ее помощь в осуществление прожитых счастливых дней. Елена Сергеевна подтрунивала над Кириллом, утверждая, что тот конечно прилетел в Вербье, чтобы послушать выступление Соколова, да и цель его посетить вечер выступлений пианистов. Тот с шутками пытался отнекиваться, но при этом постоянно дотрагивался до Тани. Она хорошо помнила и даже снова чувствовала его руку, которая под столом, накрытым до самого пола белой скатертью, искала ее колено, поднимая легкую ткань юбки, а найдя его, начинал блаженно улыбаться. Он постоянно брал ее руку, подносил к щеке и при этом весело смеялся, наклонялся к ней, и словно случайно проводил носом по ее волосам. Сейчас, ночью, она вспоминала, как при этом волновалась. Присутствие мамы Кирилла превратило ее – взрослую женщину – в девчонку, умирающую от страха. Левая бретелька сарафана постоянно сползала, оголяя ее плечо, и она лихорадочно поправляла ее. Кирилл вел себя наоборот так открыто и собственнически, словно хотел объявить всему свету, что она принадлежит ему и только ему. Все это не укрылось от глаз Елены Сергеевны, и, встретившись, с взглядом Тани, она ласково улыбалась ей.

Закрыв глаза, она вспомнила, как на утверждение своей матери, что его появление на фестивале связано с выступлением пианистов, Кирилл весело сказал, что, прежде всего он здесь, чтобы побыть с двумя самыми любимыми им женщинами, а уж потом вкусить все прелести музыки. «Кирилл, почему не скрипка? – с огорчением спросила тогда Елена Сергеевна сына и Таня поняла, что этот вопрос задается уже не в первый раз. – Ты самый музыкально одаренный среди моих детей. Идеальный слух – это дар божий…». Она и сейчас помнила болезненное выражение лица Кирилла, после сказанных ею слов. Чтобы перевести разговор в другое русло, он тогда торжественно пообещал, что вечером они, – при этом Кирилл с нежностью посмотрел на нее, – прибудут на выступление Камерного фестивального оркестра Вербье, где будут играть лучшие и великие скрипачи, альтисты и виолончелисты всех поколений, и среди них, самая красивая женщина – его мамочка.

Таня весьма редко встречалась с родителями Кирилла. Елена Сергеевна постоянно гастролировала или жила у мужа, отца Кирилла, в Лондоне, тем более что там учился их младший сын. Встречи бывали, как правило, после концертов в Москве. Зная непостоянство Кирилла в женском вопросе, ее воспринимали, как временное явление, которое по какой-то причине задержалось. Вместе с тем относились к ней весьма корректно и дружелюбно. Она не обижалась, это вполне устраивало ее, а Кирилла тем более, поскольку он не терпел любого на него давления, называя это «насилием над личностью». Вместе с тем с ее родителями у Кирилла сложились весьма близкие отношения, особенно с папой, и он в кругу ее семьи позиционировал себя, не столько ее женихом, сколько гражданским мужем, как сейчас принято считать, или «сожителем», как, ставя все точки над «и», определила его положение сестра Ляля. Кирилл любил бывать в загородном доме ее родителей. К нему относились хорошо, не задавали ни прямых, ни наводящих вопросов о совместном будущем с их дочерью. Ее родители были весьма тактичными людьми с гостями, что явно не относилось конкретно к дочерям. Мама могла тысячу раз спросить об этом дочь, но никогда не будет спрашивать ее мужчину. В этом она была уверена. В их семье не принято было нагло навязывать не членам их семьи свои принципы. Возможно, поэтому в ней срабатывал механизм сдержанности и страха потерять свое лицо. Принесло ей это счастье и тогда и сейчас? Однозначно, нет и нет! Гордыня? Однозначно, да! Тогда, что делать? Как избавиться от тягучей боли?

