Да. Нет. Не знаю

– В смысле? – не сразу понял профессор Коротич. – Что значит – «ее никто не любит»? Я ее люблю, мама, дедушка, Глаша.

– Алька, Ирка, я, – молниеносно продолжила Валечка. – Но это не считается.

– Как это не считается?!

– Так. Наташка говорит, что у них в классе «эпидемия парности», но по закону подлости, именно ей пары не хватило. Теперь все любят друг друга, ходят в парк или в кино, а ее не берут. Потому что «никому не нужна толстая верзила».

– Что за глупости! – возмутился Михаил Кондратьевич. – Наташа – красивая девушка, никакая она не «толстая верзила».

– Мама тоже так сказала. А еще она сказала, что если Наташке так уж не хочется быть толстой, то нечего жрать Полины пироги и закусывать их шоколадными конфетами.

– А больше твоя мама Наташе ничего не говорила?

– Говорила, – тут же призналась Валечка. – Говорила, что, когда ей самой было семнадцать лет, то она над такими глупостями вообще не задумывалась. Потому что никто из нормальных людей на такое внимания не обращает. Главное – быть уверенной в себе, а для этого нужно красиво одеваться и иметь хорошее чувство юмора.

– И что Наташа?

– Наташа сказала, что она вообще замуж не выйдет, потому что из «всех нормальных людей» остались только ты и дедушка, а вы уже заняты. Точнее, Ге – старый, а ты – мамин муж. И еще она сказала: «Чем нравиться идиотам (Валечка поморщила лобик, словно пытаясь вспомнить еще что-то важное), лучше не нравиться никому».

Ответ старшей дочери Коротичу, с одной стороны, понравился, с другой – насторожил. Михаил Кондратьевич усмотрел в нем знакомую резкость всех Одобеску, но при этом и несвойственное для их породы уныние. «Что значит: «Никогда замуж не выйду»?!» – ломал голову профессор, не зная, как выйти на разговор с дочерью и как возродить в ней чувство уверенности в собственной привлекательности.

– Она и правда очень красива, – поделился Коротич с женой и тут же наткнулся на встречную волну беспокойства.

– Да если бы я была в ее возрасте такой же красавицей!

– А ты и была такой красавицей, – автоматически поправил ее муж.

– Откуда ты знаешь?

– Я помню.

– Но ведь я в ее возрасте абсолютно не была обеспокоена грядущим замужеством. И потом – у меня всегда были ухажеры. Ты же помнишь? – обратилась Аурика к супругу и томно прикрыла глаза.

– Делать мне больше нечего, как только твоих ухажеров помнить, – неожиданно рассердился Михаил Кондратьевич, вдруг как наяву увидевший манерно дефилирующую мимо него будущую жену под руку с каким-нибудь подобием греческого атлета.

– Что бы ты сейчас ни сказал, – оборвала его Аурика Георгиевна, – но я в семнадцать лет была другой.

– Во-первых, я ничего и не говорю. Во-вторых, какой ты была в семнадцать лет, я могу себе только представить, ибо познакомились мы позже.

– Не намного, – поправила его супруга.

– Но то, что ты была абсолютно легкомысленной, мне было ясно, как божий день, уже тогда! И я вообще до сих пор удивляюсь: как ты решилась выйти за меня замуж?!

– Я тоже удивляюсь. И все время думаю, не поторопилась ли, – пошутила Аурика Одобеску и игриво ткнула мужа в бок локтем.

– Ну, если ты и сейчас живешь с ощущением, что тебе семнадцать, – поддержал шутку Коротич, – то пересмотреть принятое решение никогда не поздно.

– Поздно, – вздохнула Аурика. – У меня старшая дочь на выданье, три на подходе и масса конкуренток в лице твоих молоденьких аспиранток.

– Пока у меня не было ни одной молоденькой аспирантки. Впрочем, как и собственной аспирантуры.

– Зато ты на профессорской должности, – напомнила ему жена и отодвинулась в сторону.

– Это не идет ни в какое сравнение с твоей красотой.

– Коротич, – засмеялась Аурика, – ты все-таки дурак, хоть и профессор. О чем ты думаешь? У нас с тобой дочь киснет.

– Извольте принять меры, Аурика Георгиевна! – отдал приказ Михаил Кондратьевич и со вздохом обнял жену. – Я так не хочу, чтобы они становились взрослыми. Я просто теряюсь при мысли, что рано или поздно они станут жить отдельно. А я только и буду, что приходить к ним на праздники, потому что им всегда будет не до меня.

– Коротич, не ты первый, не ты последний. Посмотри на моего папу.

– Послушай, неужели тебе не жалко?

– Кого? – не поняла Аурика.

– Чего.

– Чего? – повторила она.

– Того, что они растут, и рано или поздно…

– Честно тебе сказать? (Михаил Кондратьевич молча кивнул головой). Не жалко. Наоборот, я хочу, чтобы они поскорее выросли и стали жить от меня отдельно. Сколько моей женской жизни осталось?! Ты только подумай: мы столько лет в браке, а ни разу не съездили на отдых вдвоем, отдельно от детей. А ведь могли бы! Помнишь, сколько раз нам папа предлагал оставить девчонок и немного отдохнуть. А ты все время: «Дождемся лета! Дождемся лета – и на месяц в Крым». А я, между прочим, ненавижу этот Крым. «О, этот Крым! О, эта Ницца!» – с издевкой переврала она известную цитату и мрачно добавила: – Всероссийская здравница детей и обезумевших от скуки мамаш. Одним словом – я хочу поехать куда-нибудь вдвоем.

– Но я не хочу без детей, – взмолился Коротич, подозревая, что раз Аурика об этом заговорила, то не сегодня-завтра она придумает какую-нибудь поездку и потащит его за собой, невзирая на присущее ему желание постоянно находиться дома.

– Ты просто не понимаешь, чего мы оказались лишены, сразу увлекшись процессом деторождения!

– Ты заговорила языком текущей пятилетки, – засмеялся молодой профессор и развел руками: – Так получилось…

– Как получилось – так получилось, – признала правоту мужа Аурика Георгиевна и погладила его по щеке, отчего тот замер, ибо подобное проявление ласки со стороны Аурики Георгиевны было необычайной редкостью. – Знаешь, Мишка, мне нас жалко. Ведь мы еще сравнительно молодые с тобой. Мир могли бы посмотреть…

– Всему свое время, – философски изрек Коротич и попытался вернуться к прежней теме: – И все-таки: может быть, ты поговоришь с Наташей? Ну, как-нибудь по-женски… Она тебя послушает.

– Никого она сейчас не послушает. А то ты ее не знаешь: если уж что-нибудь вбила себе в голову, то это навсегда. В этом смысле она – твоя точная копия. Такая же принципиальная.

– Не вижу ничего в этом дурного.

– А я вижу, – взбунтовалась Аурика Одобеску. – Женщина должна уметь идти на компромисс.

– Да? – изумился Михаил Кондратьевич. – Что я слышу?! И давно вы, Аурика Георгиевна, освоили столь неспецифическое для вас искусство?

– Давно, – буркнула жена.

– И когда же это? – никак не мог успокоиться ошеломленный ответом супруг.

– Как только согласилась выйти за тебя замуж, Коротич. И вот сейчас я пожинаю плоды своего компромисса, с одним из которых ты просишь провести воспитательную беседу.

– Не воспитательную, а дружескую.