Долг платежом красен

Вероятно, в далекое дореволюционное время именно эта прямоугольная комната должна была выполнять функции зала для приема гостей, торжественных балов и вечеринок, потому что три огромных окна с овалами под потолок проливали столько света с южной стороны, что комната стала, действительно, прекрасной мастерской для художника.

Большой мольберт с незаконченной картиной юной девушки в длинном холщовом сарафане на берегу незнакомой степной речушки, на фоне убегающего вдаль поля созревающей пшеницы создавали иллюзию распахнутого окна в незнакомой комнате. Эта девочка застыла в ожидании кого-то, кто устремился к ней, и кому она улыбалась радостно и светло.

Нина вздрогнула: на рисунке была изображена она в юности. Но этот старинный русский сарафан до пят, светлая толстая коса, сбегающая на только-только формирующуюся юную грудь – все это откровение и великолепие проснувшегося летнего дня завораживали, заставляя всматриваться в каждую мельчайшую подробность запечатленного пейзажа. И только речка с противоположным берегом и живописными кустами осталась сбоку, справа на картине, печально прозрачной, не дорисованной, с резко очерченными кистью границами, без призывной ласковости заворачивающего течения.

– Откуда я здесь? – Нина отпрянула от картины. – Это невозможно! Мы ведь даже не были знакомы! Честное слово, я никогда не виделась с Константином! Как такое стало возможным?

Денис обнял ее за плечи, прижал к себе, и, оказавшись в кольце его сильных рук, она вдруг почувствовала себя такой же маленькой беззащитной девочкой, как и запечатленная на картине ее копия:

– Ниночка, эти же вопросы я задаю себе постоянно с тех пор, как встретил тебя у памятника Петру Первому! Я был в Париже, когда Константин начал писать эту картину, и увиделись мы только на несколько дней у него в мастерской. Костя погиб зимой, не успев ее дописать! В его картинах столько тайн и неожиданностей! Возможно, мы найдем разгадку в дневниковых записях его матери, которые Ирина Александровна именно тебе просила передать. Неужели именно тебя он тоже увидел во сне? Но причем этот старинный русский наряд? Еще одна загадка? Ты вся дрожишь, моя маленькая светлая пташка! Знаешь, мы сейчас должны вырваться из загадочного, завораживающего своими тайнами лабиринта этой квартиры на простор шикарного зеленого острова. Здесь совсем рядом через мост – парк культуры и отдыха имени Кирова. Побродим по аллеям, покатаемся на лодке, поедим мороженого, пока погода позволяет. В Питере со всей непредсказуемостью севера в любую минуту может зарядить на неделю уже по-осеннему холодный дождь. Ты живешь на юге – тебе этого не понять, как мы радуемся погожим денькам.

Они спустились по лестнице, перешли оживленный проспект, окунулись в прохладу ветерка на широком мосту. И все время Денис Иванович бережно держал Нину под руку, прижимая так крепко к себе ее локоть, словно опасался, что она вдруг опомнится, испарится вместе с завязавшейся с ее приездом какой-то, пока не разгаданной тайной.

Наверное, на фоне безмятежности широких, аккуратно постриженных, зеленых полян парка, в лодке под густыми занавесями развесистых деревьев они с Денисом Ивановичем были похожи на десятки влюбленных пар, скрывшихся от городской суеты в заповедных кущах естественного заповедника. Но, слушая рассказ Дениса об его богатой событиями жизни в Питере, во Франции, отвечая на его вопросы, укачавшись в лодке и закрывая глаза, Нина, как завороженная, вновь и вновь видела себя на картине незнакомого Константина на берегу затерявшейся речки.

Про посещение банка, про возврат долга забыли, погрузившись в стремительно набежавшее чувство обособленности от мира, захлестнувшего любопытства, интереса и непонятного притяжения от познания и некоторой близости. Они незаметно перешли на «ты», куда-то пропала скованность, оставив возможность приятельского похлопывания по плечу, дружеского объятия без малейшего намека на сексуальные позывы.

Денис сам себя не узнавал, стараясь вывернуться наизнанку, чтобы уловить в прекрасных, с легкими следами туши на ресницах, внимательных, карих глазах Нины вспыхнувший интерес, удивление или смущение. Он готов был залезть под теннисный стол за улетевшим шариком пинг-понга, читал наизусть стихи Блока и Евтушенко, почти вприпрыжку отправился за мороженым к одиноко стоящему павильончику кафе.

