Другая реальность

– А нельзя ли по случаю праздника спеть что-нибудь повеселее?

На него прицыкнули:

– Мало тебе, что магнитофон каждый вечер орет! Таня-Аня, а вы что молчите?

– А мы заслушались. Давайте, что все знают…

И Татьяна завела своим чарующим бархатистым голосом:

Ой, мороз, мороз!

Не морозь меня!

Не морозь меня,
Моего коня…

Песню подхватили, и со второго куплета, не сговариваясь, запели на голоса. Песня звучала так по язычески красиво, что никто уже не возражал против заунывности, ребята тоже начали подпевать. Леха и Шуренок тихонько, а Бек – в полную силу. Я подпевала про себя, чтобы не портить песню (медведь долго топтался на моих ушах), и расслабленно рассуждала: откуда все русские знают «Мороз, мороз» и «По Дону гуляет»? Ведь этому не учат ни в школе, ни дома, эти песни живут в подсознании нации, и стоит кому-то запеть ее в подходящей случаю обстановке, как тут же вдруг оказывается, что ее знают все. Изначально. По праву рождения. Причем, не только русские. Вот сейчас отлично ведет Аннушка, еврейка с Украины, самозабвенно подтягивает татарин Бек. Так что подсознание нации тут ни при чем. Возможно, она просто висит над Россией, витает где-то в прохладном ночном воздухе…

Видимо, не я одна так думала, потому что, когда «Мороз» отзвучал, мы услышали почти незнакомый голос. Семен спрашивал Татьяну:

– «По Дону гуляет» знаешь?

– Естественно!

Татьяна запела, все подхватили, песня зазвучала. Своим несовершенным слухом я уловила, что песня звучит намного сильнее предыдущей. Я прислушалась – звучал новый сильный мужской голос. Стала искать его обладателя и не сразу поняла, что это поет Семен. За пышными усами и курчавой бородой почти не было заметно, как он открывает рот. Он сидел, прислонившись спиной к дереву и закрыв глаза, и, казалось, просто внимательно слушал. Я не одна обратила на него внимание, постепенно все взгляды сосредоточились на нем. Он пел почти профессионально и так страстно, так увлеченно, что не сразу заметил, что поет уже совсем один. Он очнулся и открыл глаза только тогда, когда его голос в полном одиночестве вывел последние слова песни. Всеобщее внимание его смутило, но он легко вышел из положения:

– Девочки, мы с вами споемся. У меня по этому поводу есть предложение: а не выпить ли нам водочки?

Предложение было принято с восторгом. Певцам дали передышку, опять начался шум, анекдоты, смех. Грустное очарование рассеялось, праздник плавно переходил в обычную пьянку, но все чувствовали, что стали ближе друг другу, как люди, имеющие общую тайну, или как друзья, случайно обнаружившие склонность к общему пороку. Я улыбнулась про себя: группа «передовой советской молодежи», вконец задолбавшая своих преподавателей «поклонением перед западной культурой», по ночам, в лесу, тайно распевает русские народные песни. В памяти откуда-то всплыла фраза: «Вот такой пердимонокль!». Я хихикнула. «Похоже, алкоголь ударил в голову», – мелькнула мысль. И почти сразу стал невыносимым жар от костра. Я отодвинулась, потом встала и немного отошла вглубь леса. Ночная прохлада быстро привела меня в норму, обступившая со всех сторон непроглядная тьма пугала, хотелось назад, к людям, но лень было шевелиться, и я стояла, привалившись спиной к березе, и издалека рассматривала огонек костра, едва заметный за плотной стеной деревьев. Лес глушил все звуки, и, казалось, там, у огня, никого нет.

Вдруг послышался отчетливый хруст веток, я вздрогнула, но, услышав голос Бека, успокоилась.

– Катюша, я тебя, кажется, напугал?

– Еще бы! Крадешься, как тать в ночи. – Никаких объяснений не хотелось, и я решила прикинуться совсем пьяной.

– А я смотрю, тебя нет, ну и пошел искать. Лес ведь кругом.

– Ну, вот и нашел, веди теперь к костру, а то я и в правду трухнула.

Мне не хотелось оставаться с ним вдвоем, я знала, что он питает в отношении меня какие-то надежды, и объяснения не входили в мои планы. Но в его – явно входили.

– Ну, что ты от меня все бегаешь, случилось чего?

– Ничего, все нормально. Мы же договорились, что за лето я все обдумаю. Я и обдумала.

Бек кипел, но сдерживался, как мог:

– Не увиливай от ответа.

– Я и не увиливаю. Ты меня еще ни о чем и не спрашивал.

– И спрошу. Только ответишь ли?

– Валяй. Клянусь говорить правду и только правду.

– Не паясничай. Ты что, кого-то встретила?

– Да.

– И это у тебя серьезно?

– Да.

– И у него?

– Да.

По-моему, мои лаконичные ответы его доконали, и он сбавил тон:

– И что же дальше?

– Не знаю, скорее всего – ничего.

Бек смотрел на меня уже скорее участливо, чем раздраженно, и я снова увидела в нем друга, верного и понимающего.

– Что-то я не пойму тебя: если все так серьезно, то почему ты так говоришь?

– Именно потому, что все так серьезно.

Бек подозрительно прищурился:

– Ты что, опять мне голову морочишь?

– И не рассчитывай!

– Значит, все? И со мной, и с ним?

– Все.

– Ну, ты даешь! Всех разбросала. Ну, я – ладно. У нас с тобой ничего не было, а с ним-то как? Неужели ни о чем не жалеешь?

Мне стало и смешно и грустно: ну, до чего мужчины – примитивный народ! Ему жутко хочется узнать, «было-не было», а прямо спросить – куда там! И я ответила прямо:

– Жалею. Что не было у меня с ним ничего. Только об этом и жалею. Ты прости меня, я думала, у тебя за лето все прошло.

– Не прошло.

– Вижу. Не надо.