Все свои ночные мысли, словно бусины, Таня нанизывала на воображаемую нить. Нить тяжелела с каждой прошедшей ночью. Она снова мысленно вернулась в то необыкновенное лето. За три дня, проведенные тогда вместе с мамой Кирилла, Таня и Елена Сергеевна подружились без вмешательства Кирилла. Сердечное понимание и дружба возникли между ними не потому, что она была девушкой Кирилла, это было лишь счастливым стечением обстоятельств, а потому, что общаясь, каждая из них обрела для себя что-то очень важное. Подчас Кирилл был помехой в их беседах и его отправляли подышать горным воздухом, что, конечно, им с возмущением отвергалось. «Он здесь, чтобы быть рядом».

А тогда, утром, пока они сидели за столиком на террасе, к ним постоянно подходили именитые музыканты, знакомые Елены Сергеевны, среди которых Таня узнавала известных скрипачей и пианистов. С некоторыми из них, был знаком и Кирилл. Елена Сергеевна при этом знакомила их с Кириллом и с Таней, представляя ту невестой ее сына. Так еще никто ее не называл. Она вспомнила, что сначала это ее стесняло, затем она привыкла, точнее, смерилась, как с неизбежной необходимостью как-то ее, находящуюся в обществе матери и взрослого сына, обозначить, тем более что сын недвусмысленно, с завидным постоянством демонстрировал свое особое отношение к ней. Представление ее его невестой не только не смущало Кирилла, а, пожалуй, даже нравилось. По-видимому, побыть женихом его забавляло.

Таня с улыбкой сквозь слезы вспоминала демарши Кирилла с цветами, его необузданную радость от присутствия своей мамы и жадные объятия по ночам.

Как то поздно ночью, уже ложась спать, Кирилл, вдруг сказал, что ему надоело быть женихом пусть даже такой красавицы как она. Она помнила его пространное рассуждение о том, что слово «невеста» на мужчин сейчас не производит ни какого охранного эффекта, как в девятнадцатом веке. Любому плевать невеста девушка или нет, если она ему понравилась. Тогда она даже собралась обидеться на «понравилась» – не на рынке же. Но потом передумала, увидев озабоченное лицо Кирилла. Он стал говорить, что его достали эти раздевающие взгляды, постоянно бросающие на нее. Закрыв глаза, она помнила, каждое меняющееся выражение его лица: веселого и беспечного до расстроенно и раздраженного. Тогда она напомнила ему, что и он подчас грешит такими взглядами, поскольку неоднократно видела, как он не прочь взглянуть на юных красавиц, сбросивших пару небольших лоскутов ткани, с трудом прикрывающих худое плоское тело. Она помнила, как тогда Кирилл с обидой засопел. Теперь-то она знает, что ей нужно было в тот момент остановиться и больше ничего не говорить. Мы, как всегда умны потом, или когда даем советы другим. Она не остановилась и продолжала умничать, что мол, если тебе не нравится быть женихом, не будь им. Это так просто сделать в нашем веке, тем более невестой она стала только пару дней назад и с легкой руки его мамы, а он здесь ни при чем. Кирилл выглядел недовольным этим ответом, взгляд был печальный и весь он как-то сжался, словно от удара. И тут ее словно оглушило. Она села, схватившись за голову. Как она могла забыть, как она могла просто пропустить мимо ушей слова сказанные им тогда. Слова, произнесенные тихо и с такой обидой: «Значить, я ни при чем». А она? Что она сделала, что она сказала? Она продолжала с энтузиазмом молоть чепуху, что-то в духе того, что, мол, ее устраивает быть просто женщиной спящей с ним в одной постели, которая его друг и почитатель всех его талантов. И потом, гордясь своим остроумием, добавила, что отныне она освобождает его от ненавистного ему звания «жених». «Боже мой, какой же дурой я была», – хлюпнув носом, она с головой зарылась в подушку Кирилла, чтобы спрятаться от таких сейчас мучительных воспоминаний. Кирилл тогда сказал, что рад этому, поскольку он не хочет быть ее женихом, а мечтает стать ее мужем, чтобы всем говорить: – «Это моя жена». Слова прогремели так громко, что она вздрогнула и только потом поняла, что это в ее голове. Именно это он сказал ей тогда ночью в Вербье, в швейцарских горах, крепко обнимая и целуя.