Какая-то бравада из времен давно прошедшей молодости проснулась в этом достаточно стройном для своего возраста, приличном мужчине, который, наверное, катался бы на диване, заходясь в приступах беспричинного смеха, если бы кто-нибудь снял на телефон их с Ниной времяпровождение в парке и показал родным.

Чего он хотел добиться? На этот вопрос в лоб можно было размазывать кашу из слов, но Денис ничего путного не смог бы ответить, смутившись, возможно, кроме одного: он стремился превзойти самого себя, чтобы понравиться Нине. Это звучало пошло, отстойно, как выражается молодежь, но незафиксированное словами желание изменило всю его линию поведения. И Нина расцвела в этом потоке внимания симпатичного мужчины и солнечного удивительного дня.

Нужно время, чтобы из мелких осыпающихся цветков на виноградной лозе при соответствующем уходе проклюнулись невзрачные зеленые ягодки будущих янтарных, сочных, килограммовых гроздей золотистого винограда, которые потом осядут в запечатанных бутылках струями божественного напитка.

– Нина, закончим сегодня осмотр квартиры или оставим все на завтра? – Денис Иванович остановился у своей одиноко брошенной почти на весь день машины. – Предлагаю отметить наше знакомство в приличном ресторане.

– Если честно, я сегодня не засну спокойно, если не увижу другие картины Константина. Но без вас, без тебя, – поправилась она, – я точно одна в квартиру не войду. И любопытно, и страшно одновременно! Ты мне сегодня должен отдать дневник Ирины Александровны! И пока я его не прочту, спать не буду! Извини, но давай доживем до завтра!

Большой платяной шкаф отгораживал часть комнаты, создавая возможность некоторого темного тамбура, в котором прятались от прямых солнечных лучей натянутые на широкие деревянные рейки холсты написанных картин. Их было шесть: пять больших законченных полотен и шестая на мольберте у окна.

Большой раздвинутый диван напротив шкафа, японский телевизор на тумбочке в углу, большой письменный стол, заваленный журналами, коробками с красками – все эта неприхотливая обстановка мастерской подчеркивала, что ее хозяин жил только своим картинами, работая и творя, купаясь в своем воображении. Эта обреченность присуща или гениям, или больным людям.

Денис Иванович предложил выставить для осмотра все картины по периметру комнаты, но Нина его остановила. Уже первая большая картина смутила и взволновала ее: на мощенной грубыми камнями узкой площади какого-то средневекового замка, на фоне мрачных крепостных стен прикрученная веревками к гладко оструганному вкопанному бревну извивалась в страданиях и мольбах молодая женщина. Вся одежда была порвана и измазана кровью, белоснежная грудь с заметными следами побоев была бессовестно обнажена. Распущенные по плечам светлые волосы струились до обрывков юбки на обнаженных бедрах. На измазанном сажей лице захлебывался в крике разорванный рот, и вырывались из орбит безумные от страха белые глаза. А вокруг, как стая страшных ворон, толпились довольные, сытые мужчины в черных монашеских одеждах.

Нина отшатнулась, зажмурилась, закрыла глаза ладонями. Пронзительные черные и серые краски затопили своей страшной правдой все кругом, кроме кусочка ясного неба в бездонной безопасной вышине.

– Кто эта женщина? – прошептала Нина. – За что ее так наказывают?

Денис поставил картину на стул:

– Если бы можно было вернуться лет на десять назад, когда я считал высшим шиком не лезть к человеку в душу, и самонадеянно изрекал истины, открыто подсмеиваясь над своим юным другом! Понимаешь, Нина, мне нравилось наблюдать, как постепенно на серый невзрачный холст Константин набрасывал вроде бы произвольные мазки самых невероятных красок, и через час затаенного сосредоточения вдруг в самом уголке картины начинала раскачиваться вполне реальная гроздь лесного боярышника. Или явственно струиться вода в реке. Это чудо создавалось на моих глазах, и я не лез к Косте с расспросами, чтобы не спугнуть его творческое самоотречение от действительности в этой штатной мастерской. В отличие от своей собственной манеры болтовней создавать соответствующую атмосферу происходящего события. Эта девушка – тоже плод его изнурительных таинственных сновидений. У Кости никогда не было натурщиц, с которых он мог бы списать свой образ на картине. И на мои не очень приличные намеки по поводу приглашения в дом соответствующих женщин, он просто отмахивался от меня со смехом: «Зачем они мне? Дама моего сердца и так неразлучна со мной каждую ночь. И ты второй, кто с ней знаком». И у меня не хватило смелости тогда спросить, кто она.

