Киевский котёл

Ударить.

Убить!

– Будешь цепляться – перестану рассказывать.

– Нет. Ты рассказывай. Пожалуйста. Целая жизнь прошла. Давно не был дома. А я пока думать буду.

– О чем это?

– Должен же быть из этого положения какой-то выход. Не можем мы все вот так просто умереть.

Галя посмотрела на меня искоса, так косит глазом задумавшая бедокурство кобыла.

– Я плохо умею молиться. А ты, партиец, и вовсе не умеешь. Но тут есть один человек. Он все умеет. И молиться умеет.

В ее зеленых очах вспыхнул нехороший огонек. Ну вот! Минуту назад была нормальная баба. Ненадолго же ее хватило. Глядь, снова обернулась строптивой кобылицей.

– Расскажи, Галюся!

– Сначала ты. Скажи, что видел.

– Да что там говорить? Я видел то же, что и ты. Хаос!

– Расскажи! – Она сложила руки в молитвенном жесте, и мне вдруг сделалось жалко ее. Делает вид, будто весела, а самой, наверное, так, что горше не бывает.

Разве мог я рассказать ей что-либо веселое, рассмешить, позабавить? Она и сама насмотрелась всякого. Как и добралась сюда от Киева живой? Выходит, она провела в Киеве с отцом большую часть лета. Страшные месяцы. Вместе пережидали бомбежки. Да, я знал, что Киев начали бомбить с первых часов войны. Об этом сообщалось в штабных сводках, которые я успел прочесть перед тем, как все рухнуло.

Я рассматривал Галю. Страх и лишения ничуть не отразились на ее внешности. Такая же полнокровная, живая, подвижная. Такая же ироничная и недобрая. И очень-очень красивая. Внезапно мне сделалось жаль матери. Не так уж много было в нашем доме фотографий, но кое-какие имелись. Были среди них и дореволюционные. Мать и отец молодые. Мы с сестрой – младенцы, бантики-рюшечки, розовая ретушь на щечках. Где мальчик, где девочка – не разберешь. Партийная кличка матери – Старуха – вполне соответствовала ее внешности – суровая, костлявая, чахоточного сложения женщина с жестким, потухшим взглядом. Конечно, Галя полная противоположность матери, которая вынесла на своих плечах и революцию, и тяжелые годы становления советской власти, и семью. Мать никогда не ошибалась. Ответственность за нас и отца не оставляла ей прав на просчеты в работе, которые партия не прощала даже проверенным товарищам. А Галя могла позволить себе все, любую каверзу. Какой может быть спрос с осеннего мотылька, которому и всей жизни-то отпущено?..

– Прошла огонь и воду, – внезапно сказала Галина. – Как жива осталась, не понимаю. Что там жажда и лагерь! Ты видел мертвяков по обочинам дорог? Ты видел немецкие бомбардировщики, расстреливающие беженцев – безоружных, полоумных, голодных? Так то беженцы. А войска? Доблестные сыны отечества, бойцы рабоче-крестьянской Красной армии, которой ты партиец и командир, такие же голодные и безоружные, вооруженные лишь отвагой да отчаянием. Ты видел висельников? Вот что наделали твои большевики! Они предали. Отступили.

Повернуться к стене.

Провалиться в сон.

Нет, лучше умереть.

– Ничего такого я не видел.

– Как так? Откуда же к нам прибыл такой герой верхом на новеньком танке?

– Из Чернигова.

– Ну так расскажи мне за Чернигов. Там тоже трупы по обочинам улиц и виселицы на каждом углу?

Глава 3

Мне не хотелось исполнять ее просьбы. Чуялось мне – такое внимание и забота неспроста. Отца я помнил хитрым, непростым человеком. Пожив с ним десяток лет, Галюся и сама сделалась такою же ушлой. Она играла в откровенность, не опасаясь меня, партийца. Да за такие разговоры следовало бы ставить к стенке. Но там, за брезентовым пологом землянки, явно творилось что-то невнятное и неправильное. Скорее всего, собранная из обрывков разных частей разноперая компания пыталась как-то спасаться от надвигающейся катастрофы, более ужасной, чем вселенский потоп, когда-то давно и тайно описанный мне старой бабушкой, матерью моей матери.

Так я решил поиграть с Галей в откровенность. Возможно, наслушавшись моих рассказов, она и сама проболтается. Расскажет мне свою тайну: зачем спасала, лечила, для какой участи готовила вместе со своим новым любовником, которого я, вероятно, скоро увижу. Я скрипел зубами, думая о себе и об отце, о том, как рыжая кобылица обманула, обошла нас обоих. И почему-то особенно мне стало за отца обидно. Он, никому не доверявший, именно ей доверился безо всяких ограничений. А она…

– Тебе больно?

– Не очень. Привык. Терпеть можно.

– Тогда зачем зубами скрипишь?

– Поговорить хочу.

– Лучше спи. Не трать силы на пустое.

Она поднесла к моим губам плошку с водой. Теперь я догадался, почему вода отдает гнильцой. Галюся собрала дождевой воды, чтобы напоить меня. Значит, источников питьевой воды поблизости нет. Как же узнать, где они? Каков состав их части? Кто командир? Как получить на свои вопросы ответы простые, без лукавства? Надо же в конце концов как-то спасаться. В самом деле, не умирать же здесь, под непрерывным осенним дождем, посреди степи. Или умирать?

– Я расскажу тебе…

– Что? Мне все и так известно.

– Тебе не интересно, как я оказался возле Лохвиц?

– Нет.

И она подалась к выходу из землянки. Уходя, задула светильник, и все вокруг погрузилось в темноту. Темнота внутри и темнота снаружи. Наверное, мои неведомые товарищи и спасители, соблюдая правила маскировки, не зажигали костров. Я не слышал их треска. Я не видел живых отсветов огня на брезенте.

Об руку со мраков в землянку вползла тишина. Я слышал лишь стук дождинок по брезенту да шуршание. Кто-то – может быть, крот? – возился меж белыми корнями, торчащими из земляной стены у меня над головой. Я полагал – а может быть, мне это лишь привиделось, – будто потолок моего убежища был сложен из толстых бревен. Но я слишком плохо ориентировался в пространстве между бредовыми видениями и явью. Я ни в чем не был уверен. Что станется со мной, если напитавшаяся дождевой влагой земля осыплется? Тогда мое убежище превратится в могилу.

– О чем думаешь, командир? – спросил тихий голос.

– О том, каково это быть похороненным заживо, – ответил я.

– Тут к нам прибился один старик. Всякое нам нарассказывал. И тебе мог бы рассказать. Хочешь, позову?

– Ты не Галюся и не Ангел. То есть не военврач. Кто ты?

– Не ангел. Мне ангелом не быть, – я услышал в интонации неизвестного усмешку. – Капитан Шварцев. Петр Леонидович. А ты кто?

– Я? Как же… я – коммунист! То есть, товарищ капитан, я – лейтенант Пискунов. Номер части…

– Не надо. Это уже не имеет значения. Я и так знаю, что ты герой и не предатель. Ты из этих мест?

– А как же? Отец мой и мать остались здесь, когда меня по комсомольской путевке забрали в военное училище. Сам-то я жениться не успел, но невеста есть. Вернее, была. Ее зовут… звали… Катей.

– А тебя самого как величают?

– Егор Иосифович. Мой отец – Иосиф Пискунов. Мать – Лия Азарьевна. Она секретарь Оржицкого окружкома.

– А отец? Он тоже командир?

– Отец? Он муж моей матери и… Ну, просто человек.