Медальон

– Избу сию матушка моя строила. Одна. Кое-как. Первую зиму в этом лесу, когда я родилась, мы лишь чудом перезимовали и не померли от холода. Далее мама потихоньку достраивала, доделывала, после нее я уж сама…

– Ясно, – сказал Алексей. – Помогу. Да только козочке твоей тяжко придется… Мужика кормить – это тебе ни росой питаться.

– Я куплю еще пару коз, – спокойно сказала Бажена.

– Откуда грощи?

– А то не твоего ума дело, – с улыбкой сказала она. – Не воровские, не бойся. Да и у себя украсть не позволю.

– Я не разбойник и не вор, – ответил Алексей.

– Сними рубаху, – резко сменила тему и интонацию Бажена.

– Почто? – удивился Алеша.

– Снимай, – приказала Бажена и подошла ближе к парню.

Он встал, ухватился за подол длинной грязной рубахи и, скривив лицо от испытываемой боли, принялся тянуть рубашку вверх, чтобы снять ее.

– Батюшки-светы! – воскликнула Бажена. – Да на тебе ж живого места нет! Мигом ложись!

На старых многочисленных шрамах виднелись свежие ушибы и кровоподтеки. Бажена не знала, как органы называются, но чувствовала хорошо те участки тела Алексея, которые особо пострадали. Синий, опухший бок говорил о сломанных ребрах, на спине было три глубоких рассечения от плети, в которых запеклась кровь, смешанная с грязью, волосы на груди парня тоже были все перепачканы кровью: удар кончика плети, бившей по спине, пришелся на правую ключицу, рассекши кожу тонким, но глубоким порезом. Но больше всего ведунью насторожил живот: цветом он был очень нехорошим…

– Как же ты жив-то до сей поры? – спросила она.

– Погодь… погодь… – только и успел сказать Алексей, прежде чем выбежать за дверь, чтобы с кровавой рвотой извергнуть из себя и лепешку пресную, и молоко козье.

– Прости, только харчи на меня перевела, – улыбаясь и вытирая рот, сказал он. – Может, все же отпустишь?

Больше он ни слова не сказал, рухнул на пол.

Кое-как дотащила Бажена его, уложила на пол на одеяло вышитое и принялась лечить. Долго возилась она с ним. Хоть грамоте матерью она обучена была немного, все ж лекарских слов особо не знала. На знала она, что печенку Алешину отбитую вылечила, не догадывалась, что пузырь его желчный, который желчью полость брюшинную наполнять принялся, восстановила, сделав здоровее, чем был до побоев, немного догадывалась, что подлечила желудок и отбитую поджелудочную железу. Внутреннее кровоизлияние, про которое Бажена отродясь не слышала, она предупредила, залечив все поврежденные органы. На кости сил не осталось. Пара сломанных ребер, решила она, срастутся и без ее помощи. Силенок больше у нее не было. Так и заснула она на полу рядом с Алексеем, который все это время был без сознания.

На утро незнамо было, кто хворал более: гость спасенный аль хозяйка молодая. С трудом Бажена поднялась на ноги, пошатнулась и чуть было не упала, да только Алексей вовремя ее подхватил.

– Что ты со мной сделала? – спросил он, ведя девушку к столу.

– Сдается мне, Алеша, что до кола бы дело не дошло. Помер бы ты раньше…

– Я ж это, того… – стал оправдываться парень, усаживая Бажену, – я б троих уложил бы и глазом не моргнул. Да только, вот те крест, – перекрестился снова он, – было их с дюжину… Супротив дюжины один пойдешь – точно поляжешь, потому и довелось смириться и ждать, покуда бить перестанут.

– Мудро, Алеша, – улыбнулась Бажена. – Я до тебя никого так не врачевала… Потому не знаю, как долго буду такой…

– Я тебе жизнью обязан, – сказал парень, встав перед Баженой на колени, – уж дважды. Потому не боись, матушка, отплачу добром.

Кто ж ту долю-то наперед знает? Не всякой ведунье дар такой дан – будущность знать, а какой дан, та не дуже-то и пользоваться им желает… Ежели умом не обделена, разумеется. День за днем, месяц за месяцем, отстроил Алексей Бажене избу крепкую, такую, как бы самому себе строил, благо, в лесу на нехватку строительного материала грех жаловаться. Все разговоры о том, что ему уходить пора, давно канули в лету. Хорошо им жилось вдвоем, дружно и складно. Не ссорились, но любили друг друга.