– Денис, я больше не могу видеть откровения других картин! Это какое-то наваждение! После ужаса этой картины не хочется жить!

И тут случилось невозможно. Денис властно схватил ее за плечи, притянул к себе и, больше не сдерживаясь, впился в ее губы нетерпеливо, жадно, стремительно. Эта мужская решительность сначала заставила вздрогнуть, дернуться, но пьянящая опытность его губ и жар тела, женская привычка подчиняться более сильному и привлекательному мужчине, унесли Нину на секунды в давно позабытое состояние восторга и неги, когда, подчиняясь естественному зову плоти, женщина теряет голову, не думая о последствия.

Диван был рядом, они были одни в этой непостижимой близости, и, в последствие, вспоминая эти минуты, Нина отчетливо понимала, что оба хотели тогда отдаться этой вспыхнувшей страсти. Но Денис опомнился, почувствовав инстинктивно, что один половой акт может так и остаться последним, если эта неиспорченная городской многоопытностью сексуальных отношений молодая женщина утром сбежит в свой живописный деревенский рай, проклиная подлеца из-за границы. И, в первую очередь, себя за то, что изменила своим твердым принципам отдаваться мужчине только по большой и верной любви.

– Ниночка, ты права! – Денис Иванович нехотя отпустил Нину из сильных и уверенных рук. – Завтра будет новый день! И я рад, что мы с тобой стали ближе! Вот возьми, моя дорогая, этот запечатанный сверток. В нем ты найдешь откровения Ирины Александровны! И очень прошу: несмотря на то, что ты прочитаешь даже что-то неприятное, дождись меня завтра утром. У меня все время такое чувство, что ты исчезнешь навсегда. Мне еще очень многое нужно тебе сказать.

Глава 5. Дневник

Нина, искупавшись в душе, вытянулась на жестком диванчике. Усталость от такого непривычно растянутого дня звала в мягкую постель, но на журнальном столике рядом с сумочкой лежал плотный белый пакет с новыми загадками или, наоборот, с разгадкой странных картин так рано ушедшего из жизни талантливого художника. Закрыла глаза и тотчас улетела в воспоминания пьянящего восторга от неожиданного поцелуя, мягкой близости жаркого, возбужденного тела сильного малознакомого мужчины, которому она была готова отдаться в чужой странной комнате.

«Больше это не должно повториться! И хватит дрожать в ненасытном желании пролить свою негу и чувственность на первого встречного мужчину! По-другому это называется ветреная женщина, или даже хуже! Что он теперь о тебе думает? Шалашка, как и все одинокие бабы без мужиков! Ага, стыдно стало? Так тебе и надо! Господи! Прости мне все прегрешения вольные и невольные, прости мне мою слабость!».

Руки дрожали, когда маникюрными ножницами и перочинным ножом вскрывала толстую ватманскую бумагу упаковки. Невольно запершило в горле, когда раскрыла сиреневую кожаную обложку толстой общей тетради. И время остановилось, когда погрузилась в откровения одинокой женщины, изливающей на потертых страницах альбома-дневника всю свою любовь и боль к единственному сыну.

«Неужели мой мальчик болен? Откуда свалилась на него эта бредовая напасть непонятных сновидений? Это я виновата, что обрадовалась, когда мужу предложили поехать на работу в Индию в качестве представителя крупнейшего завода. Два года в этой непредсказуемой стране, посещение буддийских храмов в Тибете, путешествие на машине по городам, древнейшая культура, языческие праздники, танцы со смыслом – именно тогда в неокрепшей душе пятнадцатилетнего подростка, вероятно, и произошел сбой в восприятии ценностей мира. Маме, то есть мне, было некогда, лечила чужих детей в госпитале, опасаясь, только, чтобы сын не познакомился с наркотиками – бичом современных стран Востока. Папа пропадал на строительстве крупнейшего химического комбината, а сын погрузился в изучение различий множества индийских религий, потом основ йоги и заразился теорией реинкарнации. Он с таким воодушевлением расписывал нам подробности идеи перевоплощения в редкие часы общения все семьей, но мы тогда легкомысленно отмахивались от подростка, в душе которого произошел крутой, поначалу незаметный переворот, который сломал его позже.