А она? Какой она была и какой сейчас стала? Изменилась ли за эти годы рядом с Кириллом? Таня закрыла глаза. Ей, которой важно было сохранить свою индивидуальность, принципы жизни и не утонуть в чужом мнении, трудно было ответить на этот вопрос. Но сейчас ответ, ее честный ответ для себя самой был очень важен. Что значит для нее Кирилл? В ней всегда болезненно отзывались все волнения Кирилла. Да, это правда. Кирилл ей очень дорог. Она тоскует по нему. И это тоже, правда. Но изменилась ли она? Нет, конечно. Она все та же Татьяна Владимировна Егорова. И все-таки это неправда. Она всегда силилась понять, какую именно женщину хочет найти в ней Кирилл. Она подсознательно, отбрасывая те присущие ей индивидуальные черты, которые мешали стать той самой женщиной. И менялась. Становилась терпимее, стала всегда помнить, что есть человек, мнение которого для нее очень важно и которого она хочет видеть каждый день и просыпаться рядом с ним. Кирилл необходим ей; только ему удалось окружить ее определенной атмосферой, без которой она не в силах обойтись. Он дорог ей. Она любит его? А обида? Он обидел ее? Да, да и да. Так что в ней плачет: обида, гордость или отвергнутая любовь? Любовь или гордость – что сильнее? Люди говорят, что гордость. Конечно, нет. Сильнее горе потери, а гордость спрячет его от людей, а в сердце будет по-прежнему господствовать любовь, наполняя его болью и страданием. И ее не подавить и не заглушить слезами и подушкой, – хоть сердце и разрывается на части.

Образы прошлого и будущего приходили и уходили, как им заблагорассудится, они то возникали, то рассыпались с судорожной внезапностью. Ей припомнились тысячи пустяков, они оживали в памяти так же непроизвольно, как за окном стучит дождь по крышам домов. Когда-то они казались ей пустяками, но теперь давили, точно свинцовая тяжесть. Однако они как были, так и остались пустяками, в конце-то концов, и какая ей сейчас польза в том, что она поняла их суть? Ей все казалось теперь бесполезным. Все куда-то стало уходить и ничего не осталось: никаких желаний, никаких стремлений. Как давно это было и было ли это? Как будто какое-то проклятие нависло над ней, преследуя по пятам, наказывая за неведомые ей прегрешения. И еще она постоянно задавала себе один и тот же вопрос: ЕСЛИ УЖ СУДЬБА ПОЗВОЛИЛА ЕЙ ИСПЫТАТЬ СЧАСТЬЕ В ЛЮБВИ, ПОЧЕМУ ОНА ПОТРЕБОВАЛА ТАК ДОРОГО ЗА НЕГО ЗАПЛАТИТЬ? Каждый раз при этом ее охватывала боль и глубокая тоска.

От нахлынувшего отчаяния она стала задыхаться, затем ее словно прорвало, и она смогла, наконец, заплакать в голос, с всхлипами и рыданиями, как плачут в детстве от обиды и боли. Ей хотелось совсем не быть – все отрицать, ничего больше не знать. Обессилив от слез, вспомнила, что так плакала семь лет назад. Вот и сейчас поплачет и переживет. Как тогда, если хватить сил, которых она сейчас не чувствовала. От сознания, что снова одна, ее захлестнуло горечью, она снова ощутила на губах вкус унижения. И это унижение было не плод поступков Юлии, конечно нет. Ей не было дела до Юлии. Та сейчас не существовала для нее. Удар нанес Кирилл, обидев и унизив ее, лишив ее сил чувствовать и желания жить. Но это только сейчас, потом они появятся, должны появиться, а иначе, как жить? Слова «должна», «должны» еще никто не отменял. От этой мысли почувствовала какое-то спокойствие и решимость безропотного принятия этого обмана. Заснула она вдруг, словно провалилась в яму.