Все женщины, быть может, немного ведьмы. Каждая баба чует сердцем неладное, когда не хочет вдруг куда-то мужика своего отпускать. И просила она его, и молила, да только мужик – он, и он сам знает, когда и куда ему надобно идти.

Ходил до того на охоту Алексей частенько, всегда удачно. Но не в тот раз.

Кольнуло у Бажены в груди, остро кольнуло. Ступа с травами выпала из рук, перетертые в порошок сухостои рассыпались, разнося по отстроенной избе пряный аромат. Раздался крик. Казалось, весь лес услышал отчаянный вопль ее. Почувствовала она, что произошло, кольнуло. Потом боль из груди перешла ниже и уже закололо там, где не должно было колоть еще с полный месяц. Из-под юбки на пол натекла лужа.

Она рожала и плакала, ждала разрешения, чтобы отложить дитя в сторону и полностью отдаться поглощающему ее состоянию. Она не знала, что именно произошло с ее Алешей: зверь напал, аль человек, что хуже любого зверя, но знала, что он уже не вернется.

Девочка была маленькой, вялой и, казалось, не дышала. В один миг Бажена забыла о своей скорби, но не ощутила она и радости от появления на свет ребеночка, ее заняли мысли о том, как не дать умереть дитю, ибо тогда жить ей было бы и вовсе не за чем.

Истекая кровью, она положила ребенка себе на грудь и принялась растирать тельце. Будь тут какая деревенская бабка-повитуха, не спасли б дитятю, но Бажена – не просто ведунья, она отныне стала матерью и поклялась сама себе, что сделает все, чтобы ее дочка жила. И, ежели потребуется, то и жизнь отдаст.

Девочка не могла дышать, потому что легкие у нее не раскрылись, совсем немножко им времени не хватило, чтобы полностью сформироваться в утробе матери. Бажена полную минуту, что показалась ей вечностью, держала руки на перепачканной кровью дочке, нашептывала что-то, а после, когда детский плач пришел на смену недавнему женскому воплю, уложила девочку рядом с собой, закутав ее в одеяло и заплакала. Тихо заплакала. В последний раз в своей жизни. Больше она себе такой роскоши, как бабские слезы, не позволяла – слишком большая ответственность на нее упала, не до слез уж потом было.

Было лето, восемнадцатое июня по старому календарю, каким в те времена дни и лета исчисляли, что соответствует первому июля в наше время…

– Мы так похожи, правда, матушка? – спросила Нюся, довольно разглядывая свое отражение в натертом зеркале.

– Да, дочка, похожи… – печально улыбнулась Бажена, вспоминая темные густые волосы, карие глаза, черные брови и сильные руки своего Алексея. – Похожи…

***

– У соседей собака пропала, – безо всяких эмоций в голосе, не отрываясь от чтения газеты, сказала пришедшему из школы внуку Валентина Леонидовна. – Ты что-нибудь об этом знаешь?

– С чего бы мне знать, – не менее равнодушно ответил Святослав. – Я соседских псин сторожить не нанимался.

– Я тоже им так ответила, – сказала бабушка, – но они почему-то думают, что ты все-таки к этому причастен.

Она все же отложила газету в сторону, стянула с носа очки и строго посмотрела на парня.

– Святослав, – сказала она, – ты знаешь, что бить больше я тебя не стану. Ты достаточно взрослый для того, чтобы самостоятельно оценивать возможные последствия своей деятельности, равно как и продумывать свои действия настолько детально, чтобы не вызывать подозрений. Скажи, в соседних дворах есть собаки? Ну… я не слышу. Отвечай: есть или нет?

– Есть.

– Есть… Бродячие собаки есть или нет?

– Есть…

– Тоже есть… – тихо повторила слова внука Валентина Леонидовна. – Так какого черта, – вдруг громко закричала она, швырнув в Святослава газетой, – какого черта, милый мой, пропала соседская шавка?!

– Я понял, – не повышая голоса и не меняя интонации ответил подросток.

– Я искренне на это надеюсь, – поправляя выпавшую из прически прядь, сказала бабушка. – Не найдут? – снова спокойным тоном спросила она.

– Не должны, – сказал парень.

– Неправильный ответ. Ты должен быть уверен в себе на сто процентов.

– Я верно понимаю… Вы одобряете… мои увлечения? – осторожно спросил Святослав.

– Ни в коем разе, – спокойно сказала бабушка, – но, раз эту дрянь из тебя мне все-таки не вытравить, будь добр хотя бы уволить меня от позора иметь внука-уголовника. Внимание к деталям, осторожность, скрытность, страховка…