Зачем ребенком, а не жабой?
Зачем он радостно глядит
На солнце, жгущее равнины?
Зачем, явившись в мир, кричит?
Какие у него причины?
Зачем растет и слабых бьет,
А то вдруг выручит кого-то?
И разве даст себе отчет,
Когда его всосет болото?
Зачем жестокая судьба
Полна любви и искушений?
Зачем призыв поет труба –
Печальный горн людских лишений?
Зачем о счастии скорбим,
Как о потере безвозвратной?
Зачем же злимся и молчим,
Терзаясь болью непонятной?
Зачем всё сущее? Зачем?
Неужто жизнь – кромешный ужас?
А рай не вымолить ничем?
И ураган в аду нас вскружит?
Ты беззащитен, человек,
Но ты не прост и не ничтожен!
Ты – неудача и успех!
Живешь и будешь уничтожен!
Проснись от лени, оглянись,
Очнись от жадности и гнева,
И ты поймешь, что значит жизнь,
И ты поймешь, что значит вера…»
– Я отказываюсь тебя понимать! Ты вконец сошел с ума!
– Или почти обрел его.
– Что ты хочешь сказать?
– Я хочу сказать, что человечество до тех пор будет сумасшедшим, пока все люди не начнут понимать друг друга.
– О, я догадалась! Ты говоришь о Вавилонском столпотворении, во время которого народы утратили способность говорить на едином языке? – воскликнула баронесса.
– Боюсь, что вы меня не так поняли. И вот теперь я поясню свои слова. Ведь мы не постигаем смысла речи даже тех, кто произносит созвучия, знакомые нам с детства, с рождения. Не можем, а порой не пытаемся, не заставляем себя понять!
– Ну, если это слова о любви…
– Вы меняетесь, дорогая госпожа, – с печалью промолвил Анри. – И не берусь судить, в лучшую или в худшую сторону.
– Почему ты так говоришь?
– Потому что всё не может оставаться неизменным. Но почти все меняется к плохому.
– Что за меланхоличный тон!
– Радоваться нет повода!
– А ты постарайся.
– Не имеет смысла. Многое для меня потеряло изначальный смысл.
Надежда смысла не имеет,
Проколота насквозь.
Лишь уголек на сердце тлеет,
Проклятый острый гвоздь…
– Прочитай дальше.
– А разве необходимо что-то еще?
– Ты сегодня заладил одно: «Не имеет смысла! Не будет продолжения!» – возмутилась баронесса.