Да. Нет. Не знаю

– А вы? – снова вмешалась Глаша и тронула хозяина за рукав пальто.

– Я по делу, – вывернулся Одобеску и тут же услышал дружный вздох очереди:

– Тут все по делу.

– Ничего, – обратился никогда прежде не стоявший в очередях Георгий Константинович к своей верной помощнице. – Подождем.

– Подождем, – согласилась Глаша и замерла рядом.

Принимала Манефа как-то странно: одних – быстро, других – медленно. Никто не возмущался, входя в положение страждущего, но выходить из очереди боялись: никогда не предугадаешь, как пойдет процесс. Периодически сверху спускались люди, лица которых были либо подсвечены радостью, либо искорежены страданием. На вторых очередники смотрели с сочувствием, на первых – с надеждой: «Вдруг и мне повезет?!»

Простояв в очереди не меньше часа, Одобеску устал: давал о себе знать возраст. Чуткая Глаша предложила Георгию Константиновичу пройтись, тот отказался. И правильно, потому что буквально через полчаса после того, как зашел очередной посетитель, на площадку второго этажа вышел горбатый мужичонка и, свесившись в пролет, басом выкрикнул:

– Румын кто?

– Я! – всполошился Одобеску и робко поднял руку.

– Иди сюда, – приказал ему тот и отвернулся. Вся очередь провожала барона завистливым взглядом.

– Везде блатные, – возмутилась дама в велюровой чалме, но на большее не решилась, почувствовав на себе взгляд горбуна.

– Георгий Константинович, – бросилась было за хозяином Глаша, но подняться следом не рискнула и обреченно осталась стоять внизу.

Одобеску в сопровождении омерзительного мужичонки вошел в квартиру.

– Туда иди, вон, – ткнул горбун посетителя в спину и зачем-то накинул на дверь цепочку.

«Господи, жуть какая», – напугался Георгий Константинович, но виду не подал и пошел в указанном направлении. В маленькой по размерам комнате, напоминающей вытянутый вверх цилиндр, за столом сидела та, которую все называли Манефой. За спиной у нее белела полукруглая стена, на которой висел старинный темный образ, из-под черных углов которого торчал высохший чертополох. Одобеску внимательно посмотрел на икону и безошибочно определил ее ценность.

– Не продается, – проскрипела Манефа и поманила гостя указательным пальцем. – Принес?

– Фотографию? – волнуясь, переспросил Георгий Константинович и полез во внутренний карман пальто.

– Карточку, – по-своему подсказала женщина и прикрыла глаза.

Одобеску достал портмоне и вынул из него фотографию Наташи, любовно разгладив загнутый край.

– Что за люди, – выдохнула Манефа и протянула руку. – Чего только рядом с деньгами не кладут. И иконки, и молитвы, и карточки детские. А ведь нельзя. Деньги – грязь.

– Я не знал, – попятился от ясновидящей Георгий Константинович и оглянулся на дверь.

– Сядь, – приказала ему женщина и положила на запечатленное на фотографии лицо Наташи свою узкую ладонь. Пока она, закрыв глаза, раскачивалась на стуле, Одобеску успел ее внимательно разглядеть.

Внешность Манефы не производила отталкивающего впечатления: ясновидящая была худощава и миловидна. «Удивительно правильные черты лица», – отметил про себя Георгий Константинович и уставился на Манефу, ему даже показалось, что он ее где-то видел. «На какой-нибудь картине», – предположил барон Одобеску и сосредоточился. «Петроградская мадонна! – осенило его. – Петрова-Водкина. Один в один».

Отнестись к сидящей перед ним просто как к женщине мешал уродливо повязанный черный платок и горящая перед ней церковная восковая свечка, огонек которой горел неровно, с треском и копотью. Складывалось впечатление, что вот-вот – и он погаснет.

– Не погаснет, – снова скрипнула ясновидящая, не открывая глаз.

Одобеску почувствовал себя пойманным с поличным и смущенно кашлянул.

– А чего ж тетеньку свою внизу оставил, с собой не взял? – Манефа открыла глаза и строго посмотрела на Георгия Константиновича. – Вон она к твоему плечу клонится.

Одобеску в растерянности посмотрел на свое плечо и поежился.

– Чего елозишь? Всю жизнь возле тебя. Все равно, что веревкой привязана. Так до конца и будет.

– До какого конца? – обмер Георгий Константинович. – Моего?

– Моего – не моего! Зачем это тебе? За другим же пришел? Вот? – Манефа ткнула длинным указательным пальцем в Наташино изображение и попала прямо в лоб. Ноготь ударился о плотную бумагу, послышался сухой щелчок.

Одобеску в волнении привстал со стула и склонился над фотографией внучки.

– Пустая, – медленно проговорила Манефа.

– Что значит: пустая? – напугался Георгий Константинович.

– Вся пустая. Ни мужа, ни детей.

– Ну, так она же еще молодая, вот пока и нет.

– Не будет, тебе говорю. Ни порчи нет, ни сглаза нет. И женской доли нет. Судьба такая.

– Как же? – прошептал сгорбившийся Одобеску, и голос его дрогнул. – Совсем ничего хорошего?

– Много хорошего, – бесстрастно сказала Манефа. – Хозяйкой будет. Много детей рядом с ней будет. Но все чужие. И жить будет долго. Как ты. Нет, больше. А у ней, – ясновидящая снова постучала ногтем по Наташиному лицу. – Все в голове. Все-все. Внутри пусто-пусто, а в голове… – Манефа словно поперхнулась и замолчала. Георгий Константинович протянул руку за фотографией, ясновидящая снова накрыла Наташино лицо ладонью и, закрыв глаза, прошептала: – Нету беды. Счастья нету, но и беды нету. Оставь карточку-то, почитаю. Хуже не будет.

Поняв, что больше он ничего внятного не услышит, Одобеску снова достал бумажник и, заикаясь, произнес:

– Сколько я должен? Мне не сказали.

– Ему вон отдай, – устало выдохнула Манефа и показала глазами на дверь.

Георгий Константинович обернулся и вздрогнул: у него за спиной стоял горбун и шевелил губами. «Откуда он взялся?» – подумал Одобеску и тут же получил ответ:

– Ты чего ж, Тимофей, людей-то пугаешь? Как гриб из-под земли выскакиваешь! – пожурила помощника ясновидящая и тут же приказала: – Давай, следующего зови. Все равно зря стоит: нету уж никого.

От сказанного у Георгия Константиновича по спине поползли мурашки, и он поймал себя на мысли, что все происходящее попахивает какой-то чертовщиной.

– А ты не суди, – прикрикнула на него Манефа. – Божье дело! Мне отец Игнатий благословение давал. Не просто так.

Измученный и расстроенный, Одобеску вытащил из портмоне все его содержимое и протянул горбуну. Тот, как ни в чем не бывало, послюнявив палец, пересчитал купюры и выдал Георгию Константиновичу пять рублей.

– На птичку, – непонятно произнес мужичонка и распахнул перед носом потерявшегося барона дверь: – Тама выход.

Одобеску безошибочно нашел входную дверь и, выйдя на площадку, почувствовал, как предательски подрагивают колени. Георгий Константинович, ухватившись за перила, начал спускаться, все время думая о том, как бы не упасть. Преодолев пролет между вторым и первым этажами, он интуитивно нащупал взглядом Глашино лицо и пошел прямо на него, как слепой на голос.

Увидев, что с хозяином творится неладное, Глаша бросилась ему навстречу.