Когда Таня просыпалась, ей приходилось себя убеждать, что ее сны не реальность, а ее реальность не сон. Вот и сегодня утром, не успев еще открыть глаза, она замерла, не дыша, вспомнив, что в квартире она одна. Было до ужаса тихо и мрачно. За окном все еще шел дождь. Он начался на рассвете, и она только тогда смогла уснуть. Ей было страшно начинать новый день без Кирилла.

Поднявшись, она побрела в ванную, чтобы принять горячий душ. После бессонной ночи и короткого сна без сна, она ничего не хотела и к утру ее голова совсем опустела. С трудом выпив чашку горячего кофе, и, не обращая внимания на льющий, как из ведра, дождь, оделась на автопилоте, который не учел потоки воды за окном, и вышла из квартиры, и только тогда сообразила, что не взяла зонт и на ней замшевые туфли. Можно было вернуться, но она не стала возвращаться. Пройдя мимо своей и Кирилла машин, стоящих во дворе дома, и, не удостоив их своим вниманием, она, не обращая внимания на лужи и потоки воды, льющейся с водостоков, зашагала своей стремительной походкой по пустынным улицам в направлении здания издательства. Она одна шла по улице под дождем без зонтика и, не обходя лужи. Подавленная снами, образами мертвых уже ставших ей родными людьми, недобрыми предчувствиями, близостью с проблемами, требующих срочного разрешения, одиночеством, страхом, который внушала ей грядущая ночь – она не замечала дождя. Мимо проносились машины, обдавая идущих по тротуару пешеходов водой из луж. Ее тревожила мысль, постоянно бьющаяся в голове, что она может стать матерью сына, словно рожденного для несчастий. Страшный, жуткий сон, снившийся ей каждую ночь, тест на беременность – совпадение? Во всем этом было что-то роковое, а человек с ее характером не мог ни понять рока, ни примириться с ним. Чтобы успокоиться ей необходимо ехать-ехать, или идти-идти. И она шла по мокрым улицам любимого города. Туфли на ней промокли насквозь и чтобы их просушить, потребуется сначала выкрутить их, как любую мокрую ткань. Только войдя в здание издательства, она заметила, что ее замшевые туфли вконец испорчены. Поднимаясь по лестнице, при каждом шаге, слышала забавный звук, издаваемый когда-то элегантными любимыми лодочками, который напоминал хрюканье свинки, и ей стало смешно. «Буду довольствоваться малым», – решила она, открывая дверь в комнату. Там никого не было и, взглянув на часы, она с удовольствием заметила, что у нее целых два часа тишины. Можно было бы вернуться домой и переодеться, но она оставила машину у дома, а тащиться снова по дождю не хотелось, да и другие туфли стоят в шкафу и на вешалке висит деловой костюм с блузкой. «Почему я не поехала на машине в такой дождь?» – мысленно задала она себе вопрос. Ее вопрос остался без ответа.

– Господи, летний день называется, – вслух посетовал Андрей, входя в комнату.

– Доброе утро! – не повернувшись к нему, поздоровалась Таня.

– Ты считаешь, оно доброе? – поинтересовался Андрей вместо ответного приветствия.

– Считаю, что в любую погоду: в снег, дождь, шторм и вьюгу, утро должно быть добрым, а там, как получится, – философски заметила Таня.

– По тебе видно, что на машине? А я не стал, подумал, что в метро быстрее и вот результат.

– Нет. Я не на машине и без зонта. – Заметив удивленный взгляд Андрея, добавила: – Переоделась полностью, а туфли пришлось выбросить.

