Канатоходцы. Том I

– Вроде, нет.

– Угнанная! Подключить Казанцева? – Руководитель ГАИ его друг.

– Что делать. Подключи.

В кабинете Кромкина майор делает вывод:

– А я думаю, прав он: автомобиль угнан. И пригнали…

– …на убийство, как на ужин… Но я не верю в такую романтику. Давай таксистов.

– Ты руководитель бригады, тебе видней… Информация: двадцать девятого января драка в ресторане с кавказцами. Крови!

И смешалась кровь народов… И в деле Хамкиных: племя на племя, дом на дом?

Авто Шуйка – техника боевая, помогает в работе. Но и до дома иногда. Территориально – соседи. Добрая тема во время выпивок: жители одного района. Детьми бегали на одних улицах и переулках. С одного «склона» (оба так называют берег) нырки в воду, по льду – на коньках. Хотя временной интервал («Когда ты был пацаном, я в Школе Милиции!»)

– Где мои «Прощай, молодость»? – в них иногда ездит на труп.

– В кладовке. В глубине.

Опять «в глубине»… Легче новое купить… Найдены. Отпечаток ноги в ограбленной квартире, видимо, от таких бот.

«Директор Кафтанов Илья Алексеевич говорит: “Вы внук видных: революционеров!” Это да. Их боевая работа была необходима для Великой революции! Добыча денег, нападения на денежные мешки! Один брат Фарбер Эразм. И меня так нарекли. Второй брат Борис. Борька назван в память о нём. Не вина революционеров в том, что не вся «сказка стала былью». Беда в том, что у некоторых иные помыслы. У Борьки одни пятёрки».

Борька был бы музыкантом. «Вот гады…» «Фашисты», – говорят молодые милиционеры, глядя на его труп.

Догадки, люди, трупы… А улики? Их нет. Вряд ли таковой является оттиск обуви на раздавленном стекле. Но главное: ни единой улики там, где убивали. Дом на улице Нагорной необитаем. И никто не идёт к воротам.

Филя

Утром Муму – на волю…

А он на кухню к столу. Авторучка, тетради. Любой документ в красках, в арифметике… Выбран арифметический стиль, как-никак, убиты люди. Ни фени, ни мата (это трудно, но для алиби…):

«12.00. Меня вырвало желчью. 14.30. Иду в медпункт. Медик отпускает с работы. 15.30. Еду домой. 16.30. Беру бутылку водки. 16.50. Дома опрокидываю стакан. Второй. Третий. 18.00. Иду на улицу. У киоска Митрич. Бакланим о хоккее. На обратном пути Марья Дементьевна у её дома. Говорим о моей тёще, как мне трудно, ведь она ведьма. 19.00. Дома в коридоре на лавке. 20.00. Соседка за хлебом. Видит меня на отдыхе».

Бумагу – в карман.

На ментовском крыльце Пруд! Активно трясут друг другу руки.

– Плету им: в балагане[23 - – балаган – ресторан;], с кентами[24 - – кент – друг;]; ни одной фамилии, кликухи, мать-перемать…, – улыба, полная фикс.

Падок: баки[25 - – часы;] золотые как-то его выдали. Дрехорит[26 - – трусит, боится].

– Мочиловка?..

– Ага. Барыги, мать-перемать… Жиды! Видимо, на ихнее рыжьё[27 - – золото;] наводка. Наверняка, – до хренища! – нервно мигают маленькие буркалики[28 - – от слова буркалы – глаза (арго преступников).] на крупной харе.

– И я наплету.

В кабинке уборной учит написанное дома. Вроде бы, готов по памяти.

Допрос ведут два ментика: один в годах, как Филя, второй – голец[29 - – молодой преступник;]. Где кантовался двадцать девятого, когда обнулили эту семейку? «Дружную» – выдумка Ольги Леонидовны.

«Отдыхаю я с верным псом Мумою в коридоре…»

– Утопить не думаешь? – хихикает немолодой. – Автограф давай, юморист…

– Миль-пардон, гражданин начальник, – подпись отработана в безделье тюрем.

На работу едет вкалывать. Он водитель автокары. Металлические отходы вывозит из цеха в отвал. Ради ребёнка терпел каторгу. Терпение лопнуло. И вот в деле, а статья, не дай бог!

Еда в столовке, отдых, в «Красном уголке». Рамка: «Кодекс моральный». Мол, человек человеку не какая-то падла, а друг и брат. Некоторые тут, как в допре[30 - – допр – следственный изолятор;], уроют и друга, и брата, строители коммунизма, бля! Дай им в клешни бодягу[31 - – бодяга – пистолет (арго преступников).], рядом с кодексом прилепят и нажмут курки. Хреновей, чем в лагере, – недальновидный вывод.

– Братву гоняют. И меня… – Вовка Боков с одной ходкой, но его дом в пятнадцати метрах от убитых.

– Никогда такого не было! – говорит дедок партиец.

– Толпы народа у дома! – болтает Вовка.

– А чего они там? – удивляется токарь.

– Иду мимо, – глядят…

– Перестреляли! – вопит строгальщик.

– Харрэ заливать! – вырвалось у Филякина.

В натренированном тюрьмами воображении «кино». Харакири и Шнобель гнут умных: «Нормально Сын Ферреры хранит дуру[32 - – дура – пистолет;]?» «Кент опытный, но в доме не один. Надо бы другой тайник». А рядом в кабаке мент кропает для доклада.

Дню копец. Людки[33 - – людка – люди, народ (арго преступников).] на остановке!

ДК (дом культуры) имени Дзержинского (Дэзэ – говорят не очень культурные ребята). Трудную фамилию не выговорить с бодуна. Кафе тут. В окне буфета полки: конфеты, банки с вареньем, банки с рыбой: язь, камбала, килька, шпроты… Пиво в бутылках. Но, главное, бочковое.

– Как там бодяга? – тон паханский.

Рубик боком, рубильником (не вертеть калганами велит Капитан). Шпионы, бля… А рядом переодетый пьёт пиво! Будь его воля, выбрал бы любимый ворами балаган «Русская кухня». Или пельменную на улице Пушкина. У него книга (пятилетнему пацану читает бабка), где кот «ходит по цепи кругом», как собака. Правда, и в пельменной менты.

Кодла намерена хоть до куда хранить у него курицу с цыплятами.

Ну, номер: он против дома тридцать три на улице Нагорной! Никаких «толп». Так, пятеро… Милицейский «бобик» неподалёку. И крови нет на снегу. Ручей – выдумка Ольги Леонидовны. Крови много, но не так. Замело-запорошило… В «Продуктах» та же баба у прилавка. В окне двор, дом Хамкиных мёртвый. Наблюдали: кто идёт к воротам? Сегодня – никого.

А ворота тюряги отворены – мимо «бобик». В окнах у зуботык лампы горят. Работают, ищут! Не надорвитесь!

Всё в ажуре.
В старом абажуре
я надыбал башли:
будет вечерок.