Она стояла у окна и старалась отвлечься от накопившихся за долгую бессонную ночь мыслей и раздражения из-за всего на свете: мокрого тротуара, потеков дождя по стеклу окна, отсутствия солнца. Она взглянула вниз на мокрую от дождя улицу, на две фигурки, юноши и девушки, бежавших по лужам взявшись за руки, и почувствовала непривычную зависть. «Я становлюсь завистливой. Следовательно – стервой! Это все из-за него. Интересно, там, где Кирилл, тоже идет дождь?» – подумала она без сожаления, а просто так, чтобы уколоть себя, больнее, но ничего не вышло. Боли она не почувствовала. Андрей чертыхался на дождь. Таня слышала его сопение, он, по-видимому, переобувался. Затем хлопнула дверь и в комнате снова повисла тишина. Это продолжалось несколько минут, затем снова звук двери, но этот раз она открылась. По шагам и издаваемым звукам, Таня определила, что вернулся Андрей с чайником, наполненным водой. По негласному закону, это делалось каждое утро тем, кто первый приходил на работу. Только сейчас, услышав, пока еще чуть слышное гудение чайника, она вспомнила, что не сделала этого и тем нарушила установленное правило. За все время отсутствия Андрея, она не сдвинулась с места, продолжая стоять, глядя в окно.

– Тебе плохо? – подойдя и остановившись у нее за спиной, тихо спросил Андрей.

– Почему мне должно быть плохо? У меня все…

– Брось строить из себя крутую, – резко оборвал он ее. – Отпусти ситуацию и расслабься. Будет легче, поверь мне. Из личного опыта знаю.

По интонации, с которой он задал свой вопрос, Таня поняла, что в издательстве все уже оповещены Юлией о ее разрыве с Кириллом, но, почему-то, приняла это на удивление спокойно. Под каким соусом все это подавалось, не трудно было догадаться. Вот только до нее самой, Юлии так и не удалось добраться. Пока, не удалось. Ах, как той хотелось показать свою власть над обстоятельствами! Юлия могла бы насладиться своим торжеством над поверженной соперницей, а в том, что Таня повержена, сомнений никаких у той не было. Не трудно представить, как это было бы разыграно. Она бы обязательно начала с того, что оказалась права; Кириллу, в конце концов, Таня надоела и он, как впрочем, и всегда, обрубил концы этой нелепой и долгой истории. Это было ясно с самого начала – Таня не его типаж. У той нет никакой, даже малейшей надежды, что он вернется к ней и с этим необходимо смириться, оставив его в покое. «Кирилл ее бросил, она должна оставить его в покое и смириться с неизбежным» – это было бы главным утверждением Юлии, которое прошло бы красной нитью через весь ее монолог. Тут Юлия, непременно, на несколько секунд сделала бы красноречивую паузу и, изобразив на своем надменном лице, насколько это возможно, сожаление и может быть даже сочувствие, напомнила бы, что неоднократно предупреждала об этом ее. В этом месте, Юлия сказала бы, что гордыня – это большой грех, а у Тани ее даже зашкаливает, да и упрямства – выше крыши. И об этом ей неоднократно указывалось, но она отвергла дружеские советы, проявив себя крайне не дальновидно. И еще бы она сказала, что сожалеет, но поезд уже ушел и той остается только смириться с этим обстоятельством. Юлия любила изрекать подобные вещи. Это звучало как нарекание старшего товарища и авторитетного коллеги. Затем, обязательно сказала бы, что Кирилл не может любить только одну женщину и принадлежать только ей одной. Это явная утопия. Таков уж Кирилл. Здесь она бы обязательно пожала плечами и ласково сообщила бы, что часто общается с ним по телефону и, что у него все в порядке и ей не следует волноваться, а взять и забыть его, предварительно освободив его квартиру. Это добавка должна была бы полить раствор соли на Танины раны. Так Таня узнала бы, что Кирилла нет в Москве, а, поскольку Юлин монолог еще не состоялся, то она так и не знает, где в данный момент он пребывает. После стычки в подъезде, Юлина душа требовала реванша, но когда это сорвалось, ее к вечеру так проняло, что она начала беситься и, не находя выхода, ее негодование стало переваливать за все мыслимые и немыслимые рамки. Этим объясняется не запланированный приход Платона и исход столь «радостной» новости по всему издательству.

– Ты что-то сказал? – вернувшись в реальность, спросила Таня.

– Я не сказал, я спросил: «Тебе плохо?»

– Мне плохо? – словно себя спросила она и тут же